В начале 90-х состоялся "культурный проект" Interpol. Проект заключался в том, чтобы объединить западных и русских художников для создания единой "экспозиции". Предполагалось, что каждый участник для совместной работы выбирает себе напарника из "противоположного" лагеря - собрались русские и в основном шведские художники.
https://www.ruthenia.ru/logos/number/1999_09/1999_9_04.htm
Понятна "политическая" и культурная подоплека подобной коллаборации: СССР распался и новая Россия шла на контакт с Западом после 70 лет изоляции. Но все пошло не совсем так, как предполагали организаторы: первая же встреча художников выявила противоречия и постепенно начал зарождаться конфликт, который перерос в скандал во время проведения окончательной экспозиции, когда участники подрались, особенно отличился Олег Кулик, который изображал собаку и начал кидаться на шведов и кусать их, после чего шведы вызвали полицию.
С одной стороны, проект потерпел крах изначально заявленной концепции - осуществления диалога и коммуникации западных и русских художников в процессе создания единого проекта. Но с другой стороны, он выявил противоречия в отношениях Запада и России, о чем и пишет Виктор Мизиано, анализируя ту ситуацию.
На первой же встрече художников стали понятны различия в подходе к самому проекту: если русские художники подготовились, стали предлагать идеи, то шведы не проявили особого интереса к обсуждению совместных работ. В итоге получилось, что шведы решили отказать русским художникам в их желании взаимодействия: "Олег Кулик считал, что его участие в Interpol'е предполагает осуществление совместной акции с Эрнстом Билгрином. Однако, приехав в Стокгольм за несколько дней до вернисажа, он обнаружил в помещении Fargfabriken уже сделанную работу своего шведского партнера и убедился, что никто не рассчитывает на его сотрудничество. Растерянному Кулику, открытому первоначально самым различным формам коллаборации, было предложено выступить в его традиционном амплуа — изображать цепную собаку."
Однако даже сама совместная разработка предполагала не равноправное участие художников, а скорее русским предполагалось работать в соответствии с навязываемыми Западом "нормами". На что русские художники не были согласны и они отстаивали свои взгляды в ожесточенных спорах со шведами, однако те предпочитали "замыкаться" в своей толерантной терпимости, не идя на конфликт. И выразили они свои негативные чувства в "Открытом письме", в котором называли русских фашистами и предлагали "изгнать их за пределы системы искусства". Символичным является и тот факт, что выступил инициатором этого письма француз, который присоединился к проекту за несколько дней и не знал всей подоплеки конфликта, но сразу установил, что виноваты во всем русские, и по сути вся его форма разрешения конфликта состояла в том, чтобы обвинить русских во всех смертных "либеральных грехах" и фактически ультимативно заявить шведам: если вы не поддерживаете письмо, значит вы сами как русские. По сути русским художникам не оставили иного способа коммуникации с западными коллегами, кроме как через агрессию: шведы уходили от открытого диалога, называя интеллектуальные споры русских "вербальной рвотой".
Проект выявил все те противоречия, которые не решены между Западом и Россией до сих пор: нежелание вести с Россией диалог, когда отстаивание Россией своей позиции воспринимается как форма агрессии; нежелание отводить России роль равноправного и самостоятельного игрока, а навязывание ей определенной роли, которая скорее согласуется с западными концепциями мира, нежели соответствует культурному потенциалу России.
Со стороны России же до сих пор не определено к Западу единое отношение: с одной стороны, совершенно понятно, что российской самоидентичности нет места на Западе: либо она будет существовать в подчиненной роли, в каковой по сути эта идентичность стирается, либо служить для "демонстрации" преимущества западных ценностей - Запад предлагает России играть роль "цепного пса", который укрощен в своей защитной функции. С другой стороны, непонятно, необходимо ли России стремиться выстраивать взаимоотношения с Западом, не является ли подобное желание порождением той эпохи, когда Запад представал в идеалистическом свете, "воспринимался неким высшим критерием, неким универсальным смысловым эквивалентом"? Единого отношения внутри России нет, хотя власть пытается сегодня выстраивать это единое отношение через "ностальгию" по СССР - когда Россия отрицала необходимость коллаборации с Западом как с идеологическим врагом.
Внутри же страны с учетом всех лет взаимодействия России с Западом после распада СССР сформировались свои отдельные группы, которые определили для себя свое отношение, которые сделали практические выводы для себя: некоторые решают дистанцироваться от России как от "прокаженного и проклятого" места; другие продают Западу свою диссидентскую борьбу с агрессивным российским авторитаризмом; третьи предпочитают дистанцироваться от Запада, поняв невозможность равноправного диалога и осознав глубину непонимания, скрывающегося за маской западной снисходительности.
И не возможен уже диалог между человеком и человеком: люди все более отстраняются от самих себя, лишаются возможности сформировать свою индивидуальную реакцию из-за распространения "информационного фаст-фуда" в виде социальных сетей, когда "осмысление подменяется информированностью". Ритмичность получения новостей приучает людей формировать свою жизнь вокруг определенного набора информационных привычек. Люди все больше делегируют решение своих в том числе и экзистенциальных проблем социальным институтам власти, теша себя иллюзией демократического выбора.
"Жизнь, за которую мы ответственны, неожиданно предстает перед нами как великий мотив разочарования с несчетным множеством более или менее заурядных развлечений и вознаграждений. Не проходит и года, как люди, которых мы любили, окончательно капитулируют, ибо они не в силах использовать существующие возможности. Но вражеский лагерь объективно обрекает людей на тупость и уже создал миллионы глупцов; несколько новых погоды не делают. Как ни крути, первой душевной слабостью была и остается терпимость".
