Буду понемногу выкладывать свои оцифрованные полевые аудиозаписи. Иногда с расшифровками, но редко - не успеваю печатать пальцами.
***
Черепанова (Шестакова) Анна Мироновна
"Я просыпаюсь, мне шесть лет было. Смотрю - всё разбросано. Землянка у нас была четыре на четыре метра,мама с отцом спали на полу. Мне шесть лет и брату три года – мы спали на кровати, а сестра, там ещё сундук стоял, она на нём спала. Ей было тринадцать лет.
И вот, я смотрю, всё вот это, шубы, полушубки, они укрывались которыми, – все вот так вот…, и какие-то бумаги валяются. И мама лежит на столе вот так, рыдала. Я спрашиваю у сестры «Шурка, это что у нас?». Она: «Дак у нас тятю-то забрали, милиция». «Тятя» мы его звали.
Мама не работала, потому что брат ещё маленький, сестре говорит: «Шурка, как жить-то мы будем, теперь у нас ни денег, ничего нет». Ну ничего – ни денег, ни одеть, ни обуть нет. И отца нет.
Она пошла к знакомой на посёлке, говорит: «С нашего посёлка взяли трёх человек, сегодня ночью». А приезжали ночью.
Огород как раз в этот год как раз мы выкопали, и картошки накопали очень мало. Мама просчитала всю эту картошку, и говорит: «Варите вот по две картошки». И вот варили по две картошки. Денег нет, ничего нет, её на работу никуда не берут потому, что у ней муж – враг народа, да она ещё неграмотная к тому же. Нас в детский сад не берут тоже потому, что мы дети врагов народа.
Наступила осень, мама каким-то образом узнала, что дают свидания. Мы пошли с ней, сестра-то с маленьким ребёнкомсидела, а он хотел посмотреть на детей. Я помню – мы первый раз пришли в тюрьму. Свидание – пять минут, такая каморка с железными решётками. Его вводят, руки у него за спину, по бокам по конвоиру. Ну, она что-то там принесла, выложила на стол. Он берёт меня на руки, я смотрю, он весь обросший. Берёт меня: «Нюра при..», со слезами на глазах. Я говорю: «тятя, ты почему такой обросший?», некрасивый потому как. «Дак мне некогда побриться», говорит. Охранник: «Разговоры прекратить!», я смотрю, у него слёзы текут молча. Меня отпустил, пять минут кончилось, нас вывели, ему руки взад, и тоже вывели.
И мы ходили вот так несколько раз. Свидание дают пять минут, вот приду, он не всегда на руки брал, который раз погладит только, постоит, погладит. Я смотрю, слёзы у него текут, я говорю: «Так он почему, мама, ревёт-то?». Ну что она могла объяснить? «Вот он тебя видит, дак ему тебя жалко».
И так ходили мы с ней несколько раз. Они сидели у нас в тюрьме, в Первоуральске пруда на берегу стоял дом, такой большой дом задами к пруду. И вот в этом доме была тюрьма. И вот мы пришли, была уже глубокая осень. Она принесла, знаете, картошку она варила, потом она её резала и сушила, нечего нести-то было. У неё видимопорядочно её было. Ей сказали «передачи не берём». Только вот они через стенку увиделись, через решётку, и всё. Мама со слезами, пошли мы обратно. Она шла такая злая, нервная, вся в слезах. Шли через мостик, копали траншею заключённые. Она: «Да что это такое!», снимает с себя мешок, взяла и вытряхнула им всю картошку. Как били их! Кто был поближе, хватили руками, а эти их били! Конвоиры их били, прикладами били! Сильно били.
Зима уже наступала, и мама опять меня взяла. И мы пришли, стоит этот чёрный воронок. Народу немного, человек, наверное, восемь было, можетдевять. Они принесли все передачу. Воронок этот стоит, их выводят каждого, ну руки за спину, по бокам конвоиры. Их в эту машину сажают. Мы стоим, кто пришёл, принесли с собой какую-то еду. Машина на расстоянии стоит, причем на хорошем расстоянии. Ну там женщины, мужчин там не было, кидают в машину, что принесли с собой: узелки с едой, кусочек хлеба, подсушенную на печке картошку. Они обратно, если долетит, они обратно из машины выбрасывают, заключённые. И вот уже машина набита полностью, этот воронок. Последнего выводят, его аж туда запихивают. И они кричат:«НАМ ВСЕМ - РАССТРЕЛ!!!». Закрываетсяворонок, всё, уезжают. Ну, тут, конечно, кто падает в снег со слезами, кто вообще... онемели все. И вот после этого мы больше о нём ничего не знали.
«Мы стояли и бросали в машину узелки с едой, кто что мог в то голодное время: кусочек хлеба, подсушенную на печке картошку… Полная машина мужчин … Они все, что попадало внутрь выбрасывали наружу… Потом кто-то из них крикнул: «РАССТРЕЛ!!! НАМ ВСЕМ - РАССТРЕЛ!!!» Мне было 6 лет, я не понимала, что такое расстрел… Женщины держались, отворачивались… Каково было моей маме!.. Двери машины закрылись… Больше я никогда не видела своего отца».
Рисунок Анна Мироновны, на фото - её семья. На первой - она сидит на руках мамы. На второй - в кепке её отец, Мирон Сергеевич Шестаков, простой сцепщик железной дороги, расстрелянный (!) якобы за неправильную укладу труб (забрали в 1941, расстреляли в 1942).