Спрашивают, ладились ли у меня отношения с коллегами по театру, когда я только туда пришел. Ну а как они могли наладиться, когда я буквально ворвался в жизнь Большого театра и сразу же встал на первый план?
Вы только представьте себе: мы выезжаем на гастроли и мое имя стоит в одном ряду с именами Натальи Бессмертновой, Гедиминаса Таранды, Аллы Михальченко...
А тут еще первая рецензия в лондонской прессе, где моих взрослых коллег поругали, а меня похвалили. Разумеется, начались нелицеприятные высказывания в мой адрес, а потом и некие действия.
К примеру, танцуя Меркуцио в «Ромео и Джульетте», я должен был в какой-то момент выбежать за кулисы, схватить заранее положенный бубен и бежать обратно на сцену, чтобы танцевать с ним. А за мной должна следовать толпа кордебалета, повторяя все то, что делаю я впереди.
И вот выбегаю, смотрю, а бубна нет. И я заплакал – от обиды, от беспомощности, – все-таки ребенком еще был. Каким-то чудом меня спасла наша бутафор – выхватила у кого-то бубен и всучила его мне за секунду до выхода...
Был и другой эпизод. В спектакле Меркуцио носили на руках пять его друзей. Все эти артисты были гораздо старше меня, и все они когда-то являлись претендентами на эту партию, но так никогда ее и не станцевали.
Поэтому, перебрасывая меня на репетициях, они всегда пытались сделать так, чтобы я приземлился лицом в пол. Один раз на прогоне при Григоровиче они меня так кинули, что я действительно сильно ушибся.
Юрий Николаевич ничего не сказал, но на следующий день назначил трехчасовую репетицию. Она действительно шла три часа, и все это время артисты носили меня на руках не опуская.
В итоге из зала они уже не выходили, а выползали...