Историческая наука всегда тяготела к определенному глобализму, предлагая некие всеобщие схемы развития человеческого сообщества. При этом за рамками научных обзоров оставались «неисторические» феномены - обыденное существование людей в «мирные» эпохи. Историкоантропологический поворот в гуманитарной мысли Запада, начавшийся в конце 60-х гг. XX в., привел к окончательной смене глобальных и универсальных подходов к пониманию исторического процесса историческими дискурсами, отличающимися крайней степенью фрагментарности и релятивизма. В этой ситуации одним из основных исследовательских объектов оказалась та самая повседневность – частная жизнь простых обывателей. Развитие «истории повседневности» шло в двух различных направлениях. Германская (Х. Медик, А. Людтке), современная американская (Ж. Ле Гофф, Р. Шартье) и итальянская (К. Гинзбург, Д. Леви) школы сосредоточились на изучении отдельных людей или групп, анализе уникального, случайного в истории (будь то событие или индивид). По словам А. Людтке, центральным в анализе повседневности «являются жизненные проблемы тех, кто в основном остались безымянными в истории. Индивиды в таких исследованиях предстают и действующими лицами, и творцами истории, активно производящими, воспроизводящими и изменяющими социально-политические реалии прошлого и настоящего».
Подходы микроистории оказались наиболее востребованными в эпоху постмодернистского интереса к образу «другого» и тотальной толерантности. Именно микроисторический подход позволил реконструировать жизни огромного количества «незамечательных людей», подняв источниковедческое значение биографии и автобиографии. Значимость микроистории как метода реконструкции повседневности заключалась также в изучении стечения непредвиденных обстоятельств в ситуации исторического выбора. Кроме того, именно представители данного направления исследовали опыт поведения человека в экстремальных условиях природных катаклизмов, войн, революций, голода. Повседневность в рамках этой концепции выступала как индивидуальная интерпретация времени и пространства. Ю.Л. Бессмертный доводил до крайности эту мысль Ж. Бодрийяра, утверждая, что всякий поступок «есть не механическое следование той или иной норме и не воспроизведение традиционного обычая, а тот или иной казус человеческого поведения. Каждый индивид действует исходя из обстоятельства конкретной ситуации, в которой он находится и которая зависит от его материальных ресурсов, а также когнитивных и культурных возможностей».
Другое направление, представленное Школой Анналов (М. Блок, Л. Февр, Ф. Бродель) и ее продолжателями, стало изучать преимущественно нематериальную составляющую повседневности – представления, страхи и т.п., что скорее представляло собой изучение ментальности. В России именно такой подход к изучению повседневности был характерен для А.Я. Гуревича, Ю.Л. Бессмертного, Ю.М. Лотмана и др. Однако существовали и общие черты, сближающие два этих подхода. Оба подхода признают кардинальное отличие человека прошлого от человека сегодняшнего. В каждом из них исторический процесс рассматривался как «история снизу». В центре внимания исследователя оказывались не цари или герои, а «маленькие люди», в том числе и маргиналы. Объединяла эти подходы и междисциплинарность работ, опирающихся на методы, приемы и примеры психологии, социологии, этнологии. Историческое знание в такой интерпретации становилось системой или совокупностью социальных наук, объектом которых является прошлая реальность. Историки обоих направлений были заняты созданием «образа другого» и сконцентрированы на изучении «символики повседневной жизни». Еще одной общей чертой стала довольно узкая географическая и хронологическая локализация исследований. Именно в рамках микрообъекта историк был в состоянии максимально освоить источниковую базу и приложить к нему несколько научных теорий. Концентрация внимания на сравнительно небольших объектах помогала всестороннему изучению личных контактов (социальных взаимосвязей) отдельных индивидов. При этом контакты могут быть обусловлены как хозяйственной деятельностью, так и социальным положением, родством, личными пристрастиями, возрастной близостью, общностью социокультурных представлений и т.д. В результате вполне явно вырисовывается спектр социальных возможностей, открывающихся перед индивидом или группой. Главной задачей исследования повседневности выступила попытка истолкования бытового поведения исходя из норм и ценностей изучаемой культуры, понимание смысла мира, привычного для человека той или иной эпохи. Однако для современного ученого этот смысл, как объект нематериальный и большей частью незафиксированный, остается terra inсognita. На пути освоения история повседневности его подстерегали многие опасности. Например, соблазн наделить человека прошлого современным мировоззрением и миропониманием и толковать скрытые смыслы текстов исходя из современного видения событий. Опасным было также впасть в умиление жизнью и образом мысли людей прошлого, идеализировать повседневную жизнь прошлых эпох. Исследование мыслей, чувств, забот и тревог человека прошедших столетий часто заменялось историко-бытовыми очерками, в которых превалировали описательные характеристики его повседневного существования. Для такого способа изображения обыденной жизни было характерно повышенное внимание к материально-вещественной ее стороне, какой она предстает взору внешнего наблюдателя, без попытки объяснить мотивы бытового поведения людей, исходя из свойственного им понимания окружающего их мира. В результате повседневность оказывалась довольно жесткой конструкцией, схемой, набором вещей и обстоятельств, о которых сегодняшний историк су- дил по имеющимся в его распоряжении документам, и в которые стандартно вписывались изучаемые социумы. Благодаря работам отечественных и зарубежных ученых было определено исследовательское поле, в рамках которого следовало работать историкам повседневности. К феноменам, определяющим повседневное существование, оказалось возможным отнести целый ряд объектов, которые можно классифицировать как: 1) природные или естественные, 2) социальные; 3) ментальные. К первым относилась среда обитания обычного человека, вещи «вокруг» и «для» него, культура питания, способы поддержания здоровья. Вторые включали в себя профессиональную деятельность, общественные (в том числе, семейные) коммуникации, отклоняющееся (девиантное) поведение. Наконец, третья группа состояла из общей культуры, ценностных представлений, гендерных и возрастных установок.
Общепризнанным стало то мнение, что к повседневности относятся социальные явления и индивидуальные состояния, классифицируемые в качестве обычных, обиходных, то есть не принадлежащих к явлениям однократным, необычным или харизматическим. По мнению большинства исследователей, структура повседневности включает в себя ряд элементов, которые, для лучшего их понимания могут быть обозначены через их противоположности: будни – праздник, рутина – чрезвычайность, креативность; работа – праздность; жизнь незамечательных людей – официальная история; частное – общественное; спонтанное – отрефлексированное; наивное - подготовленное. В трудах немецкого философа Бернхарда Вальденфельса «повседневное» определялось как привычное, упорядоченное, близкое, смутное, дилетантское, импровизированное, окказиональное.
Многообразие исследовательских подходов, а также то обстоятельство, что к проблеме повседневности обращались преимущественно философы и социологи, значительно усложнило создание какой-либо обобщенной истории повседневной жизни в тех или иных пространственно-временных границах. В связи с этим возникла необходимость в альтернативном, непосредственно историческом подходе к изучению повседневности. Поскольку повседневное существование является частью человеческого бытия в его макси- мально общем смысле, логичной стала попытка представить его в виде процесса. При этом процессуальность повседневности хорошо сочетается с процессуальным характером самой истории, что делает данный подход приемлемым именно для исторических исследований.