Возвращение Николая.
Продовольственный налог для Алтая был значительно выше, чем налог на зерно в центральной России. Если в центральной России налог был от 23%,то на Алтай от 37%.
Но на самом деле налог был поднят от 45% и выше, местами до 60%. Село Новоеловка относилось к тому району, на который налог был наложен самый высокий на весь зерновой урожай.
Количество ртов в семье на этот урожай не учитывалось. Решение было таким, закон для всех одинаков, если не хватает на всех членов семьи зерна, обрабатывайте больше земли и выращивайте больше зерновых!
Земли на Алтае хватало и ею наделяли вполне охотно, главное сдать больше зерна стране. А потому, как обрабатывать большее количество земли семьям с малыми детьми самим было невозможно, то приходилось нанимать работников и делиться с ними этим самым зерном.
Во многих сёлах Алтая, против высокого налога, вспыхивали восстания. Были и объединения, где количество восставших исчислялась сотнями тысяч. Во избежание всеобщего Сибирского восстания, новая власть грубо прерывала такие возмущения арестами и расстрелами.
В Новоеловке тоже встретили такую государственную нагрузку с негодованием, но потом поостыли и впряглись в работу. Как обычно в сложные и трудные времена в селе старались помогать друг другу. Потому, как Пелагея помогала всем, чем могла, и родным, и чужим людям, то и ей .
помогали и те, кого она перевезла в село и те, кто считал своим долгом помочь родственнице.
За время, которое беженцы прожили в Новоеловке, она хорошо поняла, кто способен вести хозяйство, и сможет справиться с наделом земли, а кто только годится быть помощником.
Поэтому она постаралась помочь всем, кого привезла в Гордеевку, Хайрюзовку или Новоеловку. Отдавала в долг лошадей и переселенцы получали свой надел земли. А за лошадь приходили отрабатывать на её полях или расплачивались зерном. Было и так, что выращивали от Пелагеиной кобылы жеребёнка, а кобылу возвращали.
Семья первых беженцев, что десять лет так и жила в их горнице, не проявляла желания построить собственный дом, и хлев для скота, и уж конечно ни о каком наделе земли даже не помышляла. Эту семью вполне устраивало их положение, когда ничего своего нет, тогда и нет налогов. Они помогали Пелагеи и Михаилу Петровичу с хозяйством, и получали за это и муку, и масло, и молоко, и овощи с огорода.
Зато на новом месте у семьи появилось ещё четверо детей.
. Из всех детей, выделялся старший сын Андрес, он подружился с Гринькой и Анисьей. Ещё восьмилетним ребёнком, Андрей, так называли его в селе, старался что-то сделать, чтобы чем-то помочь своей семье. Вот и сейчас он вместе с Гриней заготавливает дрова, привозит с поля сено, помогает возить мешки с зерном на мельницу, пашет землю под озимые, а весной и пашет, и сеет. Умело обращается с лошадьми, даже коров доит быстро и ловко.
Пелагея давно приметила работящего парня и решила принять полное участие в его судьбе. Она обучила его грамоте, помогла получить документы и прописку в селе. А главное, она решила помочь юному человеку устроить свою жизнь, построить дом и завести хозяйство.
Когда Андрею исполнилось восемнадцать лет, он признался Пелагеи, что хотел бы посвататься, чтобы создать свою семью, но не имея земли и крыши над головой, это сделать невозможно.
—Ну что Андрюша, семьёй обзавестись, это дело серьёзное. Дети пойдут, а их кормить и одевать понадобится. Без коня ты землю не получишь, но жеребчика я тебе за твою помощь отдам, а вот с домом нужно тебе у властей взять документ, что ты нуждаешься в собственном доме для создания молодой семьи.
Тебе дадут разрешение на вырубку леса. Тогда я соберу мужиков, вы заготовите лес и сделаете сруба.
Когда срубишь дом и хлев, наделю жеребчиком и стельной телушкой. Ну а будет хозяйство, будет тебе и земля.
— Это правда?— не веря своим ушам, спросил Андрес.
— А я что, когда-нибудь говорила неправду?
У Андрея загорелись глаза, лицо засияло в широкой улыбке.
— Верю вам, Пелагея Петровна, верю. Вы только помогите, я всё сделаю, всё, что нужно, вы только научите к кому идти и какую бумагу писать. Только научите, я всё сделаю.
Пелагея помогла Андрею подготовить необходимые документы, и он
получил лес на корню. Из мужиков, таких же, как и он, получивших разрешение на вырубку леса для частного строительства, Пелагея помогла создать настоящую артель.
Кто-то пилил лес, двуручной пилой, а кто-то обрубал сучья, ошкуривал деревья, и в конце дня, каждый увозил хлысты на лошадях домой. За зиму артель успела заготовить лес для каждого своего члена и, приступила к созданию срубов.
Андрей был счастлив. Теперь у него будет самый настоящий собственный дом!
Григорий помогал другу, он из вершинок от хлыстов, готовил сруб под хлев, для скота. Работал старательно, весело.
— Гринька, а я вот дом поставлю и женюсь.
— Это на ком же? Ты чё, уж и невесту приглядел?
— Давно приглядел. Только вот думать о сватовстве боялся. Кто же за меня пошёл бы, ни кола ни двора! Голь перекатная. Живём в вашей горенке вдесятером. Куда же жену вести? Теперь вот другое дело — он с гордостью шлёпнул ладонью по бревну сруба.
— А почему твой отец не строится? — спросил Гриша.
— А он всё на родину собирается. А там тоже нет жилья, да и земли уж тоже нет. А он всё туда собирается. А вот мне здесь по нраву.
Пелагея всегда находила время, чтобы посетить Андрея и пронаблюдать, как идут у него дела.
— Гринька-то как охотно помогает другу, весь в отца, никакой работы не боится.
Вот уж десять лет Гриня без отца прожил. Десять долгих лет. Сам всему учится, всё сам познаёт. А ведь Николай многому мог бы научить своего сына. — подумала Пелагея, наблюдая за Григорием.
— Мамань, а ты чего такая хмурая, случилось чё?— спросил Григорий, увидев мать. Он бросил работу и подошёл к ней.
— Да вот смотрю, что и ты у меня скоро тоже скажешь, что женишься. Так вот и летит время, и летит —.вздохнула она.
— Скоро не женюсь. Пока отец не вернётся домой, я не женюсь.
— Да кто его знает, когда он вернётся и вернётся ли?— дёрнув левым плечом, сказала она и опустила взгляд.
— Баба Феня сказала, что он жив и обязательно вернётся.
— Ну да, ну да. Только она и двойняшек, что дядьки твои, тоже ждёт и не верит, что погибли. А на них уведомление о гибели в первый же год пришло.
— Но ведь на батю-то ничего не пришло. А ты веришь, что он живой?
— Я уже и не знаю, три года от него ничего нет — не желая продолжать этот тяжёлый разговор, развернувшись, она заторопилась домой. Ей сразу вспомнились неотложные дела, что со дня на день должна третья корова отелиться и что обещала Грине, новую рубаху пошить, и что она пообещала Аграфене помочь перестирать верхние половички-дорожки, Акулина больше не помощница.
— Эх, Акулина Акшановна, что же с тобой делается? Отреклась ото всего и живёт, как неприкаянная. Вот уже год, как все дни проводит под образами. Одевается во всё тёмное, что монашка и, молится с утра и до вечера. Живёт на хлебе да воде и ни с кем не разговаривает. Может умом тронулась? Даже детей своих и тех не замечает. Эх Акулина, Акулина, сгубила себя вольностью.
Айгуль, привычно стояла на коленях в углу под образами, когда в сенях хлопнула дверь, и с охапкой березовых дров, в дом вошёл Василий. Бросив взгляд на молящуюся мать, он привычно пожелал ей благословенного дня и понимая, что ответа, как всегда, не будет, осторожно опустил дрова перед печью на пол.
В это время во дворе дружно залаяли собаки.
Аграфена поставила в печь чугун с мясом и обратилась к племяннику:
— Васютка, глянь милок, на кого там так собаки цепи -то рвут? Кажись, чужой кто пожаловал. Ох, горе горькое. Времечко –то, како лихое настало, человек человека пужаться стал, как зверя какого. Ни в како время такого лиха не было. И надо ж такому было случиться, как жить- то таперича, а ? -плачевным голосом приговаривала она.
Василий быстро вышел в двери, а Аграфена, подбрасывая поленья в печь, продолжала причитать о лихом времени, да о каре Господней.
Распахнув ворота, Василий увидел оборванного и измождённого, босоногова бродяжку.
— Вам кого? — спросил он.
Уже издали Пелагея услышала остервенелый лай собак, он насторожил её и, она прибавила шагу.
Подходя к дому, она увидела, что в распахнутых воротах, перед растерянным Васяткой, стоял незнакомый человек. Василий переминался с ноги на ногу, не понимая, чего хочет этот странный, на вид безумный, человек.
Одет пришлый был не по сезону, на дворе трава зелёная, а на нём шуба длинная, да драная. Сам худой, заросшее лицо, голые, грязные ноги.
Из-под всклокоченных волос, глубоко в глазницах сверкали два глаза, как два угля. Не бритая и, не чёсаная борода скрывала острые худые скулы. Увидев Пелагею, он беззвучно заплакал.
Окинув взглядом нищего, она спросила:
— Дяденька, вы за милостыней? Так я щас, хлебца вынесу.
Но бродяжка молчал, он только беззвучно плакал, опираясь на палочку, с которой пришёл.
Стараясь как-то разговорить пришельца, она вновь спросила:
— Откуда сами-то будите? Погляжу, вроде, как и не с наших мест? — она ждала ответ на свои вопросы, но мужчина продолжал беззвучно плакать.
Опершись спиной на воротину, он стал медленно сползать на землю. Сев на мокрую, холодную землю, мужчина продолжал рыдать, опустив лохматую голову и сжав руки промеж колен.
—- Ой, чёшь такое-то? Ноги совсем не держат, прям на сыру землю сел —-всплеснув руками, воскликнула Пелагея.
Васятка, смотрел то на Пелагею, то на приблудившегося странника, пытаясь понять, зачем к ним пришёл этот человек и почему он плачет.
А собаки рвутся с цепи, подняли неистовый лай, что кроме лая, да гремящей цепи, ничего больше не услышишь.
— Дома. Я дома — шептал он, продолжая ронять крупные слёзы, которые катились одна за другой по его горбатому тонкому носу и капали в худые грязные ладони. От рыданий, его плечи, то и дело вздрагивали.
Василий и Пелагея, ничего не понимая, молча, смотрели на беззвучно рыдающего незнакомца и не знали, что с этим делать..
В это время из дома вышла Аграфена, увидев незнакомца, спросила:
— Откель христовенький-то? — Пелагея пожала плечами— Иш ты, расшиперился прям в воротах. Толи ноги не держат горемычного? Поди погорелец? Одёжи-то нет. Можать каку одежонку ему из лопотин Михаила подать, и то впору будет, нежли на нём энта срамота?- тараторила Аграфена, приближаясь к воротам.
— Пришёл, я пришёл. Николай я. Три года шёл и пришёл. Домой пришёл, вернулся я. Николай я, Николай. Слабым голосом, всхлипывая, говорил мужчина.
—Да уйми ты собак, он чёт шепчет, а из- за них, окаянных ничё не слыхать —обратилась Аграфена к Василию.
Юноша метнулся к собакам, отправил их в будки и прикрыл вход задвижкой.
Женщины были в недоумении, им было непонятно, что хочет донести до них этот худой и плачущий человек.
— Надо ему миску супа вынести, глянь как изголодался, что и ноги не держат, да и говорить не может— сострадательно произнесла Аграфена.
Пелагея сбегала домой, налила в миску супа и поспешила поднести бродяжке.
Дрожащими руками он попытался взять миску, но удержать её у него не получилось. Тогда он решил взять ложку и поесть из рук Пелагеи, но трясущейся рукой не смог удержать даже ложку. Пелагеи стало жалко несчастного и, она решила сама его покормить.
Присев возле мужика на корточки, она протянула ему ложку с супом. В это время у своего уха она услышала:
— Полюшка.
Пелагея замерла, она услышала своё имя, так называли её в родном доме, а ещё так называл её Николай.
Он поднял на неё глаза, и они встретились взглядом. На неё смотрели залитые слезами, до страсти знакомые и родные, глаза мужа.
— Микола — онемевшими от волнения губами, прошептала она — батюшки Свят, матушка, это ж Микола. Вернулся Микола, Слава те Господи.-- она кинулась к сидевшему на земле мужчине, стала снимать с него шубу, на ходу отдавая указания Василию
— Ну, чё стоишь, брат твой домой вернулся, ступай в баню подбрось дров, воды холодной добавь. Брата-то помнишь? Шестой год тебе шёл, должен помнить. — Василий бросил взгляд на старого, заросшего волосами, человека
— Ну давай, давай, беги —потребовала Пелагея, юноша кинулся к бане.
Сняв с Николая шубу, Пелагея поразилась.
— Батюшки, а вшаты-то сколько! Как же ты терпел-то, родимый мой?—отбрасывая в сторону шубу, приговаривала она.
— Подсобите, матушка, надо Миколая на ноги поднять, да отвести в баню.
Аграфена не сразу поняла, почему Пелагея так хлопочет вокруг нищенки.
Вдвоём, подхватив Николая под руки, они помогли ему подняться. С трудом переставляя совсем ослабевшие ноги, Николай вошёл в родной двор.
. Усаживая Николая на лавку в бане, Пелагея обратилась к Аграфене.
:
—Мамаша, помогите Миколаю освободиться от лохмотьев, а я за одеждой.
— Сымай ремки-то милок, сымай. Щас Пелагея тебе добрую одёжу принесёт — приговаривала Аграфена, помогая Николаю освободиться от тех, изношенных до дыр вещей, что прикрывали его тело.
Когда обнажилась его костлявая грудь, Аграфена увидела кожаный шнурок, на котором висели серебряные створки. Те самые створки, которые она одела на Николая, провожая его на войну. Коснувшись створок, Аграфена почувствовала неровность и увидела вмятину. Она всё поняла, эта иконка спасла Николаю жизнь, приняв удар на себя.
— Сынок. Сынок мой. Сынок мой сердешный, родненький ты мой, Миколушка. Это ж я тебе створки-то энти в лиху годину на грудь повесила—она громко запричитала сквозь слёзы. А они лились и лились толи от радости толи от той горести, что пережила за эти годы мама Феня.
— Мы жа ничего о тебе ни сном, ни ду-у-хом. Ничё не знали, и не ве-е-дали. Ох, сколько же горя мы пе-е-режили за энти годы лихи-и-е. Ох лихие годы-то, ох лихи-е-е. — снимая остатки одежды с Николая, плача причитала она.
— И про Ванечку с Санечкой мы ведь тож ничё не знам, деточки мои родненьки, где же вы, вся душа моя по вам иссохла, да изболелась. Все глаза -то я повыплакала, уж и здоровья- то никакого не стало. Удасся ли свидеться, аль и впрямь они в сырой земле- матушке, да на чужой сторонушке сложили они свои головушки.
Сердешный мой, сынок мой Миколушка, утешенье моё. Верила я, что свидимся, одного боялась, ты вернёшься, когда я глазоньки сомкну, Слава Те Господи, свиделись —. продолжала причитать Аграфена
Собрав сменную одежду, взяв ножницы, опасную бритву, да несколько стеблей кукольника, Пелагея заторопилась в баню. Увидев Василия, распорядилась:
— Васятка, беги к Андрюшке на его надел, там Гриня, скажи ему, что батя, его вернулся.
Василий тут же бросился за ворота, а Пелагея обратилась к Аграфене:
— Матушка, полно голосить-то, живой ведь, слава те Господи, радоваться надо. Кости есть, мясо наростится, главное то, что жив, здоров, и домой вернулся.
Она запарила кукольник и, забросив в печь, снятые с Николая лохмотья, набрала в лохань воды, добавила щёлок и поставила у ног Николая.
Обрезав шнурок, освободила иконку и опустила её в щёлок.
—- Опускай ноги в воду, давай, пусть отпарятся. Вода горячая, но рука терпит. А я буду волосы состригать.
Она состригла бороду и принялась за его волосы на голове, ножницы то и дело упирались во что-то, она коснулась пальцами и обнаружила глубокие рубцы.
— Ох ты батюшки, а рубцы -то в палец толщиной будут –подумала она и очень осторожно, чтобы не вонзить концы ножниц в тело, аккуратно выстригала его волосы. Все состриженные волосы Пелагея укладывала в тряпицу, но заметив, что насекомые быстро расползаются, скомкала её и забросила в топку. Приготовила другую тряпицу и продолжила состригать волос с его тела. Когда волосы были сострижены, она взяла опасную бритву и принялась брить
Кожа под волосами была вся изъедена насекомыми..
— Трудно тебе сидеть, ложись на лавку — предложила Пелагея, набирая воду в ушат.
Николай с удовольствием растянулся на широкой лавке. Пелагея окатила его из ушата тёплой водой. Густо намылив волосяную мочалку, осторожно провела по исхудавшему, покрытому коростами, телу. С мочалки потекла чёрная, грязная вода, обнажая светлые, искусанные насекомыми, участки тела.
Вперемешку с потом, катились слёзы из её глаз, обтирая их рукавом кофты, она продолжала смывать грязь. Только он ничего этого не видел, и казалось ничего и не чувствовал, закрыв глаза, он полностью доверился рукам жены.
Медленно и нежно, словно новорождённого ребёнка, она бережно и старательно промывала каждую часть его тела, при этом постоянно меняя воду.
Отмыв тело от корост и грязи, она состригла застаревшие ногти с его рук и принялась состригать ногти с пальцев на ногах.
Стричь было очень сложно. Ногти вросли в подушечки пальцев, образовав гнойные раны. От того, что она причиняла ему боль, выковыривая из гнойных ран загнутые внутрь ногти, Пелагеи было невыносимо плохо. Но Николай лежал разомлевший и, ни разу не охнул, даже не застонал.
. Когда всё было сделано, она аккуратно смочила вначале голову чемеричной водой, потом всё тело, хорошо промачивая каждую ранку.
— Мам, мама — кричал во дворе Григорий — это правда? Это правда, что батя вернулся?
— Гриня, зайди в баню— открыв двери, откликнулась Пелагея.
— Помоги вот отца вывести в предбанник, уморилась я совсем.
Григорий с Василием, помогли Николаю выйти в предбанник, где и переодели его в льняное исподнее бельё.
— Ну вот, Слава те Господи. Ступайте с Божьей помощью, теперь в дом, там уж матушка постель застелила.
А я быстро сполоснусь, да следом буду.
Как только закрылась дверь, она сбросила свою одежду, залила её крутым кипятком, затем обдала кипятком все лавки, полог и стены. Ополоснулась тёпой водой, затем водой с чемерицей и переоделась в чистое бельё.
Поддерживаемый с одной стороны сыном, с другой братом, Николай медленно прошёл через двор, тихо и осторожно ступая, взошёл на крыльцо. Так же осторожно переступил через порог своего родного дома.
— Сынок, квасу али простокиши, чё выпьешь с баньки?— спросила Аграфена.
— Сыворотки поднесите мамаша — предложила Пелагея, вбегая следом в дом.
Николай выпил кружку сыворотки.
— Спать —- прошептал он и, вошёл в свою с Пелагеей комнату. Упав на перину и пышные подушки, он тут же уснул. Не просыпаясь, Николай проспал сутки. Проснулся только к вечеру другого дня.
Проснувшись, лежал тихо, двигаться не хотелось. Желудок уже давно перестал просить пищу. Николай с трудом открыл глаза, посмотрел в окно. На небе полыхали лучи заходящего солнца.
В комнату неслышно вошла Аграфена, увидев, что Николай лежит с открытыми глазами, спросила:
— Ты отоспался, сынок? Вторы сутки пошли.
Надо бы покушать. Жена твоя курицу отварила, чтобы ты отвар куриный поел. Хлеб – то тебе есть рано, сейчас надо б толька отвар, чтоб желудок размок, да раздался. А то он у тебя весь ссохся. Ты голову поднять повыше сможешь?
Николай кивнул головой и приподнялся на локтях. Аграфена принесла миску горячего куриного бульона.
— Хлебай ложечкой сынок и ешь потихонечку, неспеша —
посоветовала она.
Николай принял миску и стал пить бульон через край.
Вернув Аграфене пустую посудину, он закрыл глаза и, опустился на подушку.
— Поспи сынок, поспи. Тебе отоспаться надобно. Спи, а я пойду к Акулине
.
Она вышла. В доме стояла тишина. Николай вновь погрузился в сон. Когда он проснулся, утреннее солнце заливало комнату своим ярким светом.
Заглянув в комнату, Пелагея обнаружила, что муж не спит.
— Доброго тебе утречка, Микола, кушать будешь?
— Хлебушка бы, маленький кусочек — попросил он.
— А давай я покрошу сухарик тебе в бульон, оно полезней будет.
Он кивнул.
Из-за косяка в комнату заглянули три детские девчачьи головки.
Николай поел и, повернувшись к девчонкам, спросил у самой старшей
— Кто ты, чья будешь?
— Настя я, дочка Николая Скударнова. А это ещё у нас живёт Нюрка, тёти Аксиньи и ещё вот Наталка, тож её дочка. Они мои сёстры. Они близняшки. Их много у тёти Аксиньи, ей с ними тяжело, а нам хорошо. А ты кто? Почему у нас спишь?
— А я Николай Скударнов, твой отец — тихо ответил Николай..
— Это чё вы тут устроили? Не мешайте отдыхать. Он трудную дорогу прошёл, ему спать да спать нужно, чтоб сил набрать. Бегите к Пелагеи, помогите моркву сеять — распорядилась Аграфена.
— Мама Феня, а где батя?— поинтересовался Николай.
— Дак, он в тайге. Дела там у него каки-то.
— Как Акшан? Жив-здоров?
— Да что ты! Тут така беда была, не приведи Господь. Схоронили. Там сейчас его дочь старшая с зятем, заместа него.
— Заболел или после того не выправился?
— Можать и опосля того ещё не совсем оклимался, а тут нова напасть. Там по горам- то банда Кайгородова шастала. Ну, вот они лошадей наших там и приметили, да и давай хватать, а он, стало быть, хотел им помешать, ну и стрелили в него и насмерть.
Николай немного помолчал, потом спросил:
— А батя, почему так поздно в тайгу пошёл, реки- то очистились, да пожалуй разлились.
— Нужда кака-то появилась, он ведь мне не открывается.
-
— А что за беда была, мама Фёня?
— Так вот, как царя Батюшку свергли, так така поднялась смута вокругом! Ох, все ровно посдурели. Друг на дружку кидаются, лаются, как проклятые, всякими срамными словами, пакостят, язви их. В нашем- то селе все смирёные, а вот в Гордеевке, в Хайрюзовке, там то, сено кому пожгут, то дом со зла спалят, а то зашибут, али престрелют кого.
Бывало так, что к нам прискочет кто в село с ружьём, тот и строжится, властью себя кличет. Кайгородов, тот дажеть отряд собирал, запротеял Сибирь страной вознести. Мол, в Расеи боле нет ни власти, ни порядку, чтобы не помереть с голоду, надо, стало быть, отдельно от Расеи жить,. Сказывал так, мол, Расея огромна, проглотит нас всех и не заметит. А нас тайга, реки, да поля прокормят. А Расея как хочет, мол, пусть так и проживат.
Иставка - то наш, дурень, дурнем, к нему подался, да еле ноги унёс. Иставка сказывал, что поначалу они монголам помогли китайцев прогнать, а потом те посулились помочь красняков отседа выгнать.
Ну, посулиться, то посулились, да чёт как- то плохи дела вышли. Спужались монголы красных, да к себе сбежали, в Монголию. Красняки весь отряд Кайгородова тогда разбили. Он спасся, где-то отсиделся, а потом опять давай отряд собирать, да коней отбирать. У бати-то твоего самых лучших коней забрал. Слава Богу, когда коней с пастбища угоняли, Михайло- то не поспел к ним, а то как Акшана стрелили б.
А ещё была напасть, чехи. Вот как власть нова объявилась, так и они в скорости тут явились. Сказывали, что они захватили железную дорогу до самого Дальнего Востоку и хозяйничали. Людей в поезд не пускали. Никто никуда не мог ехать. Люди зимой мёрли, а они их в поезда не пускали и всё тут. Вот нова власть-то их и прогнала.
Вот када красняки власть взяли, у нас тогда многие к ним подались. Думали так, коли власть друга, то она тоже есть хочет, а кто окромя хрестьянина их накормит? Уж коли царя не вернуть, так жисть - то как-то надо жить. Молодым семьи создавать, детей рожать, растить. Или лапки кверху и помирать.
Николай закрыл глаза. Сложно было окунуться и осознать всё, что услышал он от приёмной матери.
— Уморился слушать, ну поспи, поспи. А я пойду.
В голове крутились какие-то фразы, сказанные мамой Феней, он напрягал память, но с каждой минутой это делать было всё труднее и труднее. Незаметно, он опять уснул.
Проснувшись ранним утром, Николай почувствовал силу в своём теле, он встал и осторожно, чтобы не разбудить раньше времени домочадцев, вышел на улицу.
В лицо подул весенний, прохладный ветерок. Послышались первые голоса проснувшихся петухов. Окинув взглядом двор, он твёрдым шагом пошёл к колодцу.
На приступке стояло ведро, полное воды. Зачерпнув пригоршню чистой, прозрачной, самой вкусной воды на свете, он поднёс её ко рту. Испив несколько глотков, он принялся плескать её на своё лицо.
Колодец, тот самый колодец, у которого каждое утро зимой и летом, в дождь и в снег, они вместе с отцом и братьями, обливались ледяной водой из этого колодца.
Он скинул рубаху и, опустив голову к земле, вылил воду на спину.Вода обожгла тело, оно загорело и взялось паром.
Взяв в руки деревянное ведро с цепью, он опустил его в колодец, от знакомого звука, удара ведра о воду, защемило в груди.
Зачерпнув ведром воду, он достал его и вновь вылил воду на спину и, опять опустил ведро в колодец.
Вылив на спину третье ведро, он почувствовал невероятную лёгкость в теле.
Изнутри рвалось что-то такое, отчего захотелось поднять руки вверх и ,вздохнув поной грудью, закричать, что есть мочи:"Родина, я вернулся! Я дома!"
Он запрокинул голову и увидел, как на тёмном небе занимается ранний рассвет. Как гаснут одна за другой ночные звёзды. Он смотрел на небо и, ему казалось, что оно дышит, что оно живое и близкое. Ему захотелось обнять небо, он вскинул руки вверх и ощутил, как слился с небесами, как по всему телу разлилось нежное тепло и удивительная божественная благодать.
— Господи, благодарю Тя, за благодать и милость ко мне. Благодарю Тя Господи за спасение моё.
Перекрестившись, он низко поклонился, но когда выпрямлялся, то очень живо чувствовал, как его тело наполняет живительная сила, от которой трепетно забилось сердце, воспрял и, без того сильный дух, окрепла и обрела уверенность его душа, ум стал ясный и трезвый.
Весело и бодро, он накинул на себя рубаху и в это время
зарычала, внимательно наблюдавшая за ним, молоденькая лайка. Пёс, лежавший, свернувшись клубочком, поднял голову, потом вскочил и заскулив, стал вилять хвостом.
— Соболь! Соболька, признал! Признал, славный ты мой, при узнал хозяина своего - — с этими словами он пошёл к псу. Тот ещё сильнее завилял хвостом и стал отчаянно скулить.
— Потрепав его за ушами, Николай ласково сказал.
— Соболька, друг ты мой сердешный. Стар стал, друг ты мой верный. Двух лет ты был, когда я на фронт ушёл, стар ты стал, стар -- он потрепал пса за холку и стал гладить его по голове.
—-Вот мы и свиделись— он продолжал гладить собаку и всё говорил, говорил, говорил.
Пёс встал на задние лапы и, положив передние лапы на его исхудалый живот, прижался своей головой к его груди.
Николай склонился к морде собаки, Соболь принялся облизывать его лицо, скуля и взвизгивая.
— А помнишь, как мы с тобой на волка ходили? А? А вот немец брат, он хуже волка. Хуже любого зверя он. И у нас с ним тоже была звериная охота и смертельная схватка. Да брат — Николай замолчал.
Пёс посмотрел ему в глаза, ещё раз взвизгнув, лизнул в щёку и опустился на землю.
— А знаешь, что меня спасло? Во-от.Створки матушкины. Да брат. Бывало шинелка вся, как решето, а я цел и не вредим. Солдаты меня "заговорённым" прозвали. Эти створки и от казни уберегли. Немец штыком хотел грудь проткнуть, молоденький немец-то, ребёнок совсем. Ткнул штыком, да в створки угодил. На них теперь от того штыка, отметина осталась.
Молодая лайка, некоторое время наблюдала за нами, потом успокоилась и села. Николай присел на край собачьей будки, и продолжал рассказывать обо всём, что всплывало в его памяти.
Соболь сел рядом и положил свою голову на его колени. Собаки сидели тихо, как будто внимательно слушали, о чём говорил Николай. Собаки словно понимали, что сейчас ему необходимо выговориться, освободить свою душу от ноши, которую он нёс в себе все эти страшные годы.
— Эх, Соболька, Соболька! Сам себе не верю, что я дома. Три года шёл домой, три года. По всем фронтовым местам прошёл туда и обратно. Днём шёл, а по ночам спал в хлевах, где-нибудь на краю села, а утром опять в дорогу. По железному пути шёл. Случалось и на поезде проехать. Проедешь остановку, другую и, всё ближе к дому. А как высадят, так следом за поездом и иду.
Летом сапоги на плечах нёс, босым шёл, а вот зимой они мне служили верой и правдой. Не раз Никитку Жихарева поминал добрым словом. Добрые сапоги пошил. Там в Германии, в плену он так и остался. Это мне немецкая барышня бежать помогла. А он там видно так уж и останется.
Пёс поднял голову, лизнул лицо Николая и улегся у его ног.
— Собака, а всё понимаешь. Человек порой один другого не разумеет, а ты всё понимаешь, вот только сказать не можешь — он потрепал его густую шерсть и продолжил
— Да, повидал я брат народцу! Какие только на моём пути не повстречались и, добрые и глупые и, смелые и слабые, всякие брат.
В добротной деревне по дворам побирался, кто-то краюху хлеба вынесет, а кто-то ещё и кружку молока. Но молоко я утром в хлеву у коровы нацеживал. Прощенья попрошу у Господа. Коровку поглажу, в ладошку молочко сцеживаю да пью. Ну, а уж когда в поезде едешь, так затянешь пояс потуже, да поскорей заснуть стараешься.
Плохо, когда ночью с вагона прогонят, да ещё и зимой. Как-то высадили ночью зимой, бреду по железному пути, весь изголодался, зашёл на вокзал. А там никого нет. Свернулся я калачиком в углу и уснул. Слышу, кто-то шарит по мне. Открываю глаза, а это мужик ценности ищет. Ну, я и говорю ему, что ничё у меня нет, с плену домой иду и что уж две недели во рту и маковой росинки не было. Он залез в свою котомку, достал пару сушек и сказал, что у вокзала будка стоит, где кипяток бесплатный. Побрёл я туда, а в чё кипяток-то брать, ничё ж нет?
.Тут мне барышня кружку вынесла, я наелся, да ей про себя всё и рассказал. А она меня с кочегаром познакомила и тот на паровоз взял. Вот я на паровозе с ним целых два дня проехал. Помогал ему уголь в топку кидать, а он меня кормил. Мир-то он не без добрых людей. Вот так и добирался домой.
Наговорившись, Николай почувствовал и облегчение, и слабость, закрыв глаза, он замолчал, тихо поглаживая голову Соболя.
Забрезжил первый рассвет. Закричали петухи. Слышно было, как в сарае просыпаясь, вздыхали коровы. Где-то заблеял маленький ягнёнок. Открыв глаза, он смотрел на просыпающееся утреннее небо и, вдыхал и вдыхал, целительный воздух родного края. От прилива сил кружилась голова.
Только сейчас он заметил, что в доме зажгли огонь и затопили печь. Из трубы потянуло древесным дымком, запахом горевшей бересты. Это был самый сладкий, до боли родной запах. Николай вздохнул, а в виске стучало — Я дома, я дома, я дома.
Он посмотрел на домик своего деда, в окне светился огонёк, а из трубы вился сизый дым. Появилось нестерпимое желание увидеть и старенького батю, и бабоньку Настасью.
начало: Скудара-1
продолжение Скудара-57