«Ощущение, будто падаю в бездну — где-то там, где её конец, плещутся темные волны, что так и норовят меня поглотить.
С каждой секундой чувствую то, как внутри сдавливает что-то неосязаемое, но приносящее тянущее ощущение пустоты где-то внутри. Кажется, душа?
Вновь задыхаюсь и утопаю в пучине своих мыслей — они настигают меня, стоит лишь на миг оказаться в давящем одиночестве. Они меня пугают...»
В тишине хлопнула обложка блокнота, что в следующий момент полетел в запыленный угол, и без того полный хлама — огрызки, обрывки бумаги, страниц из книг, куски ткани. В принципе вся комната представляла собой помещение, едва вмещавшее в себя стол, стул и старенькую потертую тахту, однако все это было приведено в настолько убогий вид, что ни о каком уюте речь и не могла идти.
Нога в массивных военных сапогах с размаху влетела в ножку стола, от чего он расшатался, и стакан, наполовину пустой, опрокинулся, выливая остатки воды прямо на ковер с прожженными от сигарет дырками.
— Мысль так и не идет, — задумчиво протянул мужчина, поправил воротник рубашки и продолжил сидеть с абсолютно безразличным видом.
Он взял в руки стакан и, улыбнувшись в пустоту, что-то забормотал себе под нос, а затем, закончив свой односторонний разговор, встал.
За окном было пасмурно — темные облака затягивали небесную лазурь, лишь последние лучи солнца могли ненадолго заглянуть внутрь, а потом исчезнуть, и вновь наступала тьма. Гнетущая, одинокая тьма в комнатке чуть больше чем два на два метра. Изредка сюда приходили дети, они стучались в окно, кидали камни, пытались докричаться до замкнутого и угрюмого жильца, но лишь завидев его, тут же убегали и прятались за березами, опасливо выглядывая на пожилого мужчину, одетого в черное пальто, смотрящего прямо им вслед как-то меланхолично, будто находя в этом свое очарование.
А потом он обратно возвращался в покошенный дом. Как ни в чем ни бывало доставал из запыленного угла блокнот, садился за стол и принимался писать. Писал он долго, будто завороженный, самозабвенно выводил букву за буквой, причудливо переплетая меж собой слова, а потом часы били полночь. Старик отрывался от своего письма, переодевался в длинную сорочку и ложился спать. Так и проходили дни на отшибе не густонаселенного села, пока дети не перестали приходить.
Рассказы становились короче и суше, все чаще блокнот оказывался брошенным куда-то в пучину хлама, изрядно просевший от десятков вырванных листов.
Пробило полночь. Старик натянул на себя заляпанную сорочку, скинул с тахты накопившийся хлам и лег. Лег, но не смог заснуть. Его что-то беспокоило, будто назойливый комар летал над его ухом, путая его размышления. Он долго ворочался, то скидывал, то натягивал одеяло, но сон не шел.
А потом наступил рассвет, закат, еще один рассвет, еще закат. Старик продолжал лежать, пребывая в своих думах. Жизнь покидала его, как покинул его последний источник вдохновения, но что-то удерживало его здесь, на Земле, даже если сам он хотел покинуть ее.
На третий день он встал и, пошатываясь, поднял блокнот и отряхнул его от пыли. С некой нежностью смотря на него, пожилой мужчина смахнул слезу с щеки и, отворив дверь, положил свое многолетнее творение на порог, а потом вернулся обратно в постель, ощущая, как с его плеч свалились камни.
***
— Ребята! Ребята! — прощебетал маленький мальчик, выскакивая из-за кустов и держа в руках странную книжечку в красном кожаном переплете. — Это было у дедушки Афанасия на крыльце...
Дети удивленно оглянулись на мальчика лет пяти, а затем посмотрели на самого старшего в их компании — мальчика лет тринадцати, светловолосого и высокого.
— Костя, прочитай, что там, ты же умеешь! — упрашивали самые маленькие, а те, кто постарше тоже были заинтересованы тем, что же скрывается внутри, но внешне этого не показывали.
Костя тяжело вздохнул, взяв книжечку и раскрыл на первой же странице.
— Степаш, только потом верни это на место. Это конечно очень интересно, но вряд ли дедушка Афанасий будет рад пропаже его вещей. Хорошо?
— Хорошо!
— Обещаешь?
— Честно-честно!
Зацепившись за мизинцы друг друга, они встряхнули ими три раза, а потом Костя начал читать.
— «Даме моего сердца... Запись первая..? Знаешь, я до сих пор не могу поверить, что тебя больше нет рядом. Я трепетно храню наши с тобой воспоминания, но возраст берет свое — все чаще и чаще не могу вспомнить что-то важное, я надеюсь, что ты не сильно обидишься, если я скажу, что уже забыл, когда и как мы познакомились. Пусть ты сейчас где-то далеко, не в этом мире, я верю, что мои письма когда-нибудь будут тобой прочтены. Я до сих пор храню твою сорочку и сплю в ней, она хранит твой запах... Выгляжу как одержимый, да? Но мне больше нравится называть это верностью...»
Так и сидели ребята весь оставшийся вечер, читая записи старого жителя окраины, пока не настало время расходиться.
— Ну что? Отдавай мне книжку, Костя! Я отдам это Афанасию, как ты мне и велел! — Степа был настроен решительно, ведь в силу своего возраста, он так и не понимал всей тяжести писем старика.
— Знаешь, Степашка, давай я сам? Уже поздно, тебя бабушка заждется, вдруг еще испугается...
Оставив себе любовные письма, Костя пошел домой, испытывая вину за то, что не вернул книгу, но интерес был сильнее — с каждой страницей он узнавал все больше и больше о несчастном Афанасии, его неудачной судьбе и покойной жене.
«Как ты там с Анечкой? Когда я одномоментно потерял вас обеих, то внезапно ощутил себя как никогда одиноким... Сейчас я смотрю на сельских детей, они такие счастливые. Как увижу их, сразу представляю, как мы с тобой гуляем где-то на ярмарке, а Анечка вместе с местными ребятами играет.
Ведь так и могло быть. Стоит мне лишь вспомнить эти алые языки пламени, звон колоколов. А потом. Потом угли, среди которых наверняка была ты и наша маленькая дочка, единственное, что осталось на память — твоя сорочка, да и та, то и гляди, что порвется. Все еще чувствую вину за это, но иногда я слышу детский смех где-то в углу моего маленького жилища, и я верю, что это Аня навещает меня, чтобы проведать, как там я... ее непутевый, но отец.
***
Снова видел кошмар, где ты, дама моей отчаявшейся души, была рядом, а потом все вокруг загорелось... Все исчезло.
Ребятишки перестали приходить, и я чувствую, что ты покидаешь меня. Все покидают меня. Скоро мы с тобой увидимся, наверное.
Больше всего я боюсь, что ты меня ненавидишь за свою смерть. Знай, я сам себя корю и раскаиваюсь.
С таящей надеждой и любовью,
Твой земной муж.»
Всю ночь Костя читал записи Афанасия, а к утру с трудом поднялся, понимая, что настало время вернуть назад дневник старика.
Тихо выйдя из дома, он побрел по тропинке в сторону леса, крепко сжимая в руках красный переплет. Пребывать в своих мыслях бывает очень увлекательно, что текущее мимо время ты даже не замечаешь, но в случае мальчика это была лишь вынужденная мера.
Тем не менее, он оказался возле скромного домика и постучался в дверь. Никто не ответил.
Костя стучался сильнее и настойчивее с каждым разом, но ответа не следовало, пока дверь со скрипом не сорвалась с одной из поржавевших петель. Он вошел во внутрь, нерешительно делая шаги в строну спальни. Пахло гнилью и сыростью, но в таком беспорядке и иначе быть не могло.
Мальчик открывает дверь в спальню.
— Дядя Афанасий, вы книжку потеряли... я принес...
Тело старика гнило прямо на постели.