История моей семьи
Мама, милая мама. Часть вторая.
Мачеха с детьми вернулась в Хмелевку к родным. Сестер Нюру и Пану отдали в Мелекесский детский дом. Старшая Дуся была замужем за цыганом Маргонькой. А Шуру мачеха оставила при себе.
...Колхоз выделял маме, как сироте, пшено и молоко. Из этих продуктов, как и положено, варили кашу, только не сироте. Маме кроме горбушечки черного хлеба и воды ничего не доставалось. Когда семья ела кашу, маленькая Шура стояла в темном углу и смотрела голодными глазенками на жующих. Не выдержав этого взгляда, кто-нибудь из сидящих за столом зачерпывал ложку каши и протягивал ей: «На!» Девочка бросалась к ложке, неловко хватала ее ручонками, и каша вываливалась на грязный пол. «Эх, ты! Растяпа!» Вслед за руганью звучала затрещина. Мама часто вспоминала про эту сиротскую кашу и, рассказывая, всегда плакала.
...Было у нее одно старое серое платье, да еще большая колючая шаль, в которую она куталась в холода. Под платьем ничего больше не было. До поздней осени девочка ходила босая и все время мечтала найти ботинки, представляя, как будет хорошо и тепло ее сведенным от холода ногам. Ее, как сироту, устроили в детский сад. Но, несмотря на то, что там досыта кормили, ходить в детсад Шура не хотела. Мальчишки, догадавшись, что на ней нет трусов, задирали ей платье и смеялись над сироткой. А однажды совсем разорвали это несчастное ветхое платье на спине от ворота до самого низа. Мама вернулась домой, зажимая половинки платья ручонками. Она не плакала: разучилась плакать. Мачеха избила падчерицу, но платье зашила.
...Потом маму забрала к себе сестра Дуся. Ее муж-цыган Маргонька умер, простудившись насмерть. Он был кузнецом, частенько выпивал после очередной шабашки. Как-то весной, напившись, упал на улице и заснул, лежа головой в луже, так что волосы примерзли.
Похоронив мужа, Дуся вскоре родила от него дочку Валечку. Вот ее-то и должна была нянчить приехавшая младшая сестра. Сама Дуся работала прачкой. Мама возилась с племянницей, ночами гладила горы белья, а потом, невыспавшаяся, измученная и угоревшая от тяжеленного утюга с углями, шла в школу. На уроках она сидела в ступоре, спала с открытыми глазами и учительницу, конечно, не слушала. А та, задав бедной девочке вопрос и не получив никакого ответа, тыкала пальцем ей в голову, приговаривая: «Дура, ты дура!»
Однажды у мамы отняли буханку хлеба по дороге из магазина, и Дуся с горя (есть было нечего, питались соленой килькой с хлебом) схватила несчастного ребенка за волосы и колотила головой о стену, голося, как по покойнику. Не выдержав такой жизни, Шура убежала от сестры, которая жила далеко от Ульяновской области, точно не знаю где. Может быть, Дуся осталась в Ивановской области, когда вся семья после ареста отца вернулась на родину.
На крышах вагонов, в лёгкой старой одежонке и в резиновых ботиках, заледеневшая в сосульку, поздней осенью добиралась Шура до Мелекесса, где в то время в детдоме находились любимые сестрички Нюра и Пана. Детский дом представлялся ей настоящим раем на земле. И сначала так оно и было. Но об этом я расскажу позже.
Пока писала, наплакалась...