– Не могу больше, – прошептала Тося, прислонилась к дверному косяку и безвольно опустила руки.
Кожаная сумка сползла с плеча и упала к ногам. Она лежала у порога, как большая коричневая собака, которую случайно запустили в дом. Тося перешагнула через неё, дошла до сортировочного стола, заваленного письмами, тяжело плюхнулась на стул.
– Константин Михайлович, миленький, отпустите меня, – пробормотала она.
Начальник почтового отделения посмотрел на девушку:
– Что случилось?
Тося молчала, потупив глаза. Константин Михайлович положил фронтовой треугольник в одну из стопок, взял другой.
– Рассказывай, – стукнул он штампом по серому свёрнутому листку.
Тося вздрогнула, как будто ударили её, встрепенулась.
– Надежды Ивановны больше нет. Не стало у меня на глазах, – выкрикнула она. – Понимаете, у меня на глазах! Упала и всё, – Тосю начала бить нервная дрожь. – Сердце не выдержало…. Это я виновата… Я ей похоронку принесла.
Константина Михайловича побагровел. Он открывал рот, как будто хотел что-то сказать, – подбородок трясся, а звук не шёл.
– Четвёртую за год. Сначала на мужа, потом на сыновей. А сегодня на Сашку… На младшего… На одноклассника моего… – истерично орала Тося. – А могла бы спрятать. Ведь видела, что казённое…
Наконец мужчина справился с собой, налил воды, выпил. Кровь немного отхлынула от лица. Константин Михайлович опять наполнил стакан, протянул Тосе.
– Попей, дочка,– уговаривал он.
– От меня люди, как от чумы шарахаются,– визжала она. – Лучше на фронте погибнуть, чем так!
Константин Михайлович плеснул воду в лицо девушки:
– Не смей так говорить.
От неожиданности она отпрянула, съёжилась.
– Не могу больше,– ещё раз повторила Тося уже тихо.
– Пиши заявление, – начальник положил перед девушкой бумагу, подвинул чернильницу, а сам поднялся, одёрнул гимнастёрку с орденом «Красного Знамени» на груди, взял прислонённые к столу костыли. Поочерёдно стуча деревянным протезом и кламками, допрыгал до двери.
– Вы куда? – безучастно спросила Тося.
– Должен же кто-то почту разнести. – Константин Михайлович на секунду замешкался у порога, переложил под левую руку второй костыль, а правой потянулся за сумкой и, не удержав равновесия, грохнулся на пол. Костыли отлетели в сторону. Подвёрнутая брючина в том месте, где заканчивалась культя, моментально потемнела, пропитавшись кровью.
– Константин Михайлович, – кинулась к нему Тося.
Распластавшийся на полу мужчина скрипел зубами от боли, проклинал свою беспомощность и фрица, бросившего гранату ему под ноги, и гнал девушку:
– Уйди! Я сам справлюсь.
– Неужто, я почту не разнесу? – лепетала она. – Разве вам можно?
Стараясь поднять начальника, Тося то тянула его за руку, то подхватывала подмышки, пока не выбилась из сил. Не справившись, расплакалась:
– Чтоб им пусто было!
Оба понимали, кому это «им».
Константин Михайлович по-пластунски добрался до стены, сел, прижался седым затылком к холодной кладке. Он тоже плакал. Без слёз. От жалости к этой девушке, от того, что третий месяц прятал от жены похоронку на сына, что дочь давно не пишет с фронта…
Невыплаканные слёзы стояли комом в горле, душили. Откашлявшись, Константин Михайлович сипло произнёс:
– Ты иди, дочка, иди. Люди ведь письма ждут. Наше дело – почту доставлять. Такой у нас вклад в победу.
Наталья Литвишко