А тогда сидел я перед тарелкой сомнительных макарон и, пригорюнившись, рассуждал, как богатырь перед камнем: «Направо пойдёшь, тухлые макароны по-флотски есть будешь. Налево пойдёшь — женит тебя на себе Баба Яга в облике пожилой политической Лисы Алисы. А прямо пойдёшь — придёт к тебе русский граф, потомок семьи Романовых, в виде Графа Дракулы, и вопьётся клыками в горло, да и высосет всю твою кровь молодецкую».
Тут я встрепенулся, и, слава богу, по-русски сказал вслух: «Если вам так уж надо что то сосать, то сосите-ка кровь друг у друга, вурдалаки проклятые!»
Я понял, что большая политика делается явно не том месте, где находился я, да и все остальные присутствовавшие на обеде господа, и я просто теряю время.
Дело в том, что моя политическая подруга из кададского истеблишмента хотела показать мне и всем присутствующим, что они готовы терпеть рядом с собой русских только на месте юродивых. То есть они будут подкидывать фразу о голодном детстве, а наша задача – рассказать, как мы голодали, и скольких сортов колбасы в несчастном детстве мы не отведали.
На самом деле все политические сборища проводятся для того, чтобы договориться о разделе пирога после подковёрной драки, а мне нечего было предъявить, так как я даже не дрался под ковром. Я только готовлюсь к этой схватке: сижу, пишу программу партии, как Ленин в шалаше, все события только впереди.
Если бы у меня в тот момент было финансирование, я смог бы объяснить нашим соотечественникам, что, голосуя за определённого кандидата, мы, как минимум, показываем всем нашу политическую силу.
А уж после этого и нас начнут обнимать, и даже целовать кандидаты всех мастей, — вот тогда и настанет время для получения благ для нашей общины. А я пошёл бы ещё дальше, если бы милиция не остановила, — так шутили в моём детстве.
Те, кто управляет Кададой, ведут очень хитрую иммиграционную политику: впускают иммигрантов из многих стран, и они чувствует себя слабыми в своих маленьких общинах. В Кададе легко игнорируют нужды иммигрантов, так как они представляют из себя лоскутное одеяло. И естественно, эти далёкие друг от друга группы не могут объединиться, им и в голову это не приходит.
В дополнение к теме хочу поведать: задолго до этого я и мои содиректора пытались открыть русскую школу, – нас тут же пригласили на собрание всех национальных школ города.
Мы думали, что будут решаться реальные вопросы, всем было сказано принести свою национальную еду.
Я, как водится, пошёл в русский магазин, попросил самую лучшую красную икру, и мне продали банку отборной икры.
Из которой мы сделали традиционные бутерброды, после чего, я и мои помощники пришли на собрание дирекций национальных школ. То, что мы там увидели, повергло нас в глубокую депрессию. Мероприятия такого рода проводятся в «казённых домах», где ощущение нищеты, беспросветности бытия, и ощущения нас не обманывали: почти все национальные школы либо влачили жалкое существование, либо существовали в частных подвалах.
Выделялись еврейские школы, которые традиционно имели неплохое финансирование, и ещё несколько школ, их буквально по пальцам можно было пересчитать, – где все было в порядке.
Несмотря на наше чувство подавленности от помещения, мы решили угостить коллег бутербродами с красной икрой. Не обошлось и без конфузов. Многие белые кададцы и европейцы с опаской съели по маленькому кусочку, предварительно узнав, можно ли это считать суши, – я ответил утвердительно. А вот глава кампучийской школы и буддийский монах с ужасом спросил меня: «Понимаешь ли ты, сколько живых бесценных жизней рыб ты убиваешь, съедая этот бутерброд?» – пришлось извиниться, и давиться бутербродом в другом конце зала.
Всё это только зарисовки с благородного собрания, но не это привлекло моё внимание. Директором или учредителем фонда «Общество национальных школ Кадады» был паренёк лет тридцати.
Выглядел он очень скромно, но, как говорил товарищ Гоцман: «Даже по телефону было видно, что таких парней из богатых семей не слышно».
Всё в нём выдавало потомка влиятельной семьи, разъезжающего по голодающим странам, ограбленным его родителями, который жалеет опухших от голода детей. Я и мои спутники по наивности решили, что этот отпрыск богатой фамилии и нас «пожалеет», – что к нему можно обратиться хотя бы за информационной помощью. По его настоятельной просьбе, наше общество вступило в фонд, заполнив анкету и сдав на нужды фонда десять долларов (из моего кармана).
Когда моя помощница позвонила ему с просьбой дать какую-то информацию, он жёстко отказал, сказав, что фонд существует не для помощи, а для того, чтобы мы могли представить себя в обществе.
Я сделал вывод: нас считают простаками. Дело в том, что я, как советский человек, не привык к белым саибам, да и мои спутники тоже были возмущены, и выводы мы сделали. Через год сын саиба по телефону пригласил нас на собрание, мы ответили отказом, при этом он уговаривал присоединиться, но мы были непреклонны.
И всё благодаря старому лозунгу из букваря: «Мы – не рабы, рабы – не мы!»
И в заключении, если бы наша община смогла бы стать платформой для всех отодвинутых от благ в любой стране, то с нами пришлось бы считаться, и сын саиба потерял бы своё место.
Осознав всю тщетность нахождения в политике для русской общины, я решил, как минимум, выйти из этой зоны, и если вернуться, то только с новыми силами, когда руководство родной страны поймёт важность участия в политической жизни стран, в которых проживают наши соотечественники.