Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Нынче у нас - продолжение неожиданно благосклонно (что, конечно же, приятно) воспринятой вами "Штукенции", надеюсь, что и дальше оная благосклонность сохранится.
ШТУКЕНЦИЯ
(Рассказ одного губернского чиновника, случайно услышанный и записанный с его же слов)
ГЛАВА ПЕРВАЯ
2.
До Верхнерадонежска от нашей столицы по губернским меркам всего ничего – сто двадцать с малым верст, пустяшное расстояние, на хорошей тройке да со знающим кучером – тьфу, извольте бриться! Да только ежели с утра выезжать! Я же пока с Черницыным поговорил, пока с Артамоном Павловичем, да пока собрался, да распоряжения кое-какие в присутствии давал – глядь, а уж и пятый час. Хоть Матвей мой и выглядел со стороны вылитым идолом, однако ж рисковать делом, да и собою, я не стал: обо всех опасностях сторонки нашей в самом начале поведал, ночью, бывает, и законопослушный человек под другой личиною обретается, случись что – разбираться некому будет. В лучшем случае оставят без лошадей, а в худшем – и следа от раба Божьего Семена Никифоровича Бабушкина не сыщется! Отмахав быстренько половину пути, как темнеть начало, остановились мы на ночлег в постоялом дворе: Матвей при лошадях остался, знал – ошибки или случая какого быть ни в коем разе не должно, а я – ночевать отправился. Проезжающих почти не было: только пожилой купчик какой-то, долговязый его помощник с перевязанной от зубного недугу щекой, да поп, направлявшийся, как он сказал за самоваром, в дальний Воскресенский приход.
- Ого, это ж как далеко! – крякнул старик-купец, дуя в блюдце с чаем. – Верст двести отсюдова, никак не меньше!
- Далече, - скромно согласился поп – человек тоже уж немолодой, мне погодок. – С месяц уж добираюсь из Москвы: когда пешим ходом, иной раз и подвезут добрые люди.
- Эх, я бы подвез, да нам в обратную сторону, - искренне расстроился купец. – Вот, ежели обождешь дня четыре, я дельце одно слажу, да назад и вернусь…
- Да чего там, до Верхнерадонежска и я подвезти смогу, - я, признаться, только рад был оказать такую услугу, надежный попутчик в дороге – первейшее дело! – А там есть у меня знакомый полицейский чин один, он мне вроде как обязан кое-чем, найдем вам и дальше возницу!
- Помогай вам Бог! – вздохнул поп. – А то средств-то у меня и вовсе нету, так и странствую: кто подаст чего, кто так подвезет…
- А что ж вам понадобилось-то в Воскресенском-то? – успокоенно вопросил купец, с досадою поглядывая на стонавшего периодически приказчика.
- К новому месту службы назначен, - снова вздохнул батюшка.
- Она как… Что ж так – из самой Москвы, да в наши-то чащобы?
- За гордыню, - уклончиво отвечал поп и, тихонечко зевнув в кулак, мелко перекрестил себе рот, собираясь укладываться.
- Она как…, - озадаченно повторил купец, разводя в мою сторону руками. – За гордыню! Видать, чину своего не ведал, это завсегда так. С начальством спорить – дело последнее!
- Да уж…, - больше для разговору хмыкнул я, и тоже поспешно отошел от стола, собираясь к ночлегу. Знаю я этих купцов: в лавке насидятся, поговорить не с кем, меж собой уже всё обсудили, вот они душу-то в гостиницах да на постоялых дворах и отводят! Ежели не пресечь самому да вовремя – до петухов могут заговорить, разговор – он бесплатный!
- В Верхнерадонежск-то по казенной надобности? – словно в подтверждение моих мыслей, раздался у меня за спиной голос купца.
«Тебе, старинушка, не один черт?» - едва не выругался я, но, сдержавшись, лишь кивнул, располагаясь на продавленной постели и отчаянно зевая.
- Значит, по казенной…, - удовлетворенно почесал бороду купец, дуя на, кажись, уже десятое блюдце с чаем. – Я уважаю людей, которые по казенной… А то, бывает, встретишься с кем-нибудь в дороге, разговоришься, посмотришь – вроде дельный человек, а как спросишь его – куда, мол, путь держите, а он и отвечает: дескать, путешествую, наблюдаю… Это на что ж, скажите на милость, такой человек шушшествовать должен, чтобы просто наблюдать? За это что теперь – деньги платят? Давеча вон – встретил одного такого в Верхнерадонежске! К куму там заезжал по пути, погостил, на следующий день в трактире посидели, потолковали, а этот – тоже туда заявился!
- Кто заявился? – стараясь не показывать внезапно проснувшегося к его словам интересу, зевая, переспросил я.
- Да путешественник этот! – с явной досадою отвечал купец. – Целого, сударь, себе поросенка востребовал, хреном его всего перемазал, бедного, и – не поверите! – за пару часов всего как есть умял и не подавился! А сам, главное, маленький такой – как клоп, чернявый, волосатый, но – шустрый до невозможности! Шипучки этой, шампаньского, себе аж три бутылки заказал: все, подлец, выкушал! И куда, спрашивается, в него только всё разместилось? Разговорились, то да сё: я, говорит, люблю жизнь наблюдать, и всё, говорит, записываю – для того и в края ваши заехал, очень, говорит, мне это любопытно! Я его потихонечку так и расспрашиваю: а что, говорю, денежное это, дескать, дело – любопытствовать да записывать? Может, говорю, и мне – бросить лавку, да и тоже – по трактирам куролесить? Засмеялся, дьявол, а зубы – белые… А вы попробуйте, говорит, может, и правда – прибыльное занятие окажется!
- Скажите пожалуйста! - я понимающе покачал головою с подушки. – А что – давно вы из Верхнерадонежска-то будете?
- Да оттуда-то сегодня уехал, правда, проторчать там пришлось лишний день! Полицмейстер тамошний Чичеров выпускать не хотел!
- Батюшки! – сочувственно охнул я. – Что ж он так осерчал-то на вас?
- Да там, сударь, то ли зарезали кого-то, то ли убили – мне про то не сказывали, а однако ж полицмейстер велел ни единого человека до его особого распоряжения из города не выпускать, чтобы, значит, убийца не ускользнул! Я уж взмолился, говорю, Лев Мартынович, милый ты мой, да я-то, говорю, здесь при каких делах? Убили-то человека того в гостинице, а я у кума остановился, он и подтвердить сие может! И потом, говорю, из ума я что ли выжил – на старости лет людей ножиком резать? Выпустил, чего там, хороший человек, Лев-то Мартынович…, - при этих словах купец вздохнул особенно глубоко: видно, выехать ему пришлось небезвозмездно!
- Страсти какие! – я повернулся на бок, но все же поинтересовался на всякий случай: - А кого ж там убили – в гостинице этой?
- Про то, сударь, не ведаю, - видно, притомившись от ночных посиделок, скупо молвил купец, утер мокрый от ведра чаю лоб и вышел.
Рассказ его заинтриговал меня изрядно. Мало того, что Лев Мартынович, как оказалось, потихонечку выпускал людей из города – и, подозреваю, не без выгоды для себя, так еще и сразу же появилось некоторое новое лицо, могущее представлять для меня несомненный интерес: что такое этот чернявый? какого лешего ему понадобилось в богом забытом Верхнерадонежске? А этот – племянник военного министра? Тоже, спрашивается – каким образом он-то там оказался? Ведь не Казань, не Иркутск, не Оренбург, не другой какой губернский город… Ах, черт, интересно, интересно… Размышляя так, я и не заметил, как уснул, а очнулся только расталкиваемый угрюмым Матвеем.
За окном уже понемногу светало, непроспавшийся хозяин со всклокоченной во все стороны плешью, беспрестанно почесываясь как от блохи, мастерил уже самовар, только из-за угла раздавались два храпа: один – солидный, басовитый, второй – деликатный, с посвистываниями и постанываниями. Наверное, купец со своим недужным приказчиком, решил я. Давешний уклончивый поп уже прихлебывал чай, видимо, ожидая моего пробуждения. Наскоро умывшись, я отерся услужливо поданным хозяином рушником, да, выпив пару чашек с твердой как рукопожатие каменотеса баранкой, засобирался – дело не ждало!
Дорога мало-помалу становилась все хуже, приближение осени в последние пару недель дало себя знать беспрестанными дождями да ливнями, всё раскисло, в одном месте Матвею пришлось даже слезать на землю и помогать лошадям, чтоб вытянули экипаж из особенно смачной лужи. Поп, хоть его никто и не просил, тоже вылез из брички и, встав за ней, стал толкать, чем заслужил, кажется, уважение моего кучера: Матвей ничего не сказал, только покивал из-под косматой своей шапки.
- Жалко, наверное, Москву-то покидать? – участливо спросил я смиренного священнослужителя, когда он вновь уселся рядом со мною.
- Богу служить всё одно – где, - равнодушно отвечал тот. – Он одинаково услышит и один колокол, и целую звонницу, лишь бы молитвы твои от сердца шли…
- Оно, конечно, так, - согласился я. – Однако ж, согласитесь, батюшка, - красотою и богатством прихода сколько паствы приманить можно! И с другой стороны – коли приход беден, да на служителе подрясник драный – церкви от того убыток! Иной посмотрит, да и подумает себе – нехорошо-с! Вот, подумает он, - человек себя всецело Богу посвятил, а у самого подметки от сапог отрываются! И что мне, спросит он, от веры такой?
- А Богу такие, которые за мишурой позолоты гонятся, и не нужны! – сурово насупился поп. – Истинная вера у того, кто в церквушку покосившуюся как в монастырь богатейший приходит с охотою, да пономаря столетнего как целый хор елейно слушает и плачет от благости! А остальные – они всё одно к тому же придут перед тем, как этот мир покинуть, и Господь всех примет…
«Теперь понятно, за какую такую гордыню его из Москвы-то поперли!» - подумал я. – «Видать, какому-то начальству своему в вину тягу к роскоши вменил, не удержался – вот и бредет теперь за тыщи верст! Эх, народ русский, правды неугомонный искатель!..»
Пока мы так ехали, навстречу попалась нам другая бричка – похуже, конечно, моей, но вполне ничего себе. Запряжена она была парою пегих как коровы вислозадых кобыл, а в самой бричке сидел какой-то господин в темно-сером пыльнике и высоком картузе. Внешность я его не успел разглядеть, видел только бритый подбородок да кончик носа, уныло свисающий из-под низко надвинутого козырька. Может, конечно, он и проживает где-то поблизости, а может – и его выпустил Чичеров из города! Ох, Лев Мартынович, Лев Мартынович, доберусь я до тебя, и, ежели так оно и окажется, спущу, пожалуй, с цепи полицмейстера нашего Арапова – он тебе трепки-то задаст!
Было уж, кажись, часа два пополудни, когда мы достигли, наконец, Верхнерадонежска. Городок, доложу я вам, скверный, да чего там – просто дрянь городишко и ничего более! Из всех достопримечательностей только церковь Св.Николая Мирликийского, строенная на деньги уездных купцов да по подписке среди местных помещиков, и кожевенный завод Матвеева, от которого порою на многие версты вокруг исходит довольно отвратный запашок-с… Уездное начальство уже плакалось губернатору на этот счет, дескать, хорошо бы тот завод было бы переместить куда подальше от города, но Матвеев тот, не будь дураком, пожертвовал целую кучу денег и на ремонт обветшавшего монастыря в губернской нашей столице, и на богадельню, приобретя, таким образом, в лице Артамона Павловича и архимандрита Дмитрия надежную опору и заступников. Так и стоит завод и по сей день, и попахивает. А более в Верхнерадонежске ей богу – ничего примечательного и нету! Дома – редко когда на каменном фундаменте, таких на весь город не более десяти, улицы – кривые, грязные, два трактира да гостиница «Лондон», вот и весь рассказ. Впрочем, полагаю, таких городов по Руси многие тысячи, ничем наш Верхнерадонежск не хуже!
Доехав до предлинного двухэтажного деревянного дома, в котором располагались сразу и полицейская управа, и почта, и прочие уездные учреждения, я предложил своему попутчику обождать немного, пока договорюсь насчет его дальнейшей поездки, на что тот с неизменным смирением и спокойствием отвечал, что, дескать, признателен за участие и что Бог непременно воздаст мне!
- Ох, хорошо бы, батюшка! – вздохнул я, да направился прямо к Чичерову.
- Нет их, в трактире обедают! – с некоторым сомнением глядя на меня, лениво процедил дюжий будочник. – Велел не беспокоить!
- В каком трактире-то? – не ввязываясь в спор, уточнил я.
- Что при гостинице, в «Лондоне»! – лениво выдал начальство туповатый малый.
Гостиница была в двух шагах отсюда, а потому я только сказал Матвею, чтоб ехал туда, а сам прошелся ножками, засидевшись после двухдневного путешествия. Народу было негусто: какой-то малый в поддевке шел, колдыбаясь во все стороны и громко бубня что-то под нос, да парочка тепло одетых старичков, бережно поддерживая друг друга за локотки, пыталась преодолеть препятствие в виде чернющей лужи посередь улицы. Как в этой глуши могло произойти нечто ужасное, да еще и с представителем одной из самых влиятельных в Империи фамилий – мне было решительно непонятно! Не иначе – черт сюда принес этого Чернышова, никак не иначе!!
Едва не наступив на свежую коровью лепеху, я дошел до «Лондона», весь нижний этаж которого был отдан под трактир.
- Чего прикажете-с? – подскочил трактирный слуга в красной с мелким белым горохом , от которого зарябило в глазах, рубахе навыпуск, даром что заведение «Лондон» звалось! – Севрюжинку свежую завезли-с, балыки волжские, есть медвежатинка, вареная в меду – не пожалеете-с…
- Ты вот что, братец, приготовь-ка мне комнатку поуютнее, да что б без клопов, понял ли? – я напустил на себя побольше строгости и даже нахмурил брови. Знаю я это племя половых: надуют, комнату подсунут, какую не берет никто, да еще и на чай канючить станут! – Но это после, а теперь проведи меня ко Льву Мартыновичу, где он тут у вас прячется?
- Понял-с, не извольте тревожиться, всё будет к вашему удовольствию, - мигом признав во мне начальство, закивал как мерин головой слуга, так что напомаженные, замысловато уложенные волосы, мигом растрепались от усердия. – А к его превосходительству извольте в кабинетик пройти… вот тут-с… сюда…
- Э! Семен Никифорович! – Полицмейстер Чичеров, являя неслыханное радушие, при моём появлении широко развел руками. Стол его был так обильно уставлен всякой снедью, что, полагаю, даже и не буду описывать его содержание - не всякий способен равнодушно ознакомиться с ним, не сглотнув слюны и не молвив при этом что-нибудь вроде «Вот ведь каков мерзавец! Это ж чорт знает что такое!» Даже я – человек с младых ногтей умеренный во всем – и то не без удовольствия посмотрел на почти воздушную кулебяку и нежнейшую осетринку, замысловатыми кольчиками окружившую налимью печенку.
- А я, Семен Никифорович, тебя только завтра ожидал! – продолжал Лев Мартынович, дирижируя в такт словам вилкой с нанизанным на ней куском кулебяки и щедро высыпая из нее по сторонам кулебякино содержимое. – Вот ей-ей: так и знал, что непременно ты сам поедешь, не доверишься никому – и поедешь! Я уж купцам нашим так и приказал: дескать, готовьте всё самое лучшее да свежее, большой человек от самого губернатора едет! Ежели, говорю, дрянью какой его накормите, я вам этого ни за что не спущу, всю вашу торговлю к шишам собачьим прикрою, будете сбитень по деревням разносить! Испугались…, - и Чичеров широко осклабился с самым добродушнейшим видом, словно ожидая моего одобрения и как бы спрашивая: ну что? Знатно я тебя встречаю?
Я, не решив еще для себя, сразу осадить ухаря-полицмейстера либо еще послушать его залихватские трели, в задумчивости расположился за столом и тут только заметил, что в кабинете мы были не одни: из-за шелковой занавеси на меня испуганно смотрели два черных острых глаза, принадлежавших маленькой и худенькой, одетой в шальвары и какую-то легкомысленную восточную кофтеночку, девушке.
- Это? – перехватил мой взгляд Чичеров и равнодушно отмахнулся. – А, это Гузелька, Ахметки-купца дочка, сам мне ее навязывает: слаще рахат-лукума, говорит, чистый мед! Да оно и понятно: у него таких еще четыре, целый выводок. Ну, чего встопорщилась, иди сюда, говорю! – и Лев Мартынович важно, будто бухарский эмир, протянул девушке кисть винограда. – Вот, боится! Чудачка, право! Это она тебя, Семен Никифорович, стесняется, так-то иной раз такие фортели выкидывает – сам диву даюсь, ей богу!
- Та-ак…, - я, не выдержав, налил-таки себе рюмку какой-то красной настойки, выпил залпом и, побарабанив пальцами по атласу скатерти, насмешливо посмотрел на пристава. – Осетринка… Гузелька… Ахметка… Хорошо ж ты, Лев Мартынович, делом занимаешься! А ну, девушка, выдь отсюда! Беги к папаше, говорю!
Гузелька приоткрыла темную впадину рта и, жалобно пискнув, вылетела наружу, обдав меня приторно-сладким запахом каких-то благовоний.
- Ну, вот теперь, скажи-ка мне, Лев Мартынович: как сие понимать прикажешь? – я уже успокоился, снизил голос на два тона, по опыту зная, как пугаются провинившиеся, коли на них не кричать, а вот так – по-тихому клевать у них печень. – И ведь не скажешь же, что дурак Чичеров! Сам поди писал: дескать, дело деликатное, скандальёзное. По собственной охоте выезд из города прикрыл. А что я вижу? Что я вижу, Лев Мартынович? Сидишь в кабаке, балычками балуешься, телеса обществом юных гурий услаждаешь, заставы твои – как сито, всяк, кто захочет, мимо них проезжает… Одного видел – отпустил, говорит, меня Лев Мартынович. Давеча к городу подъезжаю – смотрю, еще один во весь опор из города несется! Это что, я спрашиваю? Это так-то ты печешься об деле? Так-то отвечаешь на хорошее к тебе отношение? Не пойму я тебя, Лев Мартынович, ой, не пойму!
По мере того, как я распекал Чичерова, с ним происходило нечто, прямо противоположное ожидаемому эффекту: вместо того, чтобы съёжиться и устыдиться, Лев Мартынович наоборот – только ухмылялся, да отправлял одну за другой в рот сочные виноградины, отплевываясь в кулак косточками. Дослушав меня, полицмейстер растянул толстые губы в обезоруживающей улыбке и вдруг расхохотался.
- А и силен же ты, Семен Никифорович, яриться! Вот ей-ей: ежели б знал за собою хоть половину тех провинностей, про какие ты мне сейчас пенял – пошел бы и повесился! Вот клянусь – повесился бы! – и Чичеров размашисто перекрестил могучую грудь. – А сижу здесь в беспечности потому только, что дело-то я раскрыл! Так-то! – Явно торжествуя, Лев Мартынович наполнил себе рюмку и под моим недоверчивым взглядом по-молодечески осушил ее, не без удовольствия крякнув и повторив: - Так-то!
Хорошо зная верхнерадонежского полицмейстера, я, при всём моем к нему уважении, не склонен был доверять ни его талантам, ни столь скоропалительным расследованиям. Мне-то куда проще было бы: потрепать его по плечу, отобедать да и домой возвращаться! Но что-то подсказывало мне, что не всё в этой истории, с которой я к тому времени даже еще и не ознакомился как следует, так гладко…
- Погоди, Лев Мартынович, - уже мягче остановил я эмоционального полицмейстера. – Так ты что – никак убийцу задержал?
- А то! – и Чичеров самодовольно фыркнул. – Натурально, как есть – задержал голубчика и в караулку его, злодея, поместил!
- И кто ж это таков оказался?
- А пес его знает! – последовал ответ. – Какой-то проезжий, штатский, документы вроде как в порядке, подорожная как полагается, по всей форме, выдана в Петербурге – для поездки с возможностью изучения губернского и уездного быту с дальнейшей целью описания оного в последующих дорожных просветительских совершенно в верноподданническом духе заметках, о как!.. Щелкопер, стало быть! А я сразу как его увидел – под подозрение взял, уж больно странный! И вида – преужаснейшего, и ведет себя дерзко так, нагло! А как факты-то сопоставил – эге, думаю, вот ты, красавчик, мне и попался!
- А теперь, Лев Мартынович, давай-ка всё по порядку – как было, с самого началу! – я решил все же что-нибудь перекусить, да заодно и очистить совесть: выслушать полицмейстера, коли его рассказ покажется мне убедительным – посмотреть на убийцу, а там уж и назад – думать, как об том в Петербург докладывать!
- Не веришь, Семен Никифорович? – хохотнул Чичеров, отрезая мне огромнейший кусок кулебяки. – Ну да ладно, твое право, слушай…
РАССКАЗ ЛЬВА МАРТЫНОВИЧА ЧИЧЕРОВА
- Ну, стало быть, случилось это третьего дня! И ведь что обидно – ну ничего же не предвещало беды! Хоть бы какой знак с утра, хоть бы комар какой укусил – так вот нет же! Проснулся я как обычно – часу, кажись, в десятом, позавтракал как полагается – чайку там, пирожка с зайчатинкой закусил, да после еще вроде с капусткой – у меня супруга Марфа Игнатьевна их очень даже распрекрасно готовит, я иной раз ей и говорю: ты бы, Марфуша, хорошие деньги могла бы зарабатывать, коли б пирожки свои на продажу стряпала бы, так прямо ей и говорю… Смеется! Она хохотунья у меня… Да ты же знаешь, Семен Никифорович!
- Ты бы, Лев Мартынович, к делу-то поближе, - ласково посоветовал я, зная словоохотливость Чичерова. – А то этак к утру не управимся!
- А… ну да…, - смешался полицмейстер, приложился еще к графинчику, вкусно почмокал, зажевал кусочком стерлядки и продолжал, правда, не сразу, пытаясь отыскать потерянную нить повествования. – Да-а… так вот… Ну, позавтракал я, хотел было рюмочку для аппетиту принять, но, думаю, службу надо справлять, день впереди – я ни-ни! У меня с этим строго, Семен Никифорович, я и сам на службе строг, и другим спуску не даю!
- Ага! – кивнул я, делая вид, что вовсе не замечаю взаимной близости Чичерова и графинчика. – Ты дело, дело, Лев Мартынович!
- Только, стало быть, оделся, как квартальный мой Бухачев в дверь ломится: беда, говорит, Лев Мартынович, убийство! Я, конечно, что да как да где? Пошли мы с ним вместе в «Лондон», по пути он мне все и рассказал. В общем, за неделю до того остановился там в нумере двенадцатом Чернышов некий, именем – Петр Александрович. Приехал в собственном экипаже, кучер – Егор, поселился при конюшне, слуги с ним не было. Как мне после хозяин рассказал, Алексей Фомич, малый этот Чернышов был – барин барином, сертук – с иголочки, на пальце – перстень золотой с сапфиром, деньги, правда, направо-налево не швырял, но слуга показал, что в бумажнике ассигнаций-то изрядно было! Любопытный был этот Чернышов: у полового да у хозяина за обедом всё выпытывал – кто, дескать, городничий здесь, кто – полицмейстер, я то есть, что за люди у нас обитают, да всё по фамилиям, стервец такой, расспрашивал, всё ему, понимаешь, интересно было! День пожил, всё вынюхал, высмотрел, а после дальше пытать пошел: а кто нынче в гостинице остановился, да в каком нумере, и есть ли интересные люди? Алексей Фомич его возьми, да и сам спроси: что, мол, вы в виду имеете? Каждый сам по себе интересен, а для него как для хозяина – и вовсе любой мил! Чернышов этот ему и отвечает: дескать, есть ли такие, кто в картишки не прочь перекинуться! Мол, скука здесь ужасная, так, может, кто и компанию ему составить сможет? Алексей Фомич и говорит: я, говорит, такими делами не очень интересуюсь, но, говорит, коли увижу кого – так непременно спрошу и вам сообщу! Тот обрадовался – сделай, говорит, братец, одолжение, а, говорит, лучше всего – пусть прямо ко мне в нумер и заходят, я, говорит, еще с недельку по делам своим здесь пробуду…
- Что ж – так и сказал «по делам»? – задумчиво переспросил я Чичерова.
- Ага, я тоже у Алексея-то Фомича справился! – обрадовался Лев Мартынович. – Да, говорит, так и сказал: по делам с неделю еще у тебя проживу! А какие у него, шельмеца, здесь дела были – так и не удалось установить! На почте справлялся – никто ему не писал, по чиновникам нашим – ни к кому не ходил… Вот и фантазируй – чего ем чего у тут надобно было?!
- Да, любопытственно, - я потер переносицу и совершенно машинально проглотил наполненную полицмейстером рюмку. – И что же дальше происходило?
- А дальше, дорогой ты мой Семен Никифорович, - с удовольствием продолжал Чичеров, видно, немножко забывшись и перейдя от избытка переполнявших его чувств хрупкую грань между допустимым уважительным дружелюбием и панибратством, - в нумере у него по вечерам стали собираться некоторые люди числом трое: двое из приезжих и один наш, местный, Дудоров, чиновник почтового ведомства, регистраторишка коллежский. Понятное дело, в картишки играли, засиживались до петухов, иной раз и до полудня: поспят немного, а затем сызнова – за стол! Играли, правда, не по-крупному, так, «беленькая» туда, «радужная» сюда … Пили, вроде, тоже немного: за раз шампанского бутылок пять-шесть приговаривали, не более. Скандалить или там драться – нет, того тоже не было. В общем, с виду – обычные проезжающие, каких тысячи! А вот три дня назад где-то около часу дня половой Степанов, постучавшись в нумер Чернышова, обнаружил дверь открытою, а самого постояльца – лежащим на полу с ножиком в сердце, такие вот дела, Семен Никифорович! Я, понятное дело, всех, кто имел с покойным сношения, опросил, а как выяснилось – что он за птица, немедленно велел закрыть все выезды из города.
- А с чего ты взял-то, что он – племянник Его Сиятельства? – нетерпеливо перебил я Чичерова.
- Так то все трое показали! Дескать, он и похвалялся своим родством с военным министром, и про жизнь петербургскую неоднократно рассказывал… Да чего там: у него же паспорт имеется и подорожная, министром подписанная – по особой надобности!
- По особой надобности! – охнул я, одновременно похолодев затылком и вспотев лбом. – Господи, да по какой же такой надобности его сюда заслали-то?
- Вот и я про то, Семен Никифорович! – подхватил полицмейстер, не забывая подливать и себе и мне. – Какие такие дела у Его Сиятельства в нашем Верхнерадонежске? Наш городничий как про то узнал – с приступом грудной жабы слег и уж третий день как с постели не встает, слышно – совсем плох, не преставился бы!
- Ты не отвлекайся, не отвлекайся…, - я, признаться, совсем загрустил. Экая, право, неприятность – это убийство! Тут, пожалуй, так за здорово живешь не отделаешься!
- Да я не отвлекаюсь, я, как полагается, – подробненько, - прогудел Чичеров. – Ну, опросил всех: и Егора-кучера, тот вообще ничего знать не знает, ведать не ведает, и троих игроков, и хозяина, и даже полового, а то мало ли – может он на деньги его польстился! Кстати, денег-то при убитом не оказалось, да и в вещах его, похоже, кто-то пошуровал! Вроде как наши городские здесь не при чем! Дудоров вообще как заяц – его от одного моего слова трясет, он и куриную ножку когда режет – наверное, жмурится от страха! Хозяин Алексей Фомич – вообще мущщина очень положительный, этот трактир еще батюшка его содержал, ни к чему ему такие глупости на старости лет. Степанов-половой глуп как пробка, хоть и хитрован, конечно, но его жена показала, что, мол, как вернулся из трактиру в полночь, так до утра никуда не отлучался. Может и так. Принялся я тогда за оставшихся двоих. И, стало быть, и так давлю, и этак… И такие упертые черти оказались – ну просто до крайности меня довели! Один – Ларионов, вологодский помещик, сюда вроде как по делу приехал к одному нашему купцу, я расспрашивал, тот подтвердил… Правда, ни о чем они с купцом тем не договорились, но пару раз встречались – точно! Так вот Ларионов тот показал, что в ночь со среды на четверг, когда зарезали Чернышова, он ушел раньше остальных, так как проиграл двести рублей и сильно расстроился. Слова его подтвердил Дудоров, затруднившись, правда, сказать, в каком часу это было, но и не отрицая, что часа на три раньше, чем ушел сам Дудоров. Так, значит… Ларионов также сказал, что сразу лег спать и проспал аж до одиннадцати утра, после чего спустился к завтраку: половой Андрюшка Степанов и это подтвердил. Сказал, мол, что заказал себе Ларионов яишни, да кофею с молоком, да графинчик малиновой настоечки – вот той самой, что мы с тобой сейчас употребляем, Семен Никифорович! Хорошо, зараза, у Алексея Фомича знатно ее супруга его делает. Моя-то Марфа Игнатьевна уж на что мастерица, а так не выходит у нее… Алексей Фомич говорит, дескать, всё дело в особой воде, где-то он ее верстах в пяти за городом берет, в ключе каком-то, а где – не сказывает…
- Да Боже мой, Лев Мартынович, - взмолился я, - мы с тобой с этакими петлями и к завтрему не поспеем! Что там дальше с Ларионовым этим?
- Так а ничего с Ларионовым…, - немного смутился Чичеров. – Отпустил я его!
- Как то есть – отпустил? – Я даже оторопел от неожиданности. – Вот так вот взял – и отпустил? И его, и купца-старика, и, может, еще кого?.. Да ты, Лев Мартынович, чаю, озолотился на этом убийстве? И сколько ж ты с них со всех брал?
Полицмейстер побагровел при этих словах, привстал было, наверное, чтобы сказать мне что-нибудь в ответ, но, подумав, сдержался и только миролюбиво улыбнулся:
- За что же слова такие поносные, Семен Никифорович? Чем же я заслужил? Слава Богу – двадцать пять лет Царю и Отечеству, награды имею, отмечен… А отпустил я Ларионова от того, что уверен: настоящий убийца – тот второй, чернявый…
- Это откуда ж у тебя такая уверенность? – не удержался я, чтобы не съязвить. – Он что тебе – признался во всем? Рассказал, как дело было?
- Этот – расскажет! – самодовольно усмехнулся Чичеров. – Это такой дьявол – ты ему слово, а он тебе – двадцать! И, главное, что ему ни скажи – всё зубищи свои скалит, а их у него – вот ей-ей, Семен Никифорович! – штук пятьдесят, не меньше! И всё либо отрицает, либо не помнит! Когда Ларионов ночью уходил – не помню, говорит, может, и вовсе он никуда не уходил! Так, говорю ему, вот же показания слуги и Дудорова! А он – а, говорит, может, он им денег заплатил! Когда сам он от Чернышова ушел – тоже, говорит, не помню – пьян был! Стали обыск у него в нумере делать – никаких таких записей или этих… описаний губернского быту не нашли! И, спрашиваю, куда ж вы, сударь, впечатления от жизни нашей деваете, как в документе написано? Он снова скалится – а, отвечает, в голове храню, она у меня шибко умная! Да он это, Семен Никифорович, точно он, более некому! – уверенно завершил Чичеров.
- И как же звать этого злодея? – недоверчиво поинтересовался я.
- Звать-то? Как же его, чёрта…, – Лев Мартынович озадаченно потер лоб, вспоминая, и тут же радостно выпалил: - А, вот! Пушкин – вот как!
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ