Часть 3
ЧЕРНАЯ ВОРОНКА НАД АЭРОПОРТОМ
Никита всё чаще возвращался к одной и той же мысли - почему война, кровавая, уничтожающая все смыслы жизни, не понимается теми, кто не воюет. Почему только те, кто ощутил всю неумолимую жестокость войны, могут всей своей внутренней сутью осудить ее?
Как это возможно: одни живут на грани жизни и смерти, ежедневно и ежеминутно ощущая дух войны, ощущая притерпевшийся страх смерти, зная, что смерть может настигнуть в любой момент, а другие живут в мире безудержного потребления всяческих благ и плотских утех? Два разных мира живут параллельно и почти независимо друг от друга. Ведь это ненормально, это параллельное существование миров неизбежно заставит столкнуться и разрушит нашу реальность, превратив её в прах, потому что все мы - один большой организм, одна реальность. Если у организма какая-то часть ранена, больна, то миллиарды клеток, соединенных тончайшими нервными нитями, должны передать в центр сигнал боли и страданий. И тогда организм сразу же начнет лечение. Но если этого не происходит то это означает смертельную болезнь всего организма и означает безнадежность, поэтому с происходящим никак нельзя соглашаться, иначе придет полное саморазрушение.
В первые недели военных действий никто не думал, что возможна такая война. Первые кадры телевизионной хроники с пушками крупного калибра, прицепленными к армейским грузовикам, вызывали смех и ощущение бутафории, фантасмагории свихнувшихся политиков. Первые разрывы ошеломили. Комвзвода вспомнил, как со своими бойцами охранял вход в здание бывшего областного СБУ, когда впереди, метрах в ста, рядом с троллейбусной остановкой разорвалась мина 120 калибра. Она разорвала, разрубила на куски пятерых пожилых людей, ожидавших троллейбус. Такая мина - мощное оружие на войне, против мирных жителей - оружие подлое, несущее шестнадцатикилограммовую смерть, взрывающуюся более чем двумястами осколками, каждый из которых готов пронзить человеческую плоть, разорвать сосуды, перебить кости. От осколков, летящих низко над землей (так продуман взрыв корпуса мины), нет спасения, бронежилет защитит лишь спину и грудную клетку. Руки, ноги, сосуды будут перебиты, разрублены… И минометчики об этом знают хорошо.
Стреляли из захваченного украинскими военными Луганского аэропорта, от него исходила главная угроза. Оттуда стартовали американские беспилотные самолеты - крупные, тупоносые, ловко уходящие от залпов зенитчиков. Беспилотники, словно истинные небесные хозяева, облетали город. Тогда никто не понимал, что это начало разгрома, стирания с лица земли жилых домов и густонаселенных кварталов, причем, военными объектами их никто не считал. Просто начиналась акция уничтожения и устрашения уничтожением.
После первых облетов беспилотниками начались обстрелы крупнокалиберными минометами, потом гаубицами, потом реактивными снарядами «град». В довершение стали прилетать баллистические ракеты «точка-У», символизирующие тотальное уничтожение всего живого.
Командиры ополчения решили блокировать Луганский аэропорт. Для этой цели батальон получил переносные зенитно-ракетные комплексы «игла». Десять бойцов взвода и сам Никита прошли трехдневное обучение стрельбе из этих комплексов. Теперь все они были выстроены на заднем дворе батальонной базы перед комбатом. Комбат сильно сдал за последние недели - сказались бесконечные бои, бессонные ночи. Фигура сгорбилась, серые набрякшие мешки под глазами занимали половину лица. Говорил мало. Потом дал слово бывшему офицеру украинской армии, бритому наголо пожилому полковнику, перешедшему на сторону ополченцев две недели назад, сердечнику, поддерживающему усталое сердце многочисленными таблетками, принимаемыми прямо перед строем.
Полковник рассказывал о том, кто и как сегодня готовит украинских офицеров и украинскую армию для войны на Востоке, как готовятся акции по уничтожению городов и поселков, по зачистке территорий, по противодействию партизанам. По этим инструкциям ведется явная и тайная война; руководствуясь ими, нацгвардия и СБУ зачищают города и поселки по критериям «покорности». Примерно четвертую часть этих самых непокорных - пытают и расстреливают в лесопосадках. Их трупы на освобожденных территориях, присыпанные тонким слоем земли, потом откапывают ополченцы. Всех исполнителей инструктируют по американским канонам украинские офицеры, каждый из которых прошел стажировку на специальных тренировочных базах в Соединенных Штатах Америки. Каждый офицер украинской армии не реже чем раз в год повышает квалификацию и получает инструкции от министерства обороны США, ЦРУ и АНБ. Украинские генштаб, Служба национальной безопасности, МВД - всё подпитывается энергией американского доллара. На каждых четырех сотрудников генштаба, СНБ МВД приходится американский куратор, контролирующий и направляющий. Получается, что каждый офицер подчиняется прежде президенту США и лишь после этого выполняет указание президента Украины.
По этим инструкциям ведутся массированные артиллерийские обстрелы городов и поселков по принципу ковровых бомбардировок. Американские спецы не рекомендуют ввязываться в ближний бой. Тактика совсем другая: вначале густо положить крупнокалиберные снаряды, проутюжив целые кварталы и уничтожив для острастки строения и мирных жителей. Потом - зачистка, энергичная и безжалостная. Эффективность тактики проверена во Вьетнаме, Ираке, других локальных войнах.
Подполковник снял массивные очки, протер повлажневшие глаза грязным носовым платком и завершил:
- ООН насчитало сегодня три тысячи погибших в конфликте. Это насмешка над истиной. Реальные потери мирного населения многократно больше. Просто перестали считать. Надо посчитать по-настоящему, включая многочисленные захоронения в городах на площадках вблизи жилых домов, поближе к подвалам, в которых можно укрыться от очередного налета. Когда подсчитают реальные потери - ужаснутся содеянному.
Особо полковник остановился на Луганском аэропорте:
- Аэропорт надо срочно блокировать. Со все сторон должны быть выставлены расчеты ПЗРК. Сбивать самолеты надо стрельбой вдоль маршрута, по которому самолет заходит на взлетно-посадочную полосу и днем и ночью. Сегодняшней ночью - особенно, поскольку сегодня ожидают самый важный транспортник ИЛ-76. Это такая махина, она столько мин и снарядов привезет - хватит полгорода снести.
Комбат завершил инструктаж коротко: сегодня ночью дежурить с особым бдением. Ни один военный транспортник не должен приземлиться, поскольку это будет означать смерть сотням и тысячам мирных горожан.
Сменили дежурную группу к полуночи. Черное небо над аэродромом было необычным. Оно притягивало. Чем ближе к взлетно-посадочной полосе, тем слабее земное притяжение, тем явственнее чувствуется, что небо втягивает тебя, отрывает от теплой земли, в которой всегда можно найти укрытие от взрывов, все ближе подбирающихся к залегшей группе прикрытия. А впереди и по бокам рассредоточены главные действующие лица - бойцы с переносными зенитно-ракетными комплексами «игла». Именно им сегодня предстояло решать жить или не жить Луганску.
Слышал, как командир стрелков-зенитчиков командовал:
- Сергей, Семен, Шамиль - бьете на встречном курсе. Остальные двое работают на догонном. Они южнее нас на полкилометра. Стрельба по красной ракете.
Всю ночь раскатами наползал гул двигателей и казалось − вот оно. Но главное началось под утро, когда уже все готовились отползать под защиту мешков с песком на подходах к широкому шоссе. Гул надвигался с запада. Двигатели работали с каким-то надрывом. Даже неопытному бойцу было понятно: летит огромный самолет с предельно тяжелым грузом. Самолет шел очень низко, на пределе своих возможностей, без огней. Никите подумалось:
- А ведь на такой малой высоте его трудно будет достать.
Потом в голову полезли явственные образы: на жестких десантных скамьях, тесно прижавшись друг к другу сидят крепкие молодые ребята в шлемофонах и бронежилетах. Вот один из них, совсем мальчишка, с темно-русыми волосами, пышными черными бровями, карими глазами и по-девичьи румяными щеками − сколько таких ребят-красавцев в Днепропетровске… - стал истово креститься и читать «Отче наш…». Достал иконку - подарок матери, приложился к ней губами.
Сидящий рядом лейтенантик в форменной фуражке с высокой тульей, с плечами, не утратившими еще юношеской хрупкости, расстегнул нагрудный карман и достал фотографию жены и трехлетней дочери, завернутую в пластиковый файл. В памяти возник образ жены в пышном свадебном наряде, через долю секунды открылись узорчатые двери роддома из которых выплыл на родных руках маленький кричащий сверток с пронзительно родными крошечными губками. Потом радостные лица родных и близких, озаряемые светлыми бликами от вспышек фотоаппаратов, стали обрамляться черными траурными лентами… Посмотрел на любимых запоминающе, вспомнил в который раз тайный эпизод семейных радостей - первой близости с любимой. Показалось, вот она улыбнулась, но как-то грустно. Так улыбаются прощаясь…
Натужный гул двигателей на секунду перекрыл негромкий хлопок и самолет качнуло. Лейтенант успел убрать фотографию в наружный карман и застегнуть пуговицу. Самолет качнуло ещё раз, резко и тряско потащило в сторону…
Рядом с Никитой, по его команде, прямо в ухо грохнула ракетница, бросив в небо ярко-красный плевок с дымным последом. И тут же, без паузы, с утробным шипением в небо рванулись огненные стрелы. Глаз улавливал, как, повинуясь головкам самонаведения, выбрасывая яркие искры корректирующих сопел, ракеты меняли курс, прорываясь к жертве - огромному самолету, чей контур только проявился в небе и сразу же обозначился короткими яркими вспышками. Это был могучий ИЛ-76, собранный ровно двадцать пять лет назад в далеком Ташкенте.
Тогда его создатели после первого взлета на летно-испытательной станции пожелали ему сто тысяч легких взлетов и мягких посадок. А летчик-испытатель, впервые поднявший его в воздух, ласково погладив широкие передние колеса и потеревшись плечом о стойку шасси, мысленно пожелал мирного, только мирного неба, пусть затянутого тучами, блистающего молниями, но мирного. И тысячи людей, вложивших в самолет свою жизненную энергию, вероятно содрогнулись интуитивно и неосознанно, ощутив крушение и смерть своего детища.
А самолет падал, заваливаясь в смертельный крен, и оба пилота тянули на себя ручки управления, не осознавая, что перебитая во многих местах гидравлика уже не способна передать импульс спасения на элероны, закрылки и руль высоты. Самолет дрожал всем огромным телом, посылая в окружающее пространство предсмертный рев уцелевших ещё двигателей, пытающихся последним усилием форсажа спасти себя от падения.
С земли падение гиганта смотрелось как вселенская катастрофа. Огромный корпус явственно корежился и содрогался. Вот один из пилонов двигателя, в который влетела зенитная ракета, оторвался и горящим факелом врезался в ставшую совсем близкой землю. Следом и вся махина ударилась о бетон, выбрасывая высоко в небо тысячи искр и всплесков огня. Ополченцы, повинуясь инстинкту спасателя, бросились к месту падения гиганта. Комвзвода, матерясь и крича осипшим голосом «Стой!», стал стрелять из ракетницы над головами бегущих к самолету людей. Ополченцы остановились не сразу. Увидели, как на аэродроме засуетились военные, раздались крики, команды. Десятки автомобилей с включенными фарами рванулись к месту крушения.
Никита поднял голову и явственно увидел зависшую над аэропортом черную воронку, стремительно и яростно втягивающую в себя светлые точки и блики из огромного костра, выстреливающего в черное пространство горящие осколки, бывшие минуту назад живым творением человеческого гения.
Ополченцы поняли - это победа. Очередная крупная победа. Сбитый гигант означает спасение от артиллерийских снарядов тысяч женщин и детей. Но радости от победы не было. Никто не торжествовал, друг друга не поздравляли.
А грозные снаряды и мины, чьим предназначением было уничтожение непокорных горожан, рвались сейчас в огне, не оставляя шансов живым еще десантникам выбраться из ада горящего алюминия.
Еще один смертельный эпизод войны состоялся…
ЕЩЕ ОДНО ЛИЦО ВОЙНЫ
Через три дня, узнав о жертвенном штурме и взятии ополченцами аэропорта, Никита решил осмотреть место крушения сбитого гиганта. Он отправился туда на стареньком мотоцикле с коляской, в сопровождении Филимоныча.
Какие-то силы притягивали комвзвода к погибшему аэропорту. Словно он получил установку свыше - вывести формулу войны и жизни. Эта формула была важна не для холодного аналитического осмысления поведения людей в военных условиях. Скорее наоборот, ему приходилось погружаться в глубину происходящег, чтобы понять, может ли человек на войне добиться возвышения Духа, сможет ли перебороть внутри себя ненависть, жажду мщения, чтобы искоренить мотивы войны и ее последствия, возможно ли примирение мыслей и мотивов противоборствующих сторон.
Из головы не уходили образы погибших украинских десантников, сгоревших в сбитом гигантском самолете. Все они знали, что везут с собой десятки тонн мин, снарядов, которые должны были ударить по жилым районам, разрушить сотни домов, смешать в одну массу разбитый кирпич, стекло, детские игрушки и человеческую плоть. Почему никто из них не отказался от участия в этой войне? Были ли они готовы наводить прицелы на старенькие пятиэтажки, в которых тысячи мирных людей вовсе не готовились к жестоким сражениям?
Петр Васильевич резко выруливал, энергично поднимая локти старенького, чудом передвигающегося мотоцикла и приговаривая: «В Советском Союзе все делали надежно, на века». Он не пытался разглаживать спускавшиеся вниз седые усы привычными движениями, а упорно отгонял от себя дурные мысли, предвидя страшные картины разрушений. Ему, старому вояке, привычному к виду войны и смертей, никак не хотелось видеть страшные лики войны на своей Родине, в родном Ворошиловграде, где он родился и вырос, где родились его дети, которых он, слава Богу, успел переправить с внуками в Россию.
Филимоныча хорошо знали ополченцы, стоявшие в оцеплении, пропустили без лишних вопросов и посоветовали:
- Свою чудо-технику лучше оставьте метров через сто. Дальше вся дорога в осколках, а они - как бритва, все колеса порежут. А дальше метров пятьсот пешком пройдете.
Все пятьсот метров они прошли молча, успевая лишь вглядываться в дорогу, усыпанную осколками и неразорвавшимися минами. Ближе к оставшимся и перекошенным скелетам зданий аэропорта Никита стал замечать малиново-коричневые лужицы. Здесь пали ополченцы, шедшие в первых рядах. Мало кому удалось выжить, поскольку эвакуировать раненых отсюда под шквальным огнем, было невозможно.
Дело решили опытные артиллеристы и бойцы, прошедшие Афганистан. После ударов «градами» на узком участке, собрали свыше полусотни разных минометов. Стреляли беглым огнем, приближая огневой вал к строениям, точнее к тому, что от них осталось. Обороняющиеся не могли даже поднять головы под градом осколков. Оставшиеся в живых сдались, несмотря на численное превосходство.
- Филимоныч, мне надо попасть на место, где сбитый транспортник сгорел. Это южнее, километрах в пяти.
Никита отвернулся от развалин, в которых непроизвольным взглядом уловил скрюченную человеческую руку, торчащую из горки битого кирпича.
- Ты прав, дальше опасно - тут мины на каждом шагу, растяжки. Лучше задним ходом отсюда рвануть, да побыстрее. Саперам здесь еще пахать и пахать. Здесь сейчас настоящее отделение городского морга: только наших «двухсотых» убрали, а украинских покойников еще и сосчитали, много их здесь…
На место крушения транспортника добрались быстро. Главным ориентиром места крушения стал визг полудюжины болгарок и рокот нескольких бензиновых генераторов. За километр до места падения самолета Никита достал бинокль. В тряской мотоциклетной коляске трудно было что-либо разглядеть. Просматривались лишь десятка три фигурок, копошащихся на обломках. Остановились метрах в ста от места катастрофы. Картина, которая открывшаяся перед ними, настолько потрясла Никиту, что он замер и неловко присел на облупленное крыло мотоциклетной коляски. Перед ним - жестокий лик войны, вернее - страшный оскал.
По всему корпусу фюзеляжа, по обгоревшим останкам самолета суетливо лазили десятка три людей с болгарками, огромными ножницами по металлу, газовыми резаками. Чуть в стороне рокотали небольшие бензиновые генераторы. Все эти люди перемещались вокруг обломков хаотично, толкая друг друга и матерно ругаясь. Хвостовое оперение уже было распилено и увезено. Труднее было с фюзеляжем. Несколько крепких парней, закрепившись веревками на ободах шпангоута, верещали небольшими болгарками, распиливая многочисленные стрингеры. Рядом урчали старенькие грузовички, на которые спешно грузили могучие дырчатые лонжероны, обшивку. Отдельно укладывали титановые полосы, их приминали тяжелые гусеницы бронированных машин.
Филимоныч укорительно пояснил:
- Ты не смотри волком, не осуждай их. У каждого из них семья, дети, их ведь надо накормить. Сейчас они повезут весь этот алюминиевый металлолом на украинскую сторону. В Краматорске за них такую деньжищу дадут - на пару месяцев продовольствия можно будет закупить. .. Вот среди них вижу ребят, которые в штурме участвовали. А за это ведь денег не платили…
Комвзвода отвернулся. Это была другая ипостась войны, он не имел права осуждать этих людей.
Его внимание привлекла другая группа - с десяток пленных украинских ВСУ и охрана из батальона «Призрак». Это была похоронная команда. Пленные солдаты - все молоденькие, едва шагнувшие из подросткового возраста во взрослую жизнь, с обритыми головами и тощими цыплячьими шеями, собирали останки погибших украинских десантников. Сгоревший корпус самолета они уже очистили, теперь собирали все, что можно было ещё собрать вокруг сгоревших корпусных деталей. Вот один из пленных шагнул в сторону и стал дергаться всем телом. Тошнило его долго и мучительно. Остальные молча, не поднимая глаз, продолжали свою работу, волоча за собой мешки из плотной белой ткани, пропитанные огромными багровыми пятнами. Фрагменты тел лежали порою на расстоянии более тридцати метров. Там со своими приборами уже суетились саперы, собирая разбросанные мины и снаряды, благо все они были без взрывателей.
Совсем рядом зарычал могучий дизельный двигатель. На самый большой грузовик с мощным подъемником загружали лобастый увесистый двигатель - чудо авиационной техники. Одни лопатки могучей турбины стоили на вес в несколько раз дороже золота. Скоро двигатель разберут, извлекая дорогие узлы и детали. Все будет оценено по рыночно-воровским стандартам и, в конечном итоге будет сдано разворотливым барыгам из окружения нынешнего украинского президента. Те извлекут из перепродажи десятикратную выгоду. Таковы законы этой вороватой, построенной на крови страны. И это тоже лик войны, - циничный и безжалостный.
СЕРЕЖА ЯКИМЕНКО
Организм Никиты восстанавливался медленно и капризно. Впервые за последние недели проснулось ощущение вкуса пищи. Вечерами хотелось есть. Вместе с ощущением тела по ночам стали приходить образы. В памяти возникал из ниоткуда образ фронтового друга, Сергея Якименко. Вот он гордо, свысока, несмотря на то что сам маленького роста, нарочито высокопарным тоном, словно декларируя звучный стих, говорит:
- Наша «Заря» пришла с Востока, с России-матушки, и наш новый свет озарит весь мир!
Он, его близкий товарищ, был забавным и серьезным одновременно, вещая чуть свысока и производя впечатление на всех окружающих. У него всегда всё было самое-самое, самое лучшее, самое крепкое, самое красивое. И в то же время его высокопарность мгновенно улетучивалась, когда нужно было кому-то помочь, поддержать, отбросив все дела, не задумываясь о выгоде и собственных проблемах.
Сережа Якименко родился и вырос в Одессе, в семье, как он сам любил подчеркивать, пролетариев. Отец, Иван Якименко, сварщик судоремонтного завода, любил маленького Сережку беззаветно. Мать, Татьяна, сынишку боготворила. Он был поздним ребенком, в день его рождения ей исполнилось 40 лет.
Пришли девяностые - и все пролетарское в стране рухнуло, Татьяна превратилась в уличную торговку-лавочника − противника пролетариата. Отец стал гастарбайтером. Так безоблачное детство сменилось рыночными реформами, остановкой судоремонтного завода. Огромная масса безработных с многочисленных одесских заводов и фабрик заполонила город митингами и протестными шествиями. Эти протесты довольно быстро прекратились, поскольку в советской Одессе долго и серьезно воспитывали законопослушание. Протестующие ускоренными темпами постигали азы рыночной экономики, среди которых главное - умей быстро приспосабливаться и выживать любой ценой. Протестные настроения как-то быстро и незаметно поубавились. Кто-то отправился на заработки в Москву, кто-то подальше - на Дальний Восток, где рыбацкие сейнеры все еще вырабатывали советский ресурс и кормили сезонные артели. Самостийная Украина особо не беспокоилась о своих гражданах, предпочитая заниматься вопросами обукраинивания населения, переписыванием истории и декоммунизацией. Семье Якименко пришлось туго. Отец, как и тысячи других одесситов, подался в Москву на заработки. Мать устроилась продавцом на продовольственный рынок. Маленький Сережа оказался предоставленным в основном самому себе. Бабушка Наталья Васильевна - мама отца, болела ревматизмом в осложненной форме. Денег на лекарства не было, и она основное свое время проводила в постели, кутая опухшие ноги в старенькие шерстяные платки. Сережа ухаживал за ней, научился сам готовить борщ, ставший его любимым блюдом. Главным его занятием стало чтение вслух книг бабушке, которая слушала его с благоговением, многократно благодарила и, вытирая набегавшие слезы, называла сыночком. А читал Сережа «Овода» Этель Лилиан Войнич, «Одиссею капитана Блада» Рафаэля Сабатини . Больше всего его воображение потрясли книги Ивана Ефремова «На краю Ойкумены», «Путешествие Баурджеда». У бабушки было два огромных книжных шкафа, оставшиеся от рано ушедшего из жизни дедушки - большого книголюба, архивариуса по профессии. Благодаря этому подарку судьбы двенадцатилетний Сережа начал открывать для себя удивительный мир. Он читал вслух бабушке, потом начал брать книги домой и долгими осенними и зимними вечерами при слабенькой настольной лампе читал, читал, читал…
Мать приходила с рынка поздно и, заставая сына за чтением, не могла нарадоваться. В те годы одесская шпана давала прикурить и местной полиции и взрослым. Весь город был поделен на сектора, в которых властвовали местные молодые криминальные авторитеты, и мать очень боялась, что Сережка попадет в одну из уличных банд, как многие его сверстники. Этого не случилось. Сын стал материнской радостью и гордостью в том мрачном, неприютном мире, который сложился для одесского простого люда.
Но проблема пришла с другой стороны. Однажды мать заметила, что Сережку немного «перекосило», он стал как-то горбиться, сутулиться с уклоном на левую сторону. По росту мальчик стал сильно отставать от сверстников. Врачи определили: сколиоз. Мать потихоньку плакала ночами. В одну из ночей Сережа встал, погладил её поседевшие на висках волосы и успокоил:
- Мам, ты должна понять, что у меня есть внутри такая сила, - Сережа приложил ладонь к груди, - что я все пересилю, я научусь как вылечиться и вылечусь. Клянусь тебе!
Впервые мать увидела в его глазах такую мужскую решимость, что поняла - он вылечится. В ту ночь она уснула спокойно. Так у Сережи проснулось и стало расти день ото дня удивительное чувство справедливости, сопереживания, чувство сыновнего долга.
Через пару дней Сережа ошарашил мать - принес домой из библиотеки написанные собственной рукой тексты, ксерокопии из анатомического атласа, рисунки и схемы гимнастических упражнений. Водрузил все это на обеденный стол, провозгласил:
- У меня юношеский сколиоз. Почти 20% детей им болеют. Но если лечить квалифицированно, то вполне можно обойтись без операции. Уже на следующий день рядом с дверным проемом в коридоре он установил турник, вечером торжественно продемонстрировал маме ряд упражнений на турнике и лежа на полу. Через пару месяцев болезнь начала медленно отступать. Но рос он все равно медленно, отставал от сверстников, что нисколько его не огорчало, поскольку он давно для себя усвоил - первичен Дух, а тело вторично, оно подчиняется Духу.
С болезнью он полностью справился когда заканчивал второй курс Одесского политеха. Институт к тому времени практически полностью перешёл на платное обучение. Так что родителям пришлось зарабатывать деньги на его учение. Сам он тоже старался подработать то разносчиком почтовых отправлений, то официантом в придорожном кафе. Привык не жаловаться и не клянчить помощи. Много читал. Полюбил фантастику, причем фантастику прошлого века, как он говорил «истинную», обожал Айзека Азимова, Клиффорда Саймака. Где-то глубоко внутри начало вызревать непреодолимое желание хоть немного изменить этот несправедливый, несносный мир.
Болезнь Сережи была лишь предтечей горестей семьи Якименко. Его мама уже с полгода не могла избавиться от назойливого кашля. Так кашляли и болели многие женщины на рынке. Ведь им приходилось целые дни, зачастую холодные, промозглые стоять на улице. Зарплата при этом была нищенская, но другой работы не было. И не было выбора между здоровьем и возможностью жить хотя бы еле перебиваясь. Приходилось стоять на рынке, чтобы прокормить детей, престарелых родителей. В один из осенних вечеров Татьяна пришла домой с застывшими глазами. Молча, не поужинав, легла в постель. На вопрос Сережи ответила:
- Заболела я, сынок. Врачи сделали рентген и сказали - в легких у меня опухоль и надо срочно операцию делать. Звони-ка, сынок, папе в Москву.
Отец к тому времени, после каторжной работы на одной из московских строительных фирм, переквалифицировался на водителя троллейбуса и стал чуть больше зарабатывать. Жил в общежитии. Экономя каждую копейку, отсылал деньги семье, в Одессу. Занял денег у друзей и приехал в Одессу немедленно. Жена уже была в больнице - ее готовили к операции. Подошел конец апреля 2014 года. Встретив отца, он уже не мог оставить его в одиночестве. В тесном больничном коридоре они вспоминали о дружной семейной жизни, о теплых вечерних посиделках, когда маленький Сережка рассказывал завороженным родителям про замечательных героев, таинственном этруске и мечтательном эллине.
Сергей, к тому времени ставший одним застрельщиков «Куликова поля», нервно набирал по сотовому телефону друзей, вышедших на последний бой с приехавшими в город нацистами, слышал в микрофоне разрывы гранат и оглушительную стрельбу из охотничьих обрезов. Он разрывался между больницей, в которой лежала прооперированная мать и мысленно переносился в толпу защитников «Куликова поля..» Его лучший друг Сергей Долженков, руководитель «Одесской дружины» рисковал смертельно. Он знал - в Одессу со всех сторон стекаются силы бандеровцев, что зловещий фашист Парубий завез в город несколько машин с огнестрельным оружием и раздал указания о физическом истреблении протестующих. Сережа до последнего был около матери, которая скончалась поздним вечером второго мая, когда более полусотни тел его погибших товарищей догорали в одесском Доме профсоюзов. Погиб искренне уважаемый им депутат областного совета Вячеслав Маркин. Маятник судьбы качнулся далеко в сторону, безжалостно унес в бесконечную пустоту близких людей. Вместе с ними канули в вечность мечты о справедливом мироустройстве, мечты о собственном кирпичике, вложенном в новое стройное мироздание, о котором мечталось. Осталось одно - с оружием в руках отстоять право на справедливость.
4 мая, в ночь на воскресенье, Сергей стал одним из организаторов нападения на одесский ИВС, где содержались его друзья . Это был его план: заблокировать здание МВД в центре города, прорваться во внутренний двор, разбить массивные стекла. Ему и его команде удалось освободить 30 человек. Сергей был в восторге от этого успеха. Ранним утром следующего дня он собрал всех оставшихся в живых единомышленников. Рассказал им о болезни и смерти матери, о том, как разрывался на части, как жестоко переживал гибель лучших товарищей в проклятом Доме профсоюзов.
В предрассветных сумерках они подошли к месту гибели друзей. Завершил свое покаяние так:
- Я теперь должник перед теми, кто здесь сгорел заживо. Мы все должники… Наша общая беда - мы не смогли представить себе, что все превратится в настоящую войну. А должны были! Пришло время мыслить другими категориями, как стратегически решают на настоящей войне. Мы - слепцы, строили все наши планы на гуманизме, на любви к ближнему, а на той стороне тем временем придумывали каким оружием убивать - дубинками, охотничьими ружьями, самодельными гранатами, или как запугивать убийствами, угрозой смерти, планировали нас истребить так, как советовал в своей книге «Майн капф» Адольф Гитлер. Их учили легионеры Ваффен СС и потомки тех нацистских преступников, которые спалили живьем людей в Хатыни и тысячах других сел. Мы мечтали о том, как их убедить, как избежать насилия. А в это самое время они думали над тем, как добыть настоящее оружие, научить своих сторонников убивать, чтобы они почуяли запах человеческой крови как запах победы. Вот поэтому они нас и победили. Теперь наша задача не только рассказать и показать всем их истинное лицо: кто они, как они убивают, жгут пытают. Нам надо подготовиться к настоящей войне. Без этого все мы превратимся в безвольное стадо животных, которое ведут на бойню.
На следующий день Сергей заметил за собой слежку и понял что «засветился». Лихорадочно искал способы освобождения лидера «Куликова поля» Сергея Долженкова и попал на заметку СБУ. К ночи стало очевидно, что время упущено, каратели идут по его следам. На сборы время не тратил. Заехал к другу на Дерибасовскую, занял у него немного денег, взял теплую ветровку с капюшоном и сел на попутную фуру до Мариуполя. Уже перед переходом границы позвонил отцу, извинился и попрощался:
- Прости, папа, по-другому не могу. Я тебя очень-очень люблю. Мы ведь с тобой вдвоем остались на белом свете. Поэтому обещаю тебе остаться в живых и найти тебя в Москве по тому старому адресу, что ты мне оставил. Обнимаю…
Сергей недолго воевал вместе Никитой в батальоне «Заря». Потом, попав в разведроту, с головой ушел в новую боевую работу, став успешным организатором диверсионно-разведывательных рейдов, часто бывал на вражеских территориях, собирал разведданные в Краматорске, Старобельске, опорных военных узлах противника в глубине некогда родных, ставших теперь вражескими, территорий.
БЛОКПОСТЫ
К осени стало ясно: блицкриг у украинских ВСУ и националистов не получился. Война все больше принимала позиционный характер. Теперь всё определяли блокпосты. Они перекрывали большие и малые дороги. Вокруг них создавались узлы, опорные укрепрайоны, которые и обозначили линию фронта.
Руководство ополченцев столкнулось с острейшей проблемой - нехваткой профессиональных кадров, грамотных командиров ротного звена. Когда комбриг узнал, что Никита окончил Саратовский Политех и хорошо показал себя в боях под Хрящеватым, решил назначить его командиром блокпоста на Кировском направлении. На сборы дали 30 минут. Собирать собственно было нечего. Автомат и пять снаряженных рожков к нему, бронежилет, гранаты, взрыватели, котелок и бритвенный прибор - вот и весь, выражаясь Сережкиным языком, «джентльменский» набор.
Повезли его новое место на комбриговской машине - стареньком джипе с простреленным лобовым стеклом. Для Никиты каждое передвижение по Донбассу - словно интересная экскурсия в другой мир. Благо день выдался ясный солнечный, да и артиллерия противника сегодня «отдыхала». Только в северном направлении гулко, басовито грохотала тяжелая артиллерия. Здесь в Донбассе и в самом деле многое было совсем не так, как в родной Саратовской области. По Заволжью, например, можно было проехать десятки километров и не встретить ни одного села. Здесь же, едва выехали из Луганска, по обеим сторонам дороги двумя рядами пошли жилые постройки - небольшие, любовно обустроенные дома с палисадниками, ухоженными садиками. Сейчас многие из них были разбиты прямыми попаданиями и покинуты. Всего несколько километров езды по разбитому минами асфальту - и поворот направо Михайловка - Алчевск. Городские застройки один в один повторяют архитектуру Саратова. Серые, кажется слегка подкопченые пятиэтажки. За ними нестройной толпою - блочные девятиэтажки. По торцам зданий стыки между плитами густо промазаны жирными полосами битума. Еще немного по шоссе - и въезжаешь в Брянку, сразу следом - Стаханов. А за ним - Кировск. Все застроено плотно, каждый квадратный метр земли на учете. Когда-то здесь кипела жизнь, тысячи людей спешили на работу. Дымили коксохимические заводы. От шахт шли составы с первоклассным донбасским углем, вереницей дымили грузовики, увозя в отвалы тысячи тонн породы, отделенной от угля. В пейзаж то тут, то там врезались высоченные своеобразные пирамиды из отвальных пород.
Кое-где веером налетали снаряды от «градов», выбрасывали ослепительно белые всплески запрещенного фосфора. Несколько раз всего неделю назад земля вздрагивала от ударов баллистических ракет «точка-У». Теперь все замерло в ожидании подлета снарядов и мин. Казалось, неустойчивое равновесие вот-вот взорвется пришествием апокалипсиса и по городам и поселкам поползут колонны танков, а за ним следом толпы нацистов из батальонов Айдар, Азов, Винница, Тернополь, которые готовы выполнить приказ о зачистке региона и стереть с лица земли непокорное население.
Блокпост ополченцев размещался на стратегически важном направлении. Отсюда дорога уходила через Стаханов и Алчевск прямо на Луганск. Сорок минут неспешной езды…У Михайловки, если ехать направо, то попадешь в Дебальцево, в гигантскую мясорубку, где уже завязалось кровавое сражение за право жить на этой земле. Сотни артиллерийских орудий разных калибров разносят в щепки все, что веками строили для своих семей люди, надеясь передать дома своим детям, внукам, правнукам.
У Михайловки, на этом мрачном, неприютном месте спустя год погиб легендарный комбриг Алексей Мозговой - герой сопротивления, бард, поэт и кумир местной молодежи.
Блокпост на окраине Кировска, ответственным за который стал Никита, строился ополченцами на скорую руку. Надеясь перекрыть дорогу лавине вражеской бронетехники, поставили поперек дорожного полотна два стареньких КАМАЗА с полуприцепами. Между ними наскоро бросили с десяток бетонных блоков. Вдоль обочины с обеих сторон вырыли щели: узкие траншеи глубиной в полтора метра, перекрыли их двумя слоями бревен, насыпали двадцатисантиметровый слой земли. Такое укрытие спасет от осколков. Может выдержать попадание 82-мм мины. Но мина калибром 120 мм, а тем более, гаубичный снаряд превратят такую щель в братскую могилу.
Длинномеры после первой же вражеской атаки сгорели. Их остовы, покрытые ядовито-оранжевой окалиной, с укором смотрели на ополченцев. Вражеские пули со звоном ударяли по ржавому металлу, издавая воющие предсмертные звуки.
На блокпосту неприютно. Все сделано на скорую руку, со скрытым ощущением безнадежности. Молодой парнишка с громким позывным «Кедр» так и выразился:
- Безнадега здесь и тоска.
На него кто-то цыкнул.
Впереди, в полукилометре, виднеется краешек блокпоста 13 ВСУ. Того самого, который совсем недавно занял батальон Азов, заменив роту украинской мехбригады. Краешек - это потому, что шоссе постепенно забирало вправо. Разрушенные вдоль дороги строения скрывали хорошо оборудованные, заставленные новенькими бетонными блоками позиции, над которыми на длинном шесте был закреплен жевто-блокидный стяг. Этот блокпост был стратегически важен, как и укрепления ополченцев на этом рубеже, причём оборудован он был намного лучше.
Новоявленному командиру укрепрайона, как его назвал комбриг, дали солидное по тем временам пополнение. Теперь под его началом было 39 человек. Вечером, когда начало смеркаться, Никита выстроил их и провел сверку. 39 пар глаз смотрели на него с интересом и надеждой, что под его командованием у них будет неплохой шанс выжить и победить.
За спинами каждого - «калашниковы», у многих стволы от затвора до мушек истерты до светло-серого матового блеска. У троих старенькие карабины СКС. Придется думать, где найти им замену. А впрочем, в его рюкзаке парочка старых снайперских прицелов. Они как раз подойдут к этим много повидавшим, тяжелым, но безотказным в бою карабинам.
А еще, в стороне от выстроившихся , по флангам обороны, в лесопосадках - два крупнокалиберных «Утеса» и два трофейных ДШК.
Никита не стал произносить зажигательных речей. Просто рассказал о том, что пережили женщины Новосветловки и Хрящеватое во время боев. Рассказал о зачистках батальонов нацистов, повторявших зверства зондеркоманд времен Великой Отечественной войны. Ведь в ту войну большинство зондеркоманд состояли как раз из членов Украинской повстанческой армии, нацистов дивизии «Галичина». Потом предупредил: начиная с завтрашнего дня они будут круглосуточно строить свой укрепрайон, обустраивать блиндажи и укрытия, способные выдержать снаряды и мины.
К утру у него был готов план оборудования блокпоста и подходов к нему. Главный его помощник, Григорий Филимонович Пилипенко, или просто Филимоныч, ветеран Афганской войны, был единственным кадровым военным в его взводе. Казалось, он знал все самое нужное в военном деле: от разборки-сборки автоматов до тонкостей стрельбы из противотанковых гранатометов. Филимоныч, по договоренности с комвзвода, ушел в Кировск в предутренней мгле. Вернулся через пару часов с кирками, лопатами, пилами. Вместе с ним пришли четверо пожилых мужчин, чью профессиональную принадлежность выдавала крепко въевшаяся в кожу ладоней угольная пыль. А еще через пару часов подоспел грузовичок с бревнами и обрезной доской.
Работа закипела. Хорошо, что Филимоныч прозорливо завез тридцать пар рабочих перчаток. К концу дня было готово три укрытия, способных защитить тридцать бойцов от снарядов и мин, наполовину выкопаны котлованы под блиндажи. Огневые точки повсеместно обложили двумя рядами мешков с плотно утрамбованной землей. Еще один немаловажный объект - туалеты расположили в удаленном участке лесополосы. Слева блокпоста установили умывальники, изготовленные из оцинкованных ведер с вмонтированными кранами.
Ополченец-нытик с громким позывным «Кедр» после сытного ужина влез на крепко сколоченные нары:
- А ведь хорошо живем, пацаны!
К вечеру на блокпост прибыл Сережка Якименко, о переводе которого Никита настоятельно просил лично комбрига. Вот теперь комвзвода почувствовал себя счастливым человеком, получившим редкий на войне шанс - возможность воевать рядом с самым надежным на свете человеком, чувствовать себя защищенным от ударов в спину, от предательств и подлых случайностей.
С захватом блокпоста 13 нацистами обстановка стала стремительно меняться. Враг подтянул танки и артиллерию. Прибавились вражеские беспилотники. Разведка доложила, что на той стороне появились иностранные советники и специалисты, поднаторевшие в искусстве убивать. Комвзвода не дал вовремя команду сбивать беспилотники. Всего через 10-15 минут после появления этих летательных аппаратов и, казалось, вполне мирного облета их позиций, начался смертельный по своим результатам артналет. По позициям укрепрайона начала слаженно бить тяжелая артиллерия 122-го и 152-го калибров. Веером ложились тяжелые 120-мм мины.
Не успел закончиться артналет, как выползли тяжелые танки и разбили в крошку массивные передние бетонные блоки его обороны. Не растерялся один Филимоныч - прыгнув в ячейку, он ударил короткими злыми очередями крупнокалиберного пулемета по нависшими над ним летающими убийцами. Спустя минуту один из них взорвался в воздухе, разлетевшись на огненные шарики. Второй с резким снижением ушел на запад. Спустя полчаса за спинами ополченцев начался ответный огонь. Над вражескими позициями встали фонтаны мощных взрывов. Но скоро боезапас артиллеристов иссяк. Это сразу почувствовали артиллеристы ВСУ, и опять огненный шквал накрыл позиции ополченцев.
На второй день артиллерийского избиения, когда увезли убитых и раненых, группа его бойцов из числа пополнения провела тайную ночную сходку в лесопосадках. Перед рассветом, лязгая затворами, сложили горкой свои автоматы за одним из уцелевших бетонных блоков. Один из дезертиров, Борис Фомин, опасливо озираясь и покашливая, высказался:
- Извини, командир, мы сюда воевать шли, а не умирать под минами и снарядами. У нас семьи, дети. Мы под это не подписывались. Прощевайте…
Никита отвернулся. Решил не стращать их расстрелом, упрекать, грозиться. Сказал только вслед громко и четко:
- До гробовой доски помнить будете о своей трусости!
Посчитал оставшихся - всего 12 человек. Убитых и раненых 13. Дезертиров - 14.
То был, быть может, самый тяжелый в его жизни день. Что скажет комбригу? Как он ответит той женщине, что молилась и целовала ему руки?
Словно в насмешку, на нацистском блокпосту 13 выставили динамики и заиграла бравурная музыка. Потом стали проигрывать украинский гимн.. Это действо вкупе с демонстративным прогоном нескольких украинских Т-64 породило уж совсем траурное настроение среди новобранцев. А их среди подчиненных Никиты было более половины.
Оставшиеся 12 бойцов смотрели на него хмуро и в то же время спокойно и решительно.
Комвзвода знал - эти двенадцать не очень верят в то, что смогут отстоять их блокпост, ставший главной в жизни позицией, не верят в то, что смогут выжить. Но каждый из них знал и впитал это знание в свою кровь - если он покинет свой пост, то весь его мир рухнет, уйдет в небытие вместе со всеми, кого любил, вместе с тем, что любил, ценил, принимал своим в этом мире. И тогда твой мир свернется, затрещит как пустая яичная скорлупа с девственной белизной пустоты внутри и превратится в маленькую скорбную кучку осколков.
Первым к нему подошел Филимоныч, 55-летний прапорщик, единственный профессиональный военный во взводе. Затянулся глубоко остатками сигареты и сказал, решительным выдохом выдавив дымное облачко:
- А может оно и лучше, что они ушли. Хуже было бы, если б они побежали во время боя. Это было бы ай-яй, катастрофа! А теперь посмотри кто остался! С ними выстоим, не боись!
Следом каждый из оставшихся бойцов подошел к Никите, пожимая руку, заглядывая в глаза.
Никита посмотрел на развевающийся украинский флаг, рядом с которым тяжело шелестел развевающейся свастикой флаг «Азова». Старался изгнать втягивающее черной воронкой ощущение тоски. Ощущение знакомо переходило в тупую ноющую боль в спине, там, где еще сочились сукровицей рваные шрамы от острых как бритва осколков от Василька, коварной мины, взорвавшейся над ним пару месяцев назад.
Сережка Якименко стоял рядом, смотрел невидящим взглядом на вражеский блокпост. В какой-то момент яростно заскрипел зубами:
- Клянусь тебе, комвзвода, я эти флаги зубами порву, долго они там висеть не будут!
Сжимая кулаки от ярости, отпросился у Никиты на полдня «за подмогой». Вернулся он поздней ночью на древнем, оглушительно чихающем мотоцикле ИЖ-Юпитер-2 с коляской, на котором топорщились неловко закрепленные ящики и металлические конструкции. Мотоциклом управлял угрюмый старик в красноверхой кубанке, с прокуренными до желтизны усами, уныло свисающими к подбородку. Никита принялся подсвечивать фонариком, а вислоусый и Сережка стали развязывать многочисленные веревки и сгружать на обочину металлические трубы, треноги, трухлявые ящики зеленого цвета. Металлоконструкции оказались самодельными 82-мм минометами. В увесистых ящиках были уложены мины. Сережка отколупнул одну из досок, и в неровном свете фонарика матово высветились внушительные мины с шестиперыми стабилизаторами.
Вислоусый по-хозяйски бросил: «Дай-ка», и забрал у Никиты новенький фонарь, заслонил форменной фуражкой западную сторону и отправился в сторону от шоссе. Скоро зашуршали его шаги в лесопосадках. Через пятнадцать минуть он вернулся и также молча взял одну из минометных самодельных труб. Пройдя несколько шагов, проворчал:
- Че стоим? Давайте-ка тащите все наше барахло за мной.
Никита сквозь зубы процедил:
- Не надо здесь командовать, дядя.
Но подхватил второй ствол и опорную плиту. Сережка ухватил один из ящиков с минами.
В ту же секунду Никита охнул и выругался. Грубо выполненная конструкция изобиловала острыми кромками, которые сварщик не удосужился зачистить. Из порезанных пальцев побежала теплая кровь.
Сережка извиняющимся тоном забубнил:
- Это ж я виноват, похватал все горячим прямо из-под рук. Сказал, что нам все срочно надо. Так что люди, уже уставшие после смены, варили-клепали. Зачистить не успели.
Обозленный Никита молча прижал ватным тампоном рану и потащил миномет на позицию, выбранную вислоусым.
При свете фонарика выровняли площадку, выправили валик земли. Тем временем минометчик разметил место, где предстояло выкопать небольшие окопы для боеприпасов и для «сохранения личного состава». Подошли с лопатами четверо ополченцев, зевающих от недосыпа, и нехотя принялись копать заскорузлую землю.
Работу заканчивали на рассвете. Вислоусый сбросил коричневую кожаную куртку, под которой оказалась застиранная афганка.
- Ну ты даешь, Васильич, - Прошептал Сережка, уперевшись взглядом в грудь вислоусого. Никита стоял со спины, ему пришлось его обойти, чтобы взглянуть на грудь. Солнечный лучик в этот момент блеснул на эмали двух орденов Красной Звезды, медали «За Отвагу». Васильич небрежным жестом указал на ордена:
- Этот за Кандагар, а вот этот за Панджшер. - потом добавил - Мне, чтобы прицелиться, нужно на дерево влезть или на холмик какой. Молча взял бинокль, висевший на груди Никиты и отправился к небольшому холмику, возвышавшемуся метрах в тридцати справа.
Только сейчас Сергей удосужился представить сурового старика. Он оказался подполковником запаса Наливайко Петром Васильевичем, т.е. Васильичем - правой рукой комбата, отвечавшим за военную подготовку новобранцев, за поставки минометов, гранатометов, боеприпасов на позиции. Его комбат направлял в самые опасные места, где люди держались из последних сил, где враг мог вот-вот прорвать редеющие ряды обороняющихся.
Вернувшись к минометам, Васильич покрутил винты примитивных прицельных приспособлений, утопил поглубже в землю раздвоенные передние упоры, провел зачем-то указательным пальцем по ободкам вздернутых в небо стволов. В эту секунду мощные динамики, взвизгнув, начали выдавать первые аккорды гимна Украины.
Васильич взял в руки трехкилограммовое тельце мины, приложился вислыми усами сбоку, что-то прошептал и жестом приказал всем присесть и закрыть уши. Никита едва успел опуститься на корточки, опереться на левую коленку и приложить ладони к ушам.
Удар кувалдой по железному листу прямо под ухом - вот что такое минометный выстрел для непривычного бойца. Никита принялся ковырять пальцем в ухе, надеясь отковырнуть застывшую пробку.
А Васильич уже трусцой бежал к земляному холмику. Там он на минуту приложился к биноклю, отследил облачко разрыва, и также бегом вернулся к минометам. Крутнул винты, что-то шепнул очередной мине и - опять удар кувалдой по железу. В этот раз Никита побежал к холмику следом на Васильичем. Тот вновь на секунду приложился к биноклю и бегом вернулся к позициям.
Подкрутил прицелы обоих минометов и стал поочередно забрасывать мины в черные жерла.
Никита видел в бинокль как разрыв очередной мины выбросил высоко в небо ошметки одной из звуковых колонок, как вверх взлетели какие-то тряпки, осколки трубы. А следом лопнул, словно взорвался, высокий шест с развивающимся жовто-блакитным флагом. Через пару секунд повис набок и загорелся фирменный флаг «Азова» со свастикой посередине.
Через несколько часов, когда запас мин начал иссякать, на передовую подвезли еще два самодельных миномета и около пятисот мин. Комвзвода приказал немедленно ввести их в дело. Васильич расположил их сразу за небольшим холмиком метрах в ста позади основных позиций, сам провел пристрелку, обучил команду из новобранцев, молча подкручивал прицельные приспособления. Потом только носился между двумя импровизированными батареями, жестами что-то показывая оглохшим расчётам.
Через пару часов одна из батарей замолчала, Никита короткими перебежками помчался к ней. На боевой позиции увидел расщепленный минометный ствол и небольшую кучку обломков. Левая нога наткнулась на груду искореженного металла. Это был развороченный миномет-самоделка. Такие минометы были в изобилии изготовлены в Луганске и неплохо показали себя в боях. Поворошив ногой разбитый взрывом металл, Никита сразу понял в чем дело и восстановил картину последних минут боя. Оглушённые частыми разрывами минометчики расстреливали остатки боезапаса, изгоняя страх смерти бодрыми, хлесткими ударами выстреливающих мин. Заряжающий оглох от разрывов вражеских мин и снарядов. Если после первых выстрелов миномета он низко приседал, старательно зажимал уши ладошками, то будучи контуженным, уже не обращал внимания на тугие удары пороховых газов из среза ствола. В какой-то момент рука бросила в нагретый ствол мину острием вниз. Взрыватель глухо ударил в жало бойка. Этот удар инстинктом жизни услышал первый номер, схватил заряжающего обеими руками, оттащил на несколько метров и грузно свалил на землю.
- Слава Богу, остались живы, - подумал Никита. Ствол разорвался и направил осколки вверх и в сторону.
К ночи стрельба с обеих сторон остановилась. Облако пыли и гари над позициями стало оседать. Никита пересчитал людей, вооружение и боезапас. Всего 12 человек. Чуть в сторонке, за его спиной, стоял Петр Васильевич, пуская густые клубы дыма через свои гигантские усы. Никита построил своих солдат в нескладную, зигзагообразную линию. 12 пар глаз смотрели на него тревожно. Вместе с тревогой в каждом взгляде была надежда, словно все они надеялись не просто найти ответы на свои главные вопросы, но и получить энергию уверенности, некую гарантию исполнения своей главной на данный момент мечты - остаться в живых в предстоящем бою. Никита подумал: «Скорее всего, это поиск уверенности, надежды на то, что выживут, не станут калеками. А еще каждый из них ищет опору, смысл их совместного нахождения здесь, на этом стратегическом блокпосту». Каждому из них хотелось, чтобы его назвали и запомнили героем, чтобы не уйти в землю безвестным, неопознанным, пропавшим без вести. Как их много, павших безымянно, на этой войне!
ДВА ВАСИЛЬИЧА
Комбриг связался по рации с Евграфовым, приказал Васильичу отправляться в штаб, в Алчевск. Никита возбужденно рассказал о последних событиях и попросил оставить Васильича, так как без него с малой горсткой людей трудно было выстоять даже ценой собственной жизни. Рация пошипела, пошелестела пару минут, потом зазвучал голос Мозгового и, вняв просьбам комвзвода, разрешил ему остаться на участке Евграфова еще на неделю, пообещал прислать подкрепление и помочь артиллерией. Никита этому несказанно обрадовался.
К вечеру того же дня на НП явился второй Васильич - Виктор Васильевич Максимов, шахтер-пенсионер. Он был другом и соседом Наливайко ещё в той, другой, довоенной жизни. Второй Васильич был полной противоположностью первого. Если первый всегда отличался командирской выправкой, подтянутостью, собранностью, то второй являл собой образ мирного добродушного пенсионера, спокойно доживающего свой век. Даже передвигался он расслабленной старческой походкой. У Васильича один - хорошо подогнанная амуниция, рационально заполненная разгрузка, АПС на боку в специальной уменьшенной кобуре и образцово выглядевший автомат Калашникова калибра 7,62 мм. Васильич номер два был вовсе без разгрузки. В руках он держал новенький автомат словно швабру. А за спиной болтался на длинном ремне гранатомет РПГ-7. Из-за плеча выглядывали длинные заряды к нему, помещенные в нечто, подобное заплечному сидору.
Васильич номер один добродушно представил друга:
- Комзвода, принимай хорошего, надежного вояку Виктора Васильевича. Ты не смотри что он выглядит совсем старичком. Я сам его обучил военному делу основательно. С гранатомета он бьет так, что любо-дорого смотреть. Да и автоматом владеет сносно. Ты знаешь я - учитель строгий и зря хвалить не буду. Только прошу - пусть побудет поближе ко мне, пока обвыкнется…
После шквальных артобстрелов пришло какое-то странное затишье. Единственная в эти дни неприятность - объявился снайпер, бьющий из крупнокалиберной снайперской винтовки. В результате - новые потери, пуля перебила одному бойцу из новичков ключицу. Его спешно отправили в госпиталь.
Петр Васильевич позволил себе немного расслабиться, словно предчувствуя новые масштабные бои. Вот и сегодня пробуждался после получасовой послеобеденной дремоты и с трудом возвращался к действительности. В пальцы его правой руки ткнулось что-то горячее, скользкое и показавшееся опасным. Сработал сигнал тревоги, заставивший собраться, сконцентрировать все внутренние силы. Это помогло. Новая реальность пришла ощущением осенней свежести в воздухе, в котором явственно ощущался кислый запах тротила от разорвавшихся в округе мин и снарядов. В ту же долю секунды Петр очнулся и понял, что ему с самым доброжелательным видом его друг Васильич номер два вручает стакан горячего крепкого чая, настоянного на листьях смородины и цветках ромашки.
Мысленно обратился сам к себе:
- Ты чего, Васильич, вспомнил свою единственную в жизни любовь, Марию Николаевну - Машеньку? Крепко, ох крепко тебе с ней повезло…
В висках Петра, ответственного за боевую подготовку батальона «Заря», гулко вибрировала кровь. Это было громкое и в то же время устойчиво-крепкое биение сердца, надежно служившего своему хозяину все последние месяцы тяжелых боев под Славянском, потом в северной части Иловайского котла.
Петр нехотя потянулся и поставил на ладонь, обмотанную свежим белоснежным бинтом, обжигающий стакан чая..
В памяти сразу же у Петра всплыли знакомые боевые характеристики разной боевой техники и вооружений, он сразу вспомнил свой боевой афганский опыт, начиная от свернутого бинтика в левом кармане и маленького флакончика спирта в правом. Он вспомнил, что в его батальоне, охранявшем ими же оборудованный аэродром в Баграме[1], более половины младших офицеров оказались в ташкентском госпитале с диагнозом гепатит. Только он и несколько офицеров, последовавших его примеру и протиравших перед едой руки и ложку спиртом, остались тянуть лямку под Баграмом.
Там, в Афганистане, Петр Васильевич Наливайко, окончивший год назад Ташкентское высшее общевойсковое училище, из взводного быстро вырос в командира роты. Тогда ему пришлось все силы бросить на обучение молодых солдат, прибывающих в роту. Особо трудно было обучать важнейшему на войне приему - метанию наступательной гранаты из положения «стоя». Вся закавыка состояла в том, что метавший гранату солдат-новобранец после броска должен оставаться стоять, поскольку осколки от наступательной гранаты не долетают до наступающего бойца. В том и фокус, что враг, рядом с которым граната взрывалась, ошеломлен, контужен, ранен осколками, а за это время боец просто обязан расстрелять его из положения «стоя» и добежать до врага, а самое главное при этом - остаться живым.
Вот для этого и стоял офицер рядом с солдатом. Единственное, что делал незаметно Наливайко - прикрывал офицерским планшетом пах. Дело в том, что осколки и в самом деле не долетают до стоящих, а вот запал, точнее его фрагменты, временами долетали. И на практике этот непредсказуемый запал зачастую летел на уровне паха и мог оставить офицера инвалидом, не способным иметь детей. А детей Петр Наливайко хотел очень, потому что страстно любил молодую жену Марию Наливайко, ждавшую его в далеком мирном Ташкенте в общежитии ТашГИПРОГОРа, где она работала архитектором. Детей они завести не успели.
Такую же жесткую практику обучения новобранцев Васильич ввел и в ополчении Донбасса, в котором он возглавлял вначале третью роту ополченцев, а совсем недавно по совместительству стал заместителем командира батальона по обучению новобранцев. Особо пригодился его опыт стрельбы из гранатометов. Здесь обучение было особо трудным, особенно из РПГ-7. Его Петр про себя называл «контузмёт», поскольку у неопытных бойцов он вызывал контузию, иногда тяжёлую. Петр всегда сам объяснял ополченцам, что РПГ-7 просто похож на большой дробовик слоновьего калибра. При выстреле ту самую часть трубы, в которой происходит взрыв порохового заряда, надо прижимать головой к плечу. А заряд срабатывает аккурат против уха. И если боец неподготовлен, то после гранатометного выстрела он просто выбывает из строя на пару часов. Пришлось применить старый, испытанный в «афгане» прием - дербанили старые ватные матрасы и делали из ваты маленькие подушки у правого уха, закрепляли их бинтом. Это всегда выручало и контузий было намного меньше. Тех бойцов, кому вручались «мухи», учить было проще простого. Главное, чтобы сзади никто не стоял и не сгорел от реактивной струи.
Петр поднес к губам пузатый граненый стакан − любимую посуду Васильича номер два. Губами ощутил мягкий вкус травяного чая. Сразу пришел аромат цветущего сада, расцветшего в полную силу в срединной России, где гармония природы, удивительное сочетание цветов, запахов и метафизической тайны русского бытия незаметно вводит восприимчивого человека в состояние легкого, удивляющего и манящего транса.
Васильич номер два, Виктор Васильевич Максимов, был как раз таким восприимчивым человеком, влюбленным в жену, сына, внука, в родной дом и сад. Он был удовлетворен всем, что дала ему жизнь, и не просил у судьбы денег, славы, чинов и почестей.
- Редкое качество у человека, дай Бог каждому вот так думать и жить - сразу на земле все конфликты и войны прекратятся - подумал Петр.
А Петр с удивлением размышлял о судьбах человеческих, о своем друге и соседе, Викторе, которого все в жизни устраивало и очень часто даже радовало. Часто возвращался к вопросу: «Почему же Виктор, такой удовлетворенный жизнью и судьбой, пошел на войну? Может, именно этот вопрос Петр все чаще задавал себе, чтобы разрешить эту странную загадку - почему он, Виктор, другие вступили в ополчение, а сосед - Гриша Крутьев так и трудится на шахте, получает исправно зарплату, пропускает после смены свои законные сто грамм на кухне и не думает идти воевать. Так в чем же дело?
Словно отвечая на этот заклятый вопрос, Виктор Васильевич, сделав глоток чая и подняв взгляд куда-то высоко, вдруг заговорил об этом, о главном.
- Видишь ли, Петя, смотрел я по телевизору на все эти безобразия на Майдане в Киеве, возмущался, негодовал, но никогда и в мыслях не допускал, что воевать решусь против них. Даже думал, что стерпится-слюбится. Как-нибудь поладим. Ведь они такие же как мы, славянских кровей. И я говорю на ридной мове. Мы друг друга понимаем. Да вот случилась такая история: поехал я к тетке на день рождения в Харьков. Тетка-то старенькая, уж очень просила меня: «Витя, приезжай, может последний раз перед смертью тебя увижу». Я и поехал. Было это кажется совсем недавно, аккурат 22 марта, после крымского референдума. Живет тетка на улице Шахтерской, недалеко от центра. И метрах в ста от теткиного дома увидел я страшную драку. Парни молодые, человек двадцать, с красно-черными повязками на лицах били ногами и битами двоих совсем молоденьких ребятишек с георгиевским повязками на рукавах. Бьют - не то слово. Убивают. Да приговаривают: «Вот вам, москалям, подарок от Георгия Победоносца. Раньше вы нас били. Теперь мы вас убивать будем». Подбежал я к ним и попросил:
- Дети, смилуйтесь, ведь у них матери, сестры дома их живыми ждут. Красно-черные на минуту остановились. Посмотрели на меня, загоготали. Потом двое обхватили меня, руки вывернули. Сказали:
- Смотри, москаль поганый, раз пришел. Начали на моих глазах тех ребят убивать. Били ногами в пах, зверски, чтобы мальчишки те детей не могли иметь. Потом по почкам коваными ботинками. А потом - по головам битами. По-моему, убили их. У обоих были виски да затылки разбиты. Меня убивать не стали. Пнули несколько раз сзади коваными ботинками. Попрощались словами:
- Помяни, дед, через пару месяцев и тебя, и твою москалиху, и твоего москаленка порешим. Придем и порешим, чтоб землю нашу украиньску не поганили.
И ведь по-русски все говорили, чтоб я понял…
Виктор поставил стакан с чаем в нишу и тяжко вздохнул:
- С тех пор и пришел переворот в сознание. - Он поясняюще повертел пальцем вокруг правого уха, где еще была видна малиновая капля запекшейся крови.
Петр прихлебнул поостывший чай. Вкуса не почувствовал.
- А ведь Васильич всё это верно уловил, на уровне подсознания. Такими, какие мы есть сейчас, на нашей родной земле не выжить. Забьют. Там, на той стороне столько ненависти, что никакими словами и мирными делами ее не остановить. Затопит, смешает с грязью, мусором и утянет в небытие. Да вот в чем беда - не все это поняли. Женщины всей силой своей интуиции это ощущают, потому и кричат истерично. И правильно! А мужики думают - пройдет, перегорит. Слепцы! Да что ж сделать надо, чтоб все увидели и осмыслили?
Виктор Васильевич приподнялся, потянулся и сел на бетонный блок поверх бойницы. Видно те убиваемые ребята так ярко и больно предстали перед ним, что захотелось вдохнуть в грудь свежего воздуха, распрямить спину.
У Петра в голове, словно высвеченная ярчайшим прожектором, встала сцена гибели тех ребят, чьи прегрешения были только в доброй памяти по павшим в ту Великую войну, да повязанные на левые руки георгиевской ленте. Видно, те убитые правосеками мальчишки во имя чего-то высокого решились на смертельный риск и повязали черно-оранжевые ленты, ставшие смертельной меткой.
Лишь спустя секунду в мозг ворвалась тревога - уже больше недели как на вражеской стороне объявился снайпер. Молниеносно ухватил Виктора за колено и резко дернул вниз. Это движение совпало со странным чавкающим звуком и звонким хлопком лопнувшего стекла. Обмякшее тело вяло и безвольно сползло на Петра. Крупнокалиберная пуля пробила сердце и сколола край стакана из толстого стекла, сжатого левой рукой. Петр вспомнил - Михалыч был левшой. Только вот из гранатомета стрелял с правой руки.
Петр бережно уложил обмякшее тело и рванул к «утесу»[2], окруженному белыми мешками с песком. Ударил длинной очередью по лесопосадкам. С мстительным удовлетворением смотрел на толстые ветки, сбитые крупнокалиберными пулями. Увидел, как в плотных зарослях осин с одного из деревьев грузно свалилась бесформенная зеленая масса. Потом бросился к Виктору.
Тот лежал на спине, стекали капли травяного чая на пробитую грудь с крепко зажатого в левой руке стакана со сколотым верхом. Крупнокалиберная пуля из «кончара»[3] ударила со спины, пробила сердце, грудь, сколола верхнюю часть стакана и ушла в деревья. Подбежали ополченцы.
Молча стали снимать каски. Заработала рация - с соседнего блокпоста запрашивали обстановку, интересовались, по какому поводу стрельба.
Петр Васильевич стал собираться в дорогу. Они с погибшим знали друг друга два десятка лет, дружили, вместе встречали праздники, женили и выдавали замуж детей. И вот теперь ему, опытному вояке, отвечать на вопрос: «Почему не сберег…»
[1] Баграм - провинция в Афганистане, в которой в годы афганской войны советскими войсками был построен мощный военный аэродром)
[2] «Утес» - крупнокалиберный пулемет НСВ-12,7
[3] «Кончар» - тактическая крупнокалиберная снайперская винтовка, 12,7 мм.