- Мне скоро семьдесят стукнет, а я опять остался один… Парень не первой молодости, - Григорий криво усмехнулся, проведя заскорузлой ладошкой по небритой щеке. – А жить как-то надо… Сердце-то живое. Любовь? Да какая уж теперь любовь… Но тепло, душевное тепло ещё могу дать… Могу! Вон сколько сил не растрачено…
Неожиданно в его памяти всплыл тот первый день зимы, земля, подёрнутая инеем, бугор свежей глины на новом городском кладбище. Место в общем ряду. Нервно курящие мужики, которым пораньше бы всё закончить да и за стол, старухи-ровесницы в чёрных платках, будто нахохленные вороны, то и дело тяжело вздыхают, каждая прикидывает на себя участь Насти. Поёживаются, кому же охота ложиться в такую слякоть. Григорий прошёлся взглядом по их лицам, ни одно не вызвало в душе не только хоть какого-нибудь отклика, а даже намёка на него. Ужаснулся про себя: «Вот весь и выбор…». Наклонился, чтобы последний раз поцеловать Настю да и махнуть рукой, чтобы закрывали гроб, прощание явно затянулось. И в этот миг увидел он у дальней могилки тоненькую фигурку в сером плащике. Глаза заслезились, не узнал, а сердцем вмиг догадался: Нина! Она-то тут зачем? И откуда взялась?
Когда выпрямился и огляделся, фигурки Нины на прежнем месте уже не обнаружил, засомневался, тоскуя: не пригрезилось ли?
Целую ночь воспоминания грызли душу, не давали старику покоя, всё виделась эта тоненькая фигурка у могильной оградки. «Вот ведь какая упёртая, не подошла, не пожалела… А ведь замуж так и не вышла, знаю, всё меня ждала, не могла понять, почему я к ней не возвращаюсь. Бабы-сплетницы шептались за спиной, что на ней венчик безбрачия, а я-то знал, что это за венчик, это плевки мои… Эх, Нина, Нина! Пришёл бы я к тебе, и не раз пришёл, да понимал, что самому придётся эти плевки слизывать, так и не мог решиться…»
Заткнулись бы все эти склочные деревенские бабы, если бы узнали, какая между ними была по-юношески горячая любовь. Манила, испепеляла, звала, но справлялся со своей страстью Григорий, потому как берёг Нину, хотел после армии с ней свадьбу сыграть, дом построить, ребятишек растить, жить долго и счастливо и умереть в один день. Была Нина в ту пору девкой статной, не скажешь, чтобы красавица, но приятности не лишена, не один Григорий на неё заглядывался, а она почему-то его выбрала. Да и не случайно, он-то ведь тоже был недурен собой, одни чёрные кудри чего стоили. Это уж теперь лыса голова. Григорий проводил по голой, как колено, макушке, криво усмехался про себя: «Сукин сын ты, Гришка! Порастряс, порастерял свои кудеречки по чужим подушкам. Стыдно вспомнить… А тогда ведь и мать говорила, что хорошая из Нины выйдет хозяйка, что на сенокосе, что в огороде, что у печки – всё могла, все умела, только с такой женой и строить семью…»
Григорий и сам тогда понимал, что если возьмет Нину в жёны, никогда не спокается.
А тут отправка в армию, праздник, выпивка больше нормы, кураж. В этом кураже и сотворил он непоправимое, заманил Нину в предбанник да там и совратил. Так быстро, так нелепо всё произошло, что он и сам ничего не понял, ни счастья, ни радости не испытал. На другой день стыдился в глаза смотреть даже собственной матери, не говоря уж о самой Нине.
Однако в армию отправился, в новой обстановке все свои переживания в узел завязал, писал Нине письма, как ни в чём не бывало, от неё ответы получал тоже без намёка на то, что меж ними случилось. Год за годом прокатился, дембель наступил, вернулся Григорий домой.
Ещё в автобусе отметил, сколько за это время девок наросло, одна краше другой, а смотрят на него… Ох, как смотрят на него эти маленькие ведьмочки! Вечером стал Григорий форму начищать, в клуб собираться, мать пристаёт: «Ты к Нине зайдёшь?», пришлось крутиться, выкручиваться до тех пор, пока мать, всё поняв, обреченно не махнула рукой. Ну как ей было объяснить, что не тянет его больше к Нине. Решил, если в клубе её встретит, там всё и объяснит, что к женитьбе, мол, не готов, погулять ещё, покуралесить хочется.
Но Нина в клуб не пришла ни в этот вечер, ни в следующий, никогда. Так он и куралесил в своё удовольствие, не испытывая ни малейшего угрызения совести. Приходил в клуб всегда подвыпивший, выбирал себе очередную жертву и кадрил до тех пор, пока однажды всё не заканчивалось тем же предбанником. По деревне змеилась молва, а он понимал, что каждая его победа – это ещё один плевок в сторону Нины.
Как-то поутру, отпаивая его квасом, мать тихо произнесла:
- Нина сегодня уехала. К сестре в Москву уехала. Насовсем.
- Скатертью дорога, - хрипло отозвался Григорий, почувствовав, как где-то в груди что-то противно ёкнуло. Ёкнуло да и пропало. И покатилась жизнь дальше сплошным праздником. Одна подружка сменяла другую, до тех пор, пока не попался Григорий в лапы одной городской, красивой и оборотистой. Припёрла она его к стенке, пришлось в сельсовет вести, хоть Григорий и представить не мог, как с этой голозадой фифой начинать семейную жизнь строить. Но увезла она его в город, как-то стали жить. Он на работу, а она туфельки да платьице – и по подружкам. Конечно, хороша была, нарядится, так хоть на показ выставляй, но изъян имела, к выпивке тянулась шибко, Григория могла спокойно перепить. От этой-то напасти и пострадала, села за руль чужой машины и сбила человека. Дали срок. Григорий сразу понял, что не жизнь у него с ней, даже если и выйдет, да и не было этой самой жизни, так, некое подобие счастья померещилось, померещилось да и пропало. Взял Григорий и, недолго думая, развёлся.
А тут и Настю встретил. Шёл однажды с работы городским садом и увидел красавицу в белых кружевах, как в молодости всё всколыхнулось, опять почувствовал греховный зуд. Стал захаживать так и эдак, пока не познакомился. Оказалась она тоже в разводе, ухаживания его с радостью приняла. А он доухаживался за ней до такой степени, что чуть не влюбился. Помешали две её подружки, тоже обе незамужние, смущали грешную душу Григория, то одну у себя под бочком видел, то другую. Страшился сам своей подлой натуры, особенно, когда в сны его Нина приходила. Глядела она на него ласково, но с такой укоризной, что, проснувшись, он ещё долго не мог сообразить, что явь, что сон. А перед тем, как Настю в загс повести, и совсем чудной сон ему приснился, будто он никакой не водитель троллейбуса, а моряк и плывет он по бурному морю. Тут крик, гам - крушение, всё ломается, падает, какие-то бочки катятся, а его волна каким-то чудесным образом подхватывает и выносит на берег. Встает он на берегу среди высокой травы и видит одну единственную тропинку. Идёт по ней, идёт и понимает, что это его старый след, по этому следу он до армии столько лет к Нининому дому ходил. Проснулся, аж в холодный пот кинуло. Тогда только и понял, что сон-то был вещий, когда Настя заболела, и по прогнозам врачей не осталось никакой надежды на выздоровление. Но и тропинку к Нининому дому не чаял найти, понимал, что если и пойдет, то на собственных плевках поскользнётся. Звонил иногда домой племяшке, интересовался, не вышла ли Нина замуж, одна в деревню ездит или с хахалем. Племяшка смеялась над ним:
- Какой хахаль, дядя Гриша? Старуха ведь она… Да и ты старик…
- Ты поаккуратней, Куколка, поаккуратней, думай, чего говоришь. Так без хахаля, значит? Это хорошо. Это очень даже хорошо…
Едва Насте девятый день отошёл, как Григорий, проводив поминальщиков, побрившись и прибарахлившись, направился искать Нину, знал, что она тут, в городе, у младшей сестры гостит. Решил смаху упасть перед ней на колени и просить прощения за жизнь, которая прошла не вместе с ней. Уже спускаясь по лестнице, увидел Григорий соседку Дашку, загорелую, пухленькую, аппетитную, как пончик. Так рука и потянулась хлопнуть её по упругой попе. Но Григорий так цыкнул сам на себя, так своей блудливой рукой по стенке шарахнул, что чуть не закричал на весь подъезд, но сдержался, простонал только. Однако, Дашка услышала, оглянулась на него и покрутила пальцем у виска.
Дорогие читатели! Благодарю за отзывы!
Делитесь моими рассказами в ваших соцсетях, нажав на кнопку "поделиться". Для меня это очень важно.
Подписывайтесь на мой канал!