10. Déjà vu
Митя с трудом дожидался, когда его девушка закончит работу. А она всё копалась и копалась. Его раздражение нарастало пропорционально приближению времени к полуночи.
– Злата, тебя оставить? Владимир сказал, что обойдутся без тебя.
Она быстренько переоделась в захваченное с собой платьишко. На ногах туфельки. Распустила волосы.
– Злата, ты в таком виде куда собралась? – недоумённо посмотрел на неё парень.
– Митя, давай задержимся ещё немного. Как гости? А? Мне так хочется? – а глаза так и бегали по залу. – Митя, а кто тебе Коля?
– Брат, я же сказал. Ладно, я ещё посижу в уголке. Тебе минут двадцать хватит, чтобы всё осмотреть?
– Осмотреть? Так я уже всё видела. Брат… Родной? Если он наследник корпорации, то ты тоже?
– Нет, я не наследник. Брат неродной. Что ещё? Если всё видела, чего здесь делать? Все расходятся, - в голосе чувствовалось недовольство.
Но девушка уже не слышала. Она упорхнула туда, где пузатенькие дядечки покупали картины.
Юная дева не могла пройти незамеченной, и вот уже в руке оказался бокал шампанского. Звонкий смех перекликался с мужским басом.
– Злата, мы идём? – Митя вышел в зал.
Крупный в дорогом костюме самец обнимал его девушку за талию. Его глаза блуждали по открытому вырезу груди.
– Митя. Мой парень, – томно протянула студенточка. – Митя, ты ступай. Я задержусь.
– Ты уверена? – усмехнулся он. – Тебя проводят?
Шумно ввалился хозяин территории. Волосы взлохмачены. Глаза усталые.
– Митрич, пойдём, накатим, что ли?
– Кто это? – спросил парень, отойдя в сторону с художником. – Я могу ему оставить Злату?
– Можешь. Не обидит. Спонсор всех юных дев, которых поимеет. Поэтому лучше не надо. Выпьем?
– Я не пью. Ты же знаешь. Я пошёл! – он выскочил на улицу, как будто его пятки лизал огненный язык. Оковы спали. Его подруга нашла себе друга, и он теперь не обязан её оберегать.
Ноги сами принесли к дому Роксаны. В её окнах горел свет. Во дворе не было машины Николая.
Подошёл к подъезду, занёс руку над клавиатурой домофона. Убрал. Повернулся. Спустился с крыльца. Потоптался. Но невидимый магнит тащил его обратно. Он боролся с собой. Снова бросил взгляд на знакомое окно. Ему даже показалось, что он видел, как она сидела в кухне и пила чай. А на столе стояло вишнёвое варенье. Она макала в него сушку, грызла её, обсасывала сладкие капли. Дверь подъезда открылась:
– Подождите, – сам того не понимая, он помчался, заскочил на крыльцо, одним прыжком перелетев через ступени.
И вот он стоит внутри. Ноги налились свинцом. Кровь барабанила по ушам. А перед глазами пресловутые золотые букашки. Шаг. Второй. Кто-то спустился на лифте. Двери с шумом захлопнулись. Третий. Четвёртый. Лифт побежал вверх. Ну и что. Пусть. А вдруг… Вдруг это она, заехала домой переодеться и сейчас уедет к Николаю? «Тринь, тринь...» – это домофон. Торопливые мужские шаги. Это он, Николай. Когда он дойдёт до двери, её уже не будет дома. Так ему и надо. Площадка. Новый пролёт. Чем выше он поднимался, тем сильнее его прижимало к земле. Лифт проехал вверх, потом вниз. Нет, её не слышно. Что он творит? Куда шёл? К чужой женщине. Остановился. Нет! Не к чужой! Это его женщина! Он не простит себе, если сейчас ей не признается! Он обязан это сделать! Ради себя! Ради неё!
И вот уже Митя побежал стремглав. Нет, перепрыгивая через ступеньки, помчался наверх, к ней.
Николай понял без слов. Так будет лучше. Так уже было. Он помнил. Она не подпускала к себе. Его прикосновения вызывали у неё новые рыдания. Да что же это такое? Всё же хорошо складывалось. Надо дать ей время успокоиться. Взрослая женщина. Должна понимать, что у неё с этим мальчиком нет будущего. Слишком большая разница в возрасте. Мозг холодный и расчётливый, мозг бизнесмена, считал, анализировал. А душа разрывалась на мелкие клочки. Хотелось пойти в бар, нажраться и кого-нибудь отдубасить до потери сознания. Завтра пойдёт в спортзал. Только до завтра дожить надо. Ему, наследнику корпорации, сейчас никак нельзя позволить себе выплеснуть свои эмоции.
Прощальный поцелуй на губах. Не в машине. Около дверей. Одну не отпустил. Проводил. Но в квартиру не стал проситься. Хотя хотелось. До боли в паху хотелось. Она была такой желанной и соблазнительной, такой аппетитной и ароматной. Но она не пригласила, хотя всё понимала, всё видела. Даже не намекнула. Не стал настаивать. Её желание надо уважать. Семья строится на уважении, если не на любви. Это между молодыми проходит заряд молнии, и они ослеплённые и оглушённые, неспособные соображать бегут быстрее связывать себя узами брака, чтобы через полгода осточертеть друг другу. Жить рядом с другим человеком и не портить сосуществование – это великое искусство. Искусство, которому учатся всю жизнь, и постичь которое дано не каждому.
Роксана прислушалась. Шаги Николая за дверью стихли. Спасибо, что подвёз, проводил и ушёл, не стал навязываться.
Женщина сняла каблуки. Села у порога. Комната укуталась в темноту. И вдруг какой-то колокольчик звякнул в голове. Встрепенулась. Прошла на кухню. Заварила себе чай с душицей. Налила в розеточку вишнёвого варенья. Взяла сушку…
Кто-то неведомый выгнал её в коридор. Прижалась лбом к двери и вслушалась в тишину. А сердце молило: «Ах, если бы он пришёл».
Он и пришёл. Позвонил в звонок. Дрожащими руками торопилась открыть дверной замок. Быстрее, пока не передумал, не повернул обратно.
Шальной вихрь завертел, закружил, разбрасывая по дороге вещи. Платье затрещало. Но это неважно. Пуговицы с рубашки поскакали горохом. И это тоже неважно. Слов нет, они исчезли. Только безумный вихрь страсти, только пьяный хмель поцелуев.
Они, как сиамские близнецы: одно сердце на двоих, один воздух в лёгких, одна кровь в венах.
Его прикосновения обжигали её кожу. Его язык хозяйничал у неё во рту. Её глаза прикрыты. Ресницы вздрагивали. Её ноги, словно змеи, обвивали его, не позволяя уйти. Он придавливал её своим телом, не позволяя сбежать, заставляя капитулировать. Они в плену друг у друга. В плену страсти. В плену объятий. Они, словно идеально сошлись, словно два пазла. Его впустили, его приняли, ему не дают уйти. А он и не хотел! Его обволакивало приятное влажное тепло. Его ласкали, сжимая плоть.
Их крики звучали в унисон. Их движения синхронны. Ритм нарастал. Быстрее. Ещё быстрее. Ещё и ещё. Дыхание учащалось.
И вдруг какой-то волшебник запустил праздничный салют: он взорвался в крови, выбив звуки из чрева. В глазах замелькали белые вспышки, содрогались от сладостных спазмов, ноги ёрзали, пальцы сжимались, хватая воздух.
– Что же мы наделали?
Нет, не так:
– Что же мы наделали?!
А, может, так:
– Мы это сделали!
Переступив через преграды, откинув в сторону здравый смысл, подчиняясь древнему инстинкту животных…
– Роксана, возможно, звучит абсурдно, не говори нет. Я не могу больше без тебя, – каждое слово вылетало, словно выбивали воздух. – Я не смогу больше без тебя. Я умру без тебя.
Она приложила палец к его губам. Её голова лежала на его груди. А он вдыхал её запах. Гладил её волосы. Его богиня. Только его. И он готов сразиться с самым сильным самцом за право на самку. Как это было в предыстории, как это было в средневековье, как это происходило сейчас.
– Митя, я старая для тебя. Мужчина может быть старше, – он накрыл её рот своим, чтобы не говорила глупости. Выпил до дна. Опьянил разум.
– Кто такое сказал? Кто так решил? Если мне хорошо с тобой, а тебе со мной, так какая разница, кто кого старше? Скажи мне, какая разница?
– Нас осудят… Митя. Нельзя. Я чужая невеста… – а про себя подумала: «Была».
Разве честно возвращаться к жениху, когда отдалась другому? И ведь не стыдно. Ни толечки не стыдно. Ни грамма нет стыда.
Ночь распахнула свои объятия, укрыв двоих влюблённых, спев им колыбельную. Они погрузились сон, который тоже был общим, как дыхание и удары сердец. Они качались в колыбели дурмана, окутанные нитями любви. Уникальная мелодия их любви лилась, заполняя пространство нежными звуками счастья.
Утро принесло сюрприз. Дверной звонок трезвонил, как сумасшедший. Не открывать не было смысла. В глазок глядеть тоже.
Он вошёл. Почерневший от гнева. Зубы сжаты. Скулы ходили ходуном. Руки в кулаках. Глаза сверкали молниями. Он понял всё сразу. Интуиция вопила, что третий лишний.
– Дмитрий Анатольевич, тебя отец ждёт! – ноздри раздулись. - А ты тоже, хороша! Под мальца легла, – хлёстко, как пощёчина.
– Дмитрий Анатольевич… – прошептала она. – Ты? Ты? Какая же я дура! – опустилась на пол, обхватив голову руками. – Девяткины, свалите из моей жизни. Кобели грёбаные. Видеть вас не могу.
Поднялась, и, пошатываясь, пошла в кухню. Из прихожей послышалась возня. Вышла. Николай припёр к стенке соперника, держа его за шкирку.
– Что, поигрался, щенок? Влез в чужую жизнь? Тебе что, студенточка надоела? Тебя просили русским языком: отстань. Сейчас ты разрушишь наши отношения. Зачем? Ради минутного удовольствия? А что потом? Ты о ней подумал? Ты обо мне подумал? Ты о себе только думаешь, баловень судьбы. Идеалист. Живёшь за папенькин счёт, а мнишь себя большим мальчиком. Пшол отсюда.
– Оба отсюда! Убрались вон! – она указала на дверь. – Оба, – голос звучал тихо. – Девяткины любят рыжих, – и вдруг безумный смех вперемежку с рыданиями вырвался из груди.
И неожиданно для себя налетела на Николая, как ураган, покрывая точечными ударами своих миниатюрных кулачков. Николай перехватил её руки, развернул к себе спиной, потащил в ванную.
– Не трогай, изверг, не трогай, – вырывалась она.
Одной рукой крепко прижимал к себе женщину, другой открыл кран, набрал в ладонь холодную воду и протёр её лицо. Она верещала от холода. Но постепенно гнев улетучивался, наваливалась апатия и безразличие.
Трепыхания сошли на нет. Мужчина по-хозяйски перетащил её на кровать, положил, накрыл покрывалом. Митя сидел на кухне. Заваривал чай.
– Ник, ты прости нас, – вид, как у побитого пса. – Мы любим друг друга. Это сильнее нас. Понимаешь? Сильнее. Ник, ты же не любишь её. Зачем? Зачем ты сказал ей про отца? Она не знала, что я…
– Щенок, – процедил сквозь зубы старший. – Любишь. Да что ты в любви-то понимаешь?
Так и просидели они до вечера у неё на кухне. Два соперника. Два брата.
Она вышла к ним, покачиваясь от долгого сна. Откинула с опухшего от слёз лица волосы, села. Сняла с пальца кольцо. Вложила в руку Николаю.
– Прости меня. Я не смогу. Даже если ты сможешь, я не смогу. Я всегда буду помнить, что изменила тебе. Уходи, Коля, пожалуйста. Люблю я его. Знаю, что греховная эта любовь, да поделать ничего не могу с собой. Понимаешь? Сейчас люблю. А потом… Какая разница, что будет потом! Может, и не будет этого «потом». Сейчас хочу жить. Гореть хочу! Страдать! Терзаться, но сейчас. Не хочу тлеть. Не хочу волочить существование. Прости, Коля. Ты… ты очень хороший. Ты добрый. А я... Я падшая женщина.
Они сидели и слушали. А она всё говорила, говорила, говорила.