Перечитайте как-нибудь на досуге "Медного всадника". Того самого, из школьной программы: "На берегу пустынных волн...".
Там скрещиваются две сюжетные линии. Первая – восторг Пушкина по поводу Петербурга и Империи, ее величия и военной мощи.
Люблю воинственную живость
Потешных Марсовых полей,
Пехотных ратей и коней
Однообразную красивость,
В их стройно зыблемом строю
Лоскутья сих знамен победных,
Сиянье шапок этих медных,
Насквозь простреленных в бою.
Люблю, военная столица,
Твоей твердыни дым и гром...
Вторая линия – о несчастном Евгении, раздавленном разбушевавшейся стихией. Но не только стихией. Наводнение убило близких Евгения, но его самого психически растоптал, лишил разума "кумир на бронзовом коне".
И, озарен луною бледной,
Простерши руку в вышине,
За ним несется Всадник Медный
На звонко скачущем коне;
И во всю ночь безумец бедный,
Куда стопы ни обращал,
За ним повсюду Всадник Медный
С тяжелым топотом скакал.
Страдающий маленький человек и Великая Империя. Пушкин сочувствует маленькому человеку. Пушкин восхищается тяжелой поступью Империи. На чьей он стороне?
Продвинутый современный европеоид (это не национальность, а мировоззрение) скажет, что у Пушкина наблюдается диссоциативное расстройство идентичности. Проще говоря – раздвоение личности. Нельзя восхищаться империализмом и милитаризмом, "кумирами на бронзовых конях", и одновременно сочувствовать их жертвам.
На самом деле, можно. Это органично для русской культуры. Мы гордимся военными победами, восхищаемся имперской мощью, не знающей преград. И при этом исповедуем милость к падшим (не путать с заискиванием перед противником).
Бывают моменты, когда обе стороны нашей идентичности вступают в конфликт друг с другом. Сознание разрывается, кипит. Но это лишь означает, что мы живые люди, а не манекены.
Владимир Линдерман