Можно сказать, что я воспитывалась в театре. Я в нем выросла. И наивно полагала, что знаю о нем все. Что я в театре - как рыба в воде. Что за кулисами меня никто и ничто удивить не может. Однако первое, на что мы наткнулись, проходя за сценой в коридор, где и располагались гримерки – это манекен с воткнутым в него ножом. Причем огромным. Вероятно, это был не нож, а какой-нибудь кинжал. Вот только непонятно – зачем это стоит прямо на дороге? За кинжал, например, зацепился мой длинный шарф, больше похожий на шлейф, причем от моей быстрой ходьбы он не волочился внизу, а плыл параллельно полу. Геннадий Иванович тут же пояснил, что сегодняшний спектакль – это современный детектив, Виталий Ганкин играл в нем небольшую роль – он выбегал на сцену, представляя из себя матерого убийцу, и вонзал нож в спину жертвы. Но получалось это у него всегда косо-криво, а потому ему вменили в обязанность перед выходом, а, вернее, выбегом на сцену тренироваться на этом манекене. Чтобы не смешить зрителей. А теперь за него вонзать нож будет Вася Пудовкин. Раньше он был занят в массовке, представлявшей собой свидетелей.
- А Вася правильно вонзает? - поинтересовалась я.
- Надеюсь. Но еще не знаем. Первый спектакль сейчас будем играть. После смерти Ганкина.
Мы уже подошли к нужной гримерке, когда ее дверь открылась, оттуда высунулась голова Васи, который прохрипел:
- Вы эту х… извините, хрень можете тут у меня поставить. Чего там об нее люди запинаются…
- Сейчас, Васенька, я скажу рабочим сцены, они принесут.
Геннадий Иванович исчез, а мы, спросив разрешения, вошли в гримерку, где теперь хозяйничал один Вася. Мне было интересно, почему этот манекен сразу не поставили здесь для Ганкина.
- Что вы! Он его боялся. С фонариком мимо него сюда шел. Да я ведь один раз взял и поставил его сюда. Что тут было! Истерика.
- Но… он что-то при этом кричал? Говорил?
- Ну да. Оживает, говорил, манекен-то. И его за собой как бы… тянет. Утягивает. На тот свет. Словом, полный бред. Думали, он специально так себя ведет, чтобы внимание к себе привлечь. Знаете, в его возрасте это, говорят, бывает необходимо. Но я-то думаю, что он и правда боялся. Ведь у него всегда руки дрожали. Как нож возьмет этот бутафорский, а он у нас хорошо сделан, блестит, так и затрясется весь. И руки дрожат, и сам трясется. Я видел.
- Было, было такое, - подтвердил Геннадий Иванович. – Я все думал – надо же, как старшее поколение в роль-то умеет входить… Учиться у таких надо. Ну, вот и прибыл наш… герой.
Рабочие внесли манекен, который, оказывается, состоял из нескольких частей, и стали его собирать воедино возле стены, где было за что его закрепить.
- Вась, ты как настроен-то? По-боевому? – поинтересовался Геннадий Иванович.
- А то! За меня не переживайте. Хлопну его как положено, гада такого. Заразу…
- Ты чего, Вась?
- Две тыщи мне второй месяц не отдает. Вот сейчас у меня и получит. На спектакле.
- Эй, ты серьезно?
- Да ладно тебе, Генаха. Я ж мухи не обижу.
- А вы, дамы, спектакль-то посмотрите?
- Ну, разве что отсюда. Немножко.
Мы объяснили Васе, за чем пришли. Геннадий Иванович принес в гримерку стулья, усадил нас за стол и дал ключи, которые¸ оказывается, лежали у Ганкина дома, на комоде. Да, что говорить, мы с Зоей Алексеевной стали страшно невнимательны. Обе. Однако ключи нам не понадобились – все ящики стола оказались открыты.
- Да он и не запирал их никогда, - заметил Вася. – Посмотрите, ключи-то эти ли. Отсюда ли. Может, ими как раз и заперто то, что вы хотите найти. Только не в этом месте.
Мы признались, что сами не знаем, чего искать. По большому счету следует найти причины странного поведения Ганкина в последнее время.
- А чего странного-то? – удивился Вася. – Наоборот. Все у него хорошо было. Жена уплыла куда-то. Так и слава богу, он в Нинку влюбился. Сам говорил. Жизнь, признавался, прожил, а такого чувства никогда ни к кому не испытывал. Помолодел даже. Все говорил, что две у него задачи – личное счастье и… образование. Да, да, не удивляйтесь. Вы ящички-то открывайте, там у него книги по философии. Языки учить начал. Иностранные.
Видя наше полное недоумение, Вася продолжил:
- Английский. Французский. Чешский.
- Чешский? – удивились мы.
- Ну да. В подлиннике, говорил, Гашека читать будет. Убеждал меня, что вообще все следует читать в подлинниках. И Шекспира.
- И каковы же были успехи у моего брата?
- Да я ведь ни одного языка не знаю. В школе немецкий учил, так одно запомнил: ихь вайс нихьт, то есть – я не знаю. Темная я, значит, личность. А он молодец. К свету тянулся. Над миром, говорил, летать буду. Может, это он так фигурально выражал свою философию. А, может, о дельтоплане мечтал. Или о собственном самолете. Блин! Вот этот стол открывайте! Там же у него самолет и есть. То есть - я не видел, но он когда этот ящик открывал, то всегда говорил про самолет…
Мы открыли. Там лежала черная папка. Как и во всех других ящиках. С пластмассовыми кнопочками. Всего было семь папок. Мы решили изучить их при Васе, рассматривая его как помощника в наших поисках. Сначала открыли «самолетную» папку. Не удивились, обнаружив там билет до Москвы. Поездка должна была состояться через две недели. Однако наша столица не была конечным пунктом путешествия Виктора. Из Москвы он, судя по документам, должен был отправиться … в Прагу.
- Не зря чешский-то учить начал, - заметил Вася. – Да, еще он не раз говорил про точку.
- Какую точку? – хором спросили мы.
- Точку мира. Говорил, что следует прежде всего правильно ее выбрать. Точку отсчета. Ну, откуда начинать парение над миром, так я понял. Вот он, видно, Прагу-то и выбрал.
Но почему именно Прагу… Мы все этим озадачились. Что могло связывать его с этим городом?
Под знаком этого вопроса мы стали открывать другие папки. В одной были стихи – вероятно, его, Ганкина. Они не были подписаны. Только даты. Стихов было немного, а последний – вот этот.
Дверь приоткрылась. Надо сделать шаг.
Пройти через весомые потери.
Я понял истину. Я знаю как.
Мне лишь бы самому в себя поверить…
Да… Ни один стих нам ни о чем не сказал, для нас двери пока оставались закрытыми.
Следующая папка содержала тексты его ролей. Вот уж что нам совсем было неинтересно! Хотя…
- Вася, а зачем, как вы думаете, он роли-то свои тут собрал?
- О! А вот и не догадаетесь. Он их называл трамплином, с которого будет лететь. Опять же, верно, над миром. Тут ведь не все его роли, а только самые интересные, значительные. Ну, те, в которых есть какие-то мысли. Не пустые. Сейчас, знаете, сплошь идет пустота. В современных-то пьесах. Он это презирал. И такие роли, как в папке этой, берег в памяти. Говорил, что и благодаря им он не пустым отправится в дальние страны, а наполненным жизненной энергией и стремлением, простите меня за штамп, сеять добро. Это его слова, не мои. Но говорил он их довольно искренне.
Четвертая папка представляла из себя… путеводители по той же Чехии, а также по Франции, Греции, Испании, Португалии, Италии и еще какой-то необозначенной стране, похожей на Черногорию. Чувствовалось, что человек собирался в длительное путешествие. Мы поинтересовались у Васи, сколько сейчас получают артисты. Жалкая цифра привела нас в недоумение – на какие же средства Ганкин хотел осуществить свое зарубежное мероприятие? Может, он снимался в кино? Либо подрабатывал хорошие деньги иным способом? Оказалось, что никаких доходов, кроме зарплаты, у него не было.
Пятая папка лично для меня оказалась самой интересной. Она даже была подписана – «Голос ветра». Интересно, а почему не дождя? Или снега? Мы показали эту папку Васе. Он тут же воскликнул:
- О! Сколько там листов? Ну, посчитайте.
- Да пятнадцать. Нет, шестнадцать.
- А если бы он записывал все, что ему говорил ветер, то, поверьте, листов были бы сотни. Но умерший был ленив… Немного… Не хочу обидеть. Виталий, не злитесь на меня на том свете…
- Да он еще пока на этом. Сорок дней-то не прошло, - уточнила я. – Но вы нам все же поясните, что это за ветер и откуда он дул.
- А обычный ветер. Но Виктор уверял, что он с ним разговаривает. И я в это верил. И верю.
- Вы, очевидно, мистически настроенный человек, - отрезала Зоя Алексеевна.
Интересно, зачем она так? Нервы, нервы…
- Нет. Я от мистики очень далек. Но близок к природе-матушке. И отлично понимаю, что все в этом мире взаимосвязано. Все живет своей жизнью. Ванга, например, разговаривала с цветами. Я знаю одного актера, работал с ним, так он разговаривал с рекой, ручьем. А Виталий очень любил ветер, он называл его самым главным путешественником на планете. И самым свободным. И больше всех повидавшим.
- Жаль, что он не спросил этого своего собеседника, куда делась его жена, - тут же нашлась Зоя Алексеевна, застрявшая на язвительной струне.
- Спрашивал. И ветер ему якобы ответил. И он ездил… туда. Куда – не сказал. Но вернулся расстроенный. Все говорил… Вот ведь боюсь даже и вымолвить-то вам…
Это странное в современном мире слово – вымолвить – он произнес почти шепотом.
- А вы все-таки возьмите да и вымолвите.
- Он говорил о трупе на дороге. Но я не понял, о каком. И где. И вообще он после той поездки заговариваться начал.
- Но это как-то было связано с его женой? Как вам показалось? – допытывалась я.
- Думаю, связано. То есть – поездка его была связана. А вот этот труп на дороге… Он много раз повторил это. Зациклился. Но я так рассуждал – если бы это оказался труп его жены, он бы привез ее сюда, похоронил по-человечески. А то ведь…
Именно в это время мы, не успев как следует изучить папку ветров, добрались до последней. И она оказалась самой серьезной, открывающей нам хоть какой-то логический коридор в поисках. В это время спектакль набирал обороты, Вася ушел за кулисы, скоро, очевидно, был его выход, и нам никто не помешал онеметь перед открывшимися бумагами. Документами. Кстати, некоторые из них были несколько помяты – очевидно, их перебирали, причем делали это в спешке. Сверху, то есть первыми оказались аж три запроса к трем разным нотариусам, смысл которых – узнать, не оставила ли гражданка Шилова завещания касательно имеющейся либо имевшейся у нее недвижимости. Следующее послание представляло из себя просьбу разъяснить процедуру вступления в наследство. Несколько обращений их автор Виталий Ганкин посвятил вопросам, которые явно волновали его более всего – через сколько времени после исчезновения, пропажи человека и в том случае, если он так и не будет найден, его признают умершим? Порывшись в бумагах, мы узнали, что через пять лет. Из следующих запросов и ответов стало ясно, что через год исчезнувшего родственника признают безвестно отсутствующим… Все эти бумаги сопровождали квитанции об оплате консультаций юристов.
Итак, наследник первой очереди Ганкин намеревался завладеть некой собственностью своей жены Шиловой. Узнать, что это за собственность, нам с Зоей Алексеевной не составит труда. Прямо из гримерки мы связались с Валентиной, а она через короткий промежуток времени сообщила нам сведения, добытые ею в их полицейском управлении. Ларчик открывался очень просто – Ирина Шилова получила в дар от своего родного отца, пропадавшего где-то многие годы, дом в Чехии. Отец ее, оказывается, был не перекати-полем, а работал за рубежом и постарался сделать дочке такой вот подарок. Стало очевидно, что все поездки Ирины за рубеж были связаны именно с этим домом.
Вернулся Вася, отыграв свою сцену. Мы стали расспрашивать его о Нине, которая, понятно, должна знать больше, чем нам сказала. То есть – мы ее не отработали как следует. Не думали, что она может владеть нужной нам информацией. Он посоветовал нам поговорить с ней самой – оказалось, что ей, новенькой в этом театре, пока не предоставили жилья, а поселили прямо здесь, в бывшей костюмерной – в этом храме искусства было двое таких поселенцев. Вася провел нас прямо к ним. Пробираясь за сценой, мы услышали странный разговор двух персонажей – спектакль-то шел!
- Любить, ненавидеть… Да ведь это одно и то же. Две стороны медали. Медали жизни. Судьбы.
- Ну, не скажите. Энергии-то у этих сторон разные. Положительная. Отрицательная.
- Ерунда. Все дело в силе. Сила ненависти столь же эмоциональна, что и сила любви. Плюс никогда не переходит в минус, да? Но они не могут друг без друга. Так устроен мир. Нельзя оставить на земле одну любовь. Она лишится своей силы…
- Но приобретет новую…
- Да за счет чего? Она просто выродится, как… мамонты. Ненависть-то – от несправедливости.
Продолжения диалога мы не услышали, так как оказались в бывшей костюмерной, где сохранился запах старых одеяний прежних героев. Тут был и тот запах, который сбил меня с ног тогда, когда я впервые увидела еще живого Ганкина. Нины не было, а ее напарница по комнате собиралась уходить. Она разрешила нам здесь разместиться и даже предложила чаю. Мы не отказались, ведь была возможность побольше узнать о ее соседке.
- А Нина ваша молодец. Держится. Хотя потерять любимого человека – это, знаете…
Мой пробный камешек долетел до девушки мгновенно.
- Знаю. Теряла. Только у Нинки дело не в любимом человеке. У нее жизнь рухнула. Все планы полетели. И любовь тут была не самая главная. То есть… Ну, она его уважала, понимаете? Готова была все для него сделать. А он – для нее. Ему, честно говоря, осточертели выходки его жены. Он просто устал. У него голова кружилась от одного упоминания этой особы…
- Откуда вы знаете? От Нины?
- Да что вы! Мы все об этом знаем. Весь театр. Видели же, как он маялся. Она ведь даже спектакли его не смотрела. Не надо ей это было. Все, небось, по мужикам ездила. Таких обычно бог наказывает. И за ним не смотрела. Все-таки он уже в возрасте. Нина ему и стирала, и гладила. Да вон его рубашки лежат. Убрать бы надо…
Конечно же, нас более всего интересовали планы бедной девушки Ганкина.
- Пусть Нина вам сама скажет. А мне как-то неудобно. Да и не знаю я ничего точно-то. Поняла одно – они хотели вместе уехать за границу. Что-то у него там есть. Какое-то жилье. То есть – было.
Меня всегда мало интересовали собственные наследственные дела, однако… Если у Ирины Шиловой остался дом в Чехии и наследник первой очереди уже почил в бозе, как вроде бы и сама Ирина, то выступать на сцену должны наследники других очередей, среди которых могу пребывать и я. Но эта мысль змейкой убежала от меня, ибо провидица Мария ясно сказала, что жена Ганкина жива и ее просто надо искать!
Нина пришла усталая, ей пришлось убираться в квартире Ганкина.
- А через месяц – сорок дней и Виталеньки вообще не будет на этой земле… Я с ним впервые почувствовала себя человеком…
Надо же, как бывает. С точностью до наоборот. Да уж не во мне ли тогда было дело, когда я, оплеванная, убегала от клеветы и ненависти? А в этом спектакле, который еще идет на сцене, говорится, что ненависть – от несправедливости. И в этом действительно что-то есть… Я знала очень злую женщину, которая никогда никого не любила. Она часто делала подлости близким к ней людям – без этого, видимо, просто не могла существовать. Но это была низменная злоба, необъяснимая, верно, и для нее самой. А ненависть часто заложена в желание изменить мир – для всех. Ах, как я его не люблю – он ленив, равнодушен, он не заботится о ближнем, не занят никакими поисками – словом, потребитель и никто более! И он никогда не подаст руку помощи талантливому человеку, ибо скажется зависть и злоба к другим взглядам, стремлениям, к другой более осмысленной жизни. Ленивый и равнодушный всегда похож на гнилой пень, и когда человека окружают подобные пни – как тут не появиться ненависти и решительным протестам? Может, и я тогда что-то недосмотрела, не поняла, попалась Ганкину, как говорится, под горячую руку… Все может быть. Понятно, что такие рассуждения никого не оправдывают. А Нина, между тем, как будто читала мои мысли.
- Виталенька будто чувствовал, что скоро уйдет. Каялся. Рассказывал мне, что давно-давно обидел одну девушку… И когда встретил похожую на нее, ну прямо почти одно лицо, да она еще была в беспомощном состоянии, то сразу решил ей помочь. На ней жениться. И не подумайте, что он искал какую-то выгоду… Там не было ничего. Это уже потом…
Так, ясно. Что было потом, мы примерно знаем. А вот о беспомощном состоянии Шиловой хотелось бы узнать подробнее…
- Понимаете, из-за нее погиб человек. Брат ее вроде бы. Виталик всегда рассказывал об этом с дрожью. В голосе. Я уж не уточняла. И она, эта его жена, чувствовала себя виноватой…
- А труп? О чем вам говорит труп на дороге? – вдруг прямо и резко спросила Зоя Алексеевна.
Нина сильно побледнела. Если бы она стояла, то я бы точно подставила ей свою руку, чтоб не упала. Но она сидела, держа в руках стакан с чаем. Он плюхнулся на стол. Не перевернулся, я его удержала.
- Но… я ничего не знаю… Смею думать, что тут сработал голос ветра…
- Мы читали его записи. В особой папке.
- Ну да. Голос ветра позвал его в город, откуда родом эта Шилова. Жена. Он ее искал. И увидел труп на дороге. Но чей это был труп, он не знает. Понимаете, к тому времени уже недели три прошли с ее исчезновения… Так что это явно не она была.
- А при чем здесь три недели? Ее что, не могли убить через три недели после исчезновения?
Сказать, что Нина была расстроена – это значит не сказать ничего. Она пребывала в таком состоянии, когда для человека не существует порога, за который нельзя ступать – там таится опасность! Она потеряла ориентиры. И потому выдала странную фразу:
- И у этой женщины… У нее рана была на спине… Кофточка была там разорвана… И он понял, что это не она. И не знал, почему она к нему является…
- Следовательно, он знал, что у его жены рана должны быть не на спине, да? Потому что он ударил ее ножом в грудь? Да говорите все, чего уж…
Наверное, Зоя Алексеевна была жестока. Но как иначе добиться правды?
Но Нина откинулась на спинку стула и застонала. Спектакль о любви и ненависти кончился под звуки сигналов скорой помощи. Надо сказать, что в этот вечер мы долго не отходили от Нины, пока не передали ее в руки соседки по комнате. Но никаких коварных вопросов больше ей не задавали.
