- Хочешь, ботинки мои дам надеть? – расщедрилась Матрёшка.
- Они мне большие.
- Всё лучше, чем в твоих опорках, того гляди подошва отвалится.
- Не отвалится.
Настя нагнулась, сорвала пучок травы, протёрла грязь со своих старых поношенных ботов. Сапоги выдавали только на работу, возвращаясь в лагерь, заключённые разувались и ставили сапоги в каптёрку завхоза.
До барака шли босиком, потом надевали свою обувь, у кого какая есть. Настя и Матрёшка донашивали свои ботики, многие щеголяли в лаптях, которые за небольшую плату плели бывалые умельцы.
- Наська! На какой родник-то, их же три? – вдруг спохватилась подруга.
- Он сказал на камне посидим, значит, на самый дальний.
- Эх, зря чемоданчик не намыла, - заметила Матрёна и ловко увернулась от чистой тряпки, взятой за неимением полотенца, которой замахнулась на неё Настя. - Чё там делать-то ещё? Думаешь, он тебя в такие дали зовёт о трудовых подвигах поговорить?
Настя растерянно прижала ладони к лицу. Неужели Матрёшка права? Зачем встречаться в самом укромном углу, если можно найти место и поближе?
Первое время Настя не понимала, почему лагерь практически не охранялся. Периметр окружала колючая проволока, перелезть через неё, при желании, не составляло особого труда. В двух местах стояли вышки, на которых практически никогда не было конвоиров. Во всяком случае, Настя видела на вышках солдат всего один раз, в день приезда проверяющей комиссии. Какой же это лагерь, если можно убежать в любую сторону?
Потом старые сидельцы объяснили ей, что можно-то оно можно, только куда? Без еды, одежды, в лаптях или тряпочных опорках далеко не убежишь. Со всех сторон лагерь окружают непроходимые болота, попадешь в трясину, и всё, зови, не зови, никто не поможет.
В одну сторону до ближайшего людского жилья, Белобоки, вроде и недалеко, двадцать вёрст, только попробуй туда доберись. Если не утонешь, то или медведь задерёт, или волки, которых тут полно. По дороге, конечно, безопаснее, так ведь и идти дольше раза в два, и поймать тебя не составит труда.
В Белобоки, если повезёт добраться живым, всё равно арестуют: городок маленький, все всех знают, новое лицо сразу приметят. Без денег, без документов и в лагерной одежде беглеца вычислят сразу. Есть вариант прицепиться на подножку к проходящему поезду и уехать, рискуя попасть на ходу под колёса. Но рано или поздно заметит машинист или работающие на переездах люди.
В другую сторону добираться больше двухсот вёрст. Были смельчаки, пробовали, потом только кости обглоданные хоронили.
- Матрёшенька, может мне не ходить? – испугалась Настя.
- Ещё чего! Нет, Настя, жизнь штука подлая, шанс упускать нельзя, не то потом наплачешься.
- Я его не знаю совсем. Вдруг он… Специально меня подальше зовёт?
- Там и узнаешь, - ответила подруга. – Иди не бойся, тебе всё равно терять нечего.
- Есть чего, - смутилась Настя.
- Угу. Девушкой-то оно, конечно, приятнее здесь помереть, - цинично усмехнулась Матрёшка.
Дала Насте в руки помятое ржавое ведро – если наткнётся на конвой, скажет, что за водой бегала, и проводила до кромки леса.
Павел её ждал. На камне, накрытом газетой, лежало угощение: картошка в мундирах, хлеб, ломтики колбасы, немного повядшие огурцы и пряники в маленьком бумажном кульке.
- Хотел вин@ сладкого добыть, так в лагере, оказывается, сухой закон, - извиняющее сказал Павел.
- Совсем сухой, - хмыкнула Настя. – То-то уголовники каждую неделю п*яные, а про охрану и не говорю. Им из Белобоки бутылями возят.
- Начальник лагеря не знает?
- Знает. Хозяину всё равно, лишь бы порядок был и труднаряд выполнен.
- Как же дисциплина? – удивился Павел.
- Ты ещё про закон вспомни, - Настя взяла картофелину, понюхала, с удовольствием откусила.
- Настя… Давай я тебе кожуру почищу?
Щёки загорелись румянцем. Какие ей свидания, какие ухажёры и кавалеры? За два месяца в лагере она огрубела и одичала так, что, не задумываясь, ела картошку вместе с кожурой. Кому понравится стриженная деваха в сером застиранном платке и в кофте с чужого плеча, которая увидев еду, забыла про всё на свете?
- Извини, - тихо прошептала она.
- Это ты меня извини, - серьёзно сказал Павел. – Ешь, приятного аппетита. Колбасу попробуй, я её из Белобоки с собой привёз. Вкусная.
Настя сдержала тяжёлый вздох – последний раз она ела колбасу год назад, бывший прихожанин угостил отца Андрея своей, домашней. Честно говоря, Настя уже и не помнит, какая она была на вкус. Хорошо бы из этого пиршества принести хоть что-нибудь Матрёшке, но как скажешь? Или спрятать пару кусочков, когда Павел отвернётся? Мамочка моя, о чём она думает? Как украсть для неё же приготовленное угощение!
В носу защипало, в горле застрял колючий тугой комок, по щекам потекли слёзы.
- Настя! Что с тобой? Я тебя обидел? Что-то не то сказал? Да не молчи ты!
Павел схватил её за плечи, притянул к себе, заглянул в глаза.
Глаза у Павла были красивые – карие, яркие, живые зовущие глаза. Мелькнула мысль, что у русоволосых редко бывают такие глаза, всё больше серые, как у неё. А Павел кареглазый. Красивый.
Настя зарыдала ещё сильнее. Павел, видимо отчаявшись добиться объяснений, прижал её к себе и баюкал на груди, как ребёнка.
- Тихо, тихо, не плачь, - уговаривал он. – Всё пройдёт, всё будет хорошо. Как ты приятно пахнешь.
Он зарылся носом в её волосы, глубоко вдохнул.
- Настя, Настенька, я на тебя всё смотрел и думал – какая девушка, как цветок полевой. Нежная, хрупкая. Взять бы тебя на руки и унести на край света. Ну, успокоилась?
- Да, - Настя шмыгнула носом и плотнее прижалась к Павлу.
Наверное, сейчас он начнёт к ней приставать. Все мужчины пристают к девушкам, Степан тоже хотел близости. Она ему отказала и правильно сделала – подонок оказался её Степушка. Павлу она, наверное, не откажет – пусть пристаёт. Хоть один месяц она поживёт так, как мечтала, когда ещё умела мечтать – счастливой, обласканной, зацелованной. Послушает нежные слова, почувствует тёплое дыхание на своей шее. Как говорит Матрёшка – будет что вспомнить перед смерт*ю.
Она вытерла слёзы, спустилась на несколько шагов вниз, к роднику. Ополоснула водой лицо, попила.
- Я тоже хочу пить, - Павел присел рядом. – Дай мне из твоих рук.
Настя сложила ладони ковшиком, набрала полную пригоршню, протянула Павлу. Тот опустил губы в воду, сделал несколько глотков.
- Ледяная! Настя, я тебя заморозил!
Он схватил её ладони и засунул к себе под рубашку, прижал к пышущей горячей коже. Настя блаженно зажмурилась.
Павел погладил её по щеке, поправил платок.
- Пошли есть, - сказа он.
Гостинцев Матрёшке она всё-таки принесла: Павел сам сложил остатки продуктов, завернул в газету и сунул Насте в карман.
Матрёшка не спала, ждала.
- Ну? Рассказывай! – зашептала она. – Было чего?
Настя вложила ей в руки газеточный пакет.
- Жуй и не спрашивай глупостей, - тихо, почти в самое ухо, ответила она. - Он хороший, он ко мне не приставал.
Матрёшка зашуршала бумагой, восторженно охнула и, кажется, набила рот всем сразу.
- Вкусно-то как! Спасибо, подруга.
Сытая Матрёшка сразу захотела спать. Взяв с Насти обещание, что завтра она ей всё подробно расскажет, Матрёшка прижалась поближе и блаженно засопела.