2 июня 1896 года в только что отстроенном Нижегородском Николаевском театре в дни проведения знаменитой традиционной ярмарки оперная труппа К. С. Винтер, как тогда официально именовалась московская Частная опера промышленника и мецената С. И. Мамонтова, давала спектакль «Евгений Онегин».
Спустя два дня газета «Волгарь» сообщала:
Господин Шаляпин чрезвычайно мило и с большим достоинством спел арию генерала, рассказывающего о своих семейных добродетелях.
Всероссийская промышленно-художественная выставка, приуроченная к ярмарке, официально открылась 28 мая. Программа ее была обширна, в мероприятиях выставки принимали участие лучшие артисты и творческие коллективы страны всех жанров – от солистов Его Величества супругов Николая и Медеи Фигнер и звезд московского Малого театра до владимирских рожечников и популярной народной сказительницы Федосовой.
Но Савва Иванович Мамонтов был готов принять вызов конкурентов. Для спектаклей своей труппы он ангажировал премьера Санкт-Петербургской Мариинской оперы Иоакима Викторовича Тартакова, знаменитого в те годы блестящего тенора Антона Секар-Рожанского, из Италии выписал целую балетную труппу во главе с прима-балериной Иолой Торнаги, наконец, большие надежды он возлагал на молодого Федора Шаляпина, которого два года назад впервые увидел и услышал в Петербурге и рискнул пригласить к себе сейчас на первые роли.
Этот Шаляпин уже с самого начала мая доставлял всем массу неудобств. Пытаясь научить итальянских балерин русскому языку, от широты душевной он делал это так усердно, что заставлял бедных девушек разбегаться в разные стороны при одном своем появлении. Один раз на генеральной репетиции в присутствии всей труппы беззастенчиво на весь зал стал смеяться над оплошностью дирижера и оркестра, за что справедливо заслужил от итальянской стороны уничижительное: «Cretino!» В день премьеры вместо того, чтобы выспаться и тщательно настроиться на вечерний спектакль, рано утром уехал с барышнями кататься на Волгу и появился в театре в тот момент, когда зрительный зал был уже переполнен, заставив пережить страшные минуты и дирижера и самого Мамонтова! Впрочем, что же здесь удивительного – ведь ему в то лето было чуть за двадцать!
А на генеральном прогоне «Евгения Онегина» он позабавил всю труппу! В мундире Гремина, прохаживаясь под руку с Онегиным, в арии «Любви все возрасты покорны» вместо слов «Онегин, я скрывать не стану, безумно я люблю Татьяну ...» спел: «Онегин, я клянусь на шпаге, безумно я люблю Торнаги!» Взоры всех присутствующих немедленно устремились на ложу, где сидели Мамонтов и не понимающая ни слова по-русски и вообще ничего не понимающая Иола Торнаги. Савва Иванович, в совершенстве владевший итальянским и французским, услужливо перевел балерине реплику Шаляпина и принес ей официальные поздравления.
Такой громкий поступок, согласитесь, определенным образом обязывал, да, впрочем, Федор Иванович и не думал лукавить:
Среди итальянских балерин была одна, которая страшно нравилась мне. Танцевала она изумительно, лучше всех балерин Императорских театров, как мне казалось. Она всегда была грустной. Видимо, ей было не по себе в России. Однажды, кажется при Мамонтове, я сказал, что, если б знал по-итальянски, то женился бы на Торнаги ..
Сама же избранница русского баса («иль бассо», как она его называла, не в силах выговорить трудное русское имя) сначала не воспринимала его слишком серьезно – долговязый нескладный юноша, шумный хохотун, легкомысленный добродушный проказник... До тех пор, пока впервые сама не увидела его на сцене:
Наступил день спектакля. Мы с Антониеттой сидели у себя в артистической уборной и гримировались, готовясь к выходу. Вдруг во время действия раздались аплодисменты. Антониетта, выйдя в коридор, увидела бегущих к сцене артистов. В это время снова раздался взрыв аплодисментов. Тогда и мы побежали за кулисы. Акт уже кончился, и на авансцене, в каких-то лохмотьях, раскланивался с публикой старик со всклокоченными волосами и бородой. Мы не узнавали артиста. Вдруг взгляд «старика» упал в кулису, и безумец широкими шагами направился к нам, восклицая:
– Buona sera, signorine!.. (Добрый вечер, барышни!..)
– «Иль бассо»! – Мы были поражены.
С тех пор я стала иначе относиться к Федору Ивановичу.
Летний сезон на Нижегородской ярмарке, между тем, подходил к концу. То ли Шаляпина терзали какие-то смутные сомнения, то ли женитьба вообще чрезвычайно сложное дело, но намерения его так и оставались намерениями. К тому же он был связан контрактом с Мариинской оперой и должен был возвратиться в Петербург, а ее ждали в одном из театров Франции.
За молодых людей все решил Мамонтов. Быть может, не без корыстного расчета, на то он и промышленник, предприниматель ... А, скорее всего, чему быть, того не миновать ... Судьба ...
Для начала Савва Иванович оставил у себя в Москве еще на один сезон лучшую балерину итальянской труппы – Иолу Торнаги, ей пришлось из-за этого расторгнуть контракт в Лионе. Но самой большой его мечтой было заполучить для своего театра, как он уже понял, восходящую звезду русской сцены – Федора Шаляпина. С этим было сложнее. К тому времени Федор Иванович числился уже солистом Императорской Мариинской оперы. Ждать от начинающего артиста, что он добровольно оставит лучшую столичную сцену, которая сулит громадные перспективы, и где-то найдет нешуточные деньги для выплаты полагающейся в таких случаях неустойки ... Хотя ... В сфере финансов для Мамонтова проблем не было. Но вот как быть со всем остальным? И вот тут Савва Иванович делает беспроигрышный ход – посылает в Петербург Торнаги. «Иолочка, вы одна можете привезти нам Шаляпина», – умоляет он. К балерине был приставлен артист М. Д. Малинин, который получил указание соглашаться на все условия Федора Ивановича, в частности, на любую цифру гонорара и гарантировать выплату за него неустойки Мариинской опере. Мамонтов так загорелся идеей сделать Шаляпина солистом своего театра, что собственноручно расписал для него на будущий сезон весь репертуар, основу которого составляли новые, нигде не шедшие русские оперы с главными партиями баса.
И вот хмурым сентябрьским петербургским утром делегация из Москвы прибыла по указанному адресу.
... появился сам Федор. Он страшно удивился, увидев меня. Кое-как, уже по-русски, объяснила я ему, что приехала по поручению Мамонтова, что Савва Иванович приглашает его в труппу Частной оперы и советует оставить Мариинский театр, где ему не дадут надлежащим образом проявить свой талант.
Федор призадумался: он боялся потерять работу в казенном театре, да и неустойку за расторжение контракта ему платить было нечем. Я сказала, что Мамонтов берет неустойку на себя.
– А Вы, Иолочка, уезжаете? – спросил он меня.
– Нет, я остаюсь на зимний сезон, – ответила я.
Он этому страшно обрадовался и обещал, что, если будет свободен по репертуару в театре, то приедет в Москву повидаться с Мамонтовым и товарищами.
Я простилась с Федором и вернулась в Москву, а дня через два приехал и он сам.
В 1898 году я вышла замуж за Федора, а в 1899 у меня родился сын Игорь, и я навсегда оставила сцену, всецело отдавшись семье. С тех пор я живу в России, которую считаю своей второй родиной...
Так заканчивает свои воспоминания Иола Игнатьевна Шаляпина.