Происходящие события являются важной практической проверкой для пределов политического ревизионизма. И российский кейс, несомненно, станет наглядным пособием для других ревизионистских держав. От того, к каким выводам они придут, и будут зависеть дальнейшие перспективы политического ревизионизма в «постфевральском» мировом порядке, пишет Олег Барабанов, программный директор Валдайского клуба.
События в России и мире после 24 февраля развиваются с огромной быстротой. Они качественным образом изменяют всю систему международных отношений и международного права. Того мирового порядка, который худо-бедно сложился после завершения холодной войны, уже не существует. И вряд ли к нему будет возможно вернуться впоследствии, даже если российско-украинские переговоры приведут к какому-либо компромиссу.
Одной из характерных черт этого «дофевральского» мирового порядка была диалектическая борьба между западным центром силы (силы, понимаемой во всех смыслах – военном, экономическом, ценностном) и стремившимися бросить ему вызов крупнейшими незападными державами. Это динамичное состояние теоретически определялось либо через концепцию многополярного мира, либо через концепцию ревизионизма в мировой политике. С нашей точки зрения, многополярный мир вряд ли сработал в нынешней ситуации. По крайней мере со стороны незападных полюсов (кроме самой России, естественно) сейчас звучат лишь осторожные фразы в духе «за все хорошее и против всего плохого». Понятно, что все выжидают и пытаются спрогнозировать последствия. И на этом фоне как раз теория ревизионизма, на наш взгляд, точнее может охарактеризовать происходящие события.
Российский кейс при этом становится достаточно важным примером на тему пределов ревизионизма. Есть ли они вообще? Каковы будут последствия от переноса политического ревизионизма на военный уровень? Выдержит ли это ревизионистская Россия? Насколько приемлемыми будут социально-экономические последствия санкций для самого западного общества? И, пожалуй, самое главное, на российском примере все другие незападные страны с ревизионистскими политическими амбициями сейчас задают себе вопрос: а следует ли им идти по пути России для достижения своих целей? Или же надо выбрать иные пути для продвижения своих амбиций? Или лучше отказаться от них совсем, а вместо этого стать той самой normal country – «нормальной страной» – в западном смысле, о чём в своё время говорил ещё Джордж Буш – младший.
Естественно, при анализе возможных ответов на эти вопросы, ключевым фактором для всех других ревизионистских наблюдателей станет оценка ими успешности России в текущем конфликте. Как непосредственно в военном плане, так и в способности выдержать санкции и сохранить потенциал для развития. Что касается чисто военных оценок, то, наверное, ещё рано делать какие бы то ни было однозначные выводы. Но при этом не можем не привести одну ремарку вдумчивого китайского эксперта Ван Вэня из его статьи, опубликованной на сайте клуба «Валдай» пару недель назад: «Что ещё более важно, большинство китайцев не понимают, почему Россия не одержала окончательную победу над Украиной более чем за полмесяца?»
Фраза, на наш взгляд, весьма показательна. Это ощущение видимого отсутствия «быстрой победы» не остаётся без внимания как российского общественного мнения, так и зарубежных наблюдателей. Хотя отметим в этой связи и регулярные заявления российского руководства, что всё идёт строго в соответствии с планом. В любом случае для других ревизионистов здесь возникает одна из развилок в оценке ситуации и, соответственно, в просчитывании своей собственной потенциальной стратегии на будущее. Означает ли это видимое отсутствие «быстрой победы» универсальное правило: что если какая-либо другая ревизионистская держава решится перейти красную черту и перенести противостояние в военную плоскость, то она тоже не сможет добиться пресловутой «быстрой победы» даже над более слабым в военном смысле противником из-за масштабной помощи ему со стороны Запада и прочих вещей? Или же речь в данном случае идёт только о сугубо российской конкретике? Зарубежный ревизионистский наблюдатель может сделать для себя вывод из этого, что это только российская армия оказалась «не столь сильна» на самом деле, как о ней думали. И что в конвенциональном конфликте с гуманитарными ограничителями её сила не всеобъемлюще подавляюща. Так ли это на самом деле, для целей нашей статьи не так уж важно. А важно то, что от выбора ответа на этот вопрос будет строиться вся дальнейшая стратегия для других ревизионистских держав. Если будет признано, что это «только российская специфика», а «мы сильнее», то тогда, при изучении эвентуального российского опыта, у такой ревизионистской державы могут сохраниться и военные амбиции по пересмотру не устраивающего её статус-кво.
Если же решат, что «дело не в России», а в принципе, то тогда стратегии прямого военного ревизионизма будут точно поставлены на паузу.
Второй не менее важный вопрос, на который должны будут ответить для себя другие ревизионистские державы, связан с экономическими последствиями такого прямого перехода к слому статус-кво. Здесь опять же пример России будет определяющим. Несмотря на всю тяжесть наложенных на Россию санкций, ещё рано давать оценки. Понять, выстоит ли Россия, можно будет лишь в среднесрочной перспективе. Но уже сейчас вдумчивый ревизионистский наблюдатель может сделать определённые выводы.
Первое, это то, что военно-политический ревизионизм не может не опираться на экономическую самодостаточность страны, на её развитую обрабатывающую промышленность по всему спектру отраслей, а в первую очередь – в высоко-технологической сфере.
Второе – это самодостаточность финансовой системы страны, крепость её национальной валюты и её применимость для международных платежей, отсутствие зависимости национальных резервов от западных финансовых инструментов и валют. Старый марксистский тезис, что экономика – это базис, а политика – лишь надстройка, снова может доказать свою истинность в глазах такого ревизионистского наблюдателя. И вполне естественнен тогда будет вывод, что двигать вперёд военно-политическую надстройку без соответствующего экономического базиса – возможно, не самое эффективное решение. Но нет гарантий, что другие ревизионистские державы опять же не решат, что это тоже лишь российская специфика, а «мы сильнее». К тому же негативные последствия от введённых санкций для самого Запада видны и на российском примере (и по росту цен, и, что особенно важно, по заданному тренду на дедолларизацию). А если от экономики другой ревизионистской державы сам Запад зависит гораздо больше, чем от российской, то какова вероятность, что в случае прямого конфликта с ней страны Запада поостерегутся вводить против неё столь же всеобъемлющие санкции, как в случае с Россией?
Третья тема – это медийно-имиджевые последствия для ревизионистской стратегии по российскому образцу. Тот тотальный бан и коллективная ответственность, которым сейчас подвергается Россия в западном информационном пространстве, в культуре, в спорте, в социальных связях, – допустимо ли это для других ревизионистских держав? Или же всё это не настолько важно для них в силу специфики их политической системы и общественной жизни? Тем не менее готовить своё общество к возможности такого тотального бана и вырабатывать стратегии противостояния ему должно стать важной задачей для других держав, которые сейчас решат сохранять свои ревизионистские амбиции. И понятно, что делать это лучше заранее, а не постфактум.
Четвёртый вопрос – это восприятие конфликта, санкций и коллективной ответственности в своём собственном обществе. Здесь также ещё рано давать оценки по российскому кейсу. За истекшее время в нём можно было видеть,с одной стороны, элементы размежевания, в то числе и демонстративный отъезд за рубеж многих архитекторов той зависимой экономической системы, которая была создана в России. С другой стороны, известная социологическая закономерность, что в условиях жёсткого внешнего давления общество сплачивается в своём противодействии, работает и в России. Это видно и по социологическим опросам, и по повседневному поведению.
Российский опыт может изучаться другими ревизионистскими державами. Инклюзивная социальная политика и национализация элит – вот два возможных вывода, к которым могут придти такие наблюдатели.
Наконец, last but not least, российский пример показывает крайне важный аспект персонализации проблемы. И Джо Байден, и Олаф Шольц прямо говорили, что отношения с Россией не могут быть восстановлены при нынешнем президенте. Соответственно, подобная персонализация может возникнуть и в других подобных случаях. И к ней другим ревизионистам следует быть готовыми. Это влечёт за собой вопросы устойчивости политической системы, а также доверия среди высших политических элит.
В целом происходящие события являются важной практической проверкой для пределов политического ревизионизма. И российский кейс, несомненно, станет наглядным пособием для других ревизионистских держав. От того, к каким выводам они придут, и будут зависеть дальнейшие перспективы политического ревизионизма в «постфевральском» мировом порядке.
#кризис на украине #мировой порядок #ревизионизм