Нет пророка в своём отечестве. Особенно когда этим отечеством был Советский Союз. Априорно считалось, что в жестких рамках идеологических ограничений ну никак не могло появиться самостоятельного и достойного серьезного внимания мыслителя.
Потому работы Мераба Мамардашвили я открыл для себя достаточно поздно, уже имея вполне оформившийся взгляд на вещи. И тем не менее, нашлось не мало ценного, а порой и незаменимого.
Как гуманиста, меня, естественно, в первую очередь интересовало представление мыслителя о человеке и Мамардашвили сходу «берет быка за рога»:
«Проблемы человека — как предмета философских исследований — в философии не существует»
Нет, это не антигуманизм. Это скорее авторская трактовка экзистенциального понимания человека как творческого акта. Если перевести на язык физики, то человек в философии должен исследоваться не методами статики (конкретный тип, зафиксированный во времени и пространстве), а методами динамики. Перед собой следует видеть некую точку, обладающую собственной скоростью и вектором движения (развития).
Чем это важно – снимает необходимость бесплодных рассуждений на тему «а что такое человек?». Для деятельного рассуждения это не имеет значения, потому что человека как статичного предмета с неизменимым набором свойств просто нет.
Человек — это, очевидно, единственное существо в мире, пребывающее в состоянии постоянного зановорождения, и это зановорождение случается лишь в той мере, в какой ему удаётся собственными усилиями поместить себя самого, свою мысль, свои стремления, поместить в поле, в некоторое сильное магнитное поле, сопряжённое предельными символами. Эти символы выступают на поверхность, с одной стороны, в религии, с другой – в философии (на практике – в области политики и идеологии).
«Человек – это состояние усилия быть человеком. В каком-то фундаментальном смысле человек мыслящий есть некоторая природная сила»
А сила – это величина векторная (характеризующаяся величиной и направлением)
Поэтому философ вводит понятие «Возможного человека» (что-то здесь есть от «вещи в себе»):
Возможный человек символизирует способность или готовность индивида расстаться с самим собой, таким привычным и любезным, каким он был к моменту события, то есть изменить самого себя, поскольку только в изменённом состоянии сознания может пройти ток реальности. Открывая фрагменты подлинной жизни и ее законы, человек проходит путь собирания себя. Он не предопределен, но возможен на основе сознания и усилия. Поэтому личность – это прежде всего возможный человек.
Дальше – проще. История по Мамардашвили - поле драмы человеческого существования, на которое человек решается, лишь идя на чудовищный, тяжкий и никогда не гарантированный в смысле успеха труд души, на внутренний труд, на внутреннюю работу. Прорыв человеческой природы и породил историю как таковую.
Кстати, именно понимание истории как сцены драмы перманентного человеческого зановорождения и характеризует в первую очередь европейского человека.
Парадоксально, но онтологическим противником Возможного человека являются все представления о человеке вообще: общечеловек, общечеловечество, общечеловеческие ценности (в общем весь либерализм со своим «Концом истории»), и, с другой стороны – глубинный народ с хтоническим культом необходимой общности во имя абстрактного «высшего блага».
Они сковывают «творчество души», создают условные ограничения и ложные направления. Как отмечал еще Ницше, «человеческое, слишком человеческое» всегда путается под ногами у Сверхчеловека.
А вот сейчас будет обидно. Потому как эталонным примером подавления Возможного человека «слишком человеческим» Мамардашвили полагал … российское общество, российскую среду.
«Наше положение я выразил бы так: это положение прислоняющихся неумех. Все мы живём, прислоняясь к тёплой, непосредственно нам доступной человеческой связи, взаимному пониманию, к некоторым, чаще всего неформальным и «внезаконным», отношениям.
Я бы выразил эту ситуацию так: если иметь в виду проблему отопления, то мы обогреваемся соприкосновением наших человеческих тел, то есть тем теплом, которое излучают сжавшиеся или сбившиеся в ком человеческие тела, в то время как другие изобретают паровое отопление. Нам свойственна погружённость в непосредственную человечность, мы не способны разорвать связь понимания. Вот то первое, что мешает человеку мыслить, первое, что отгораживает его, как экран, от себя самого, от своего реального положения в мире и от своих обязанностей.
Мы как бы компенсируем взаимным пониманием и взаимным человеческим обогревом варварство и неразвитость нашей социальной, гражданской жизни.
Для россиян характерна миститизация своего Отечества. «Мистическое тело России» — это нечто неосязаемое, ненаглядное, которое всех сзывает к себе и поэтому позволяет им проскальзывать мимо предметов, стоящих перед носом. В итоге — мы никого не видим и не любим. Всегда нас можно дернуть за ниточку, и мы подчиняемся.
Как всё это связано с настоящим? Думать, что мы сейчас способны разрешить проблемы, связанные с нашей так называемой бюрократией и ещё с чем-то? Нет, эти проблемы находятся в размерности нескольких столетий. И только возобновляя порванные нити этих столетий и восстанавливая традицию долговременного мышления, мы можем разобраться в тех человеческих проблемах, которые стоят перед нами, и в том облике человека, который возник сейчас на российских пространствах и в котором я, например, скорей бы узнал некоторую помесь носорогов с саранчой, чем человеческий облик».