Перед выпуском своего фотоальбома, состоящего из трех томов, я перебирал старые снимки и с интересом разглядывал лица -- когда я это успел?
Пришлось признать, что живу я очень давно. По крайней мере, четыре жизни уже прошло, это точно -- при Сталине (до девяти лет), после него, затем время Горбачева и то, что наступило сейчас. Имею возможность сравнивать.
Невольно чувствую себя Хлестаковым, говоря, что до сих пор помню все ушедшие подробности, а мои сверстники их забыли. Я спрашиваю: вы помните, как по Невскому ходил трамвай? Никто не понимает, о чем идет речь. Помню роскошные похороны, которые устраивали горожане, если позволяли деньги. В сторону Александро-Невской лавры медлительно катил конный, с султанами, катафалк, как можно увидеть теперь за границей во время президентских торжеств. Меня почему-то беспокоил вопрос: каким образом эти лошади пережили войну и блокаду?
На Невском, где я прожил детство, дворы заполнялись поленницами дров, ими топили печи -- только самые обеспеченные позволяли себе роскошь иметь уголь. Маме, как многим женщинам, оставшимся после войны без мужей, приходилось нанимать дворника, который пилил и колол дрова, складывал в поленницы и носил их на пятый этаж.
На трамвайном кольце перед моей школой на площади Искусств ослик возил кассу из цирка на Невский. Был такой аттракцион -- билеты в цирк продавались из маленькой будочки на колесах, которую возил ослик или пони. Это был узнаваемый город -- прежний Петербург. Я еще застал его -- мигающего стоп-сигналами, ускользающего...
В силу наблюдательности и любви ко всем его проявлениям я запомнил церемонные раскланивания на Невском, с непременным целованием женской руки и сниманием шляпы. И меня не впечатляет, когда нынешние "господа" тянут к себе ручку дамы для поцелуя, вместо того, что бы наклоняться к ней самим. Видимо, они читали об этом в книгах, но как это географически делается -- не в курсе.
Трудно сказать, почему все закладывалось именно так, но я чувствовал, что мое -- все это, а не "взвейтесь кострами, синие ночи". Мы жили напротив Александринского театра, с одной стороны Елисеевский магазин, рядом -- Вагановское училище. Летом я ездил в пионерские лагеря в Комарово и Репино, рядом с местом загородных дач тогдашней петербургской интеллигенции.
Там жила Ахматова, о ней я тогда, правда, не слышал и не узнал бы, если бы встретил. Но артиста Николая Черкасова, разгуливающего по Комарово и заходящего в станционный буфет, чтобы выпить 50 граммов коньячка, запомнил хорошо. Сейчас в том краю буфет, куда можно зайти и не вляпаться в окурки и грязь, нельзя себе и представить. Не знаю, осталось ли это наследством от Финляндии, но дух был еще тот -- чистота дорожек, ухоженность поселка. По ним ходили Меркурьев, Борисов, Симонов, по отношению к которым устанавливалась дистанция особого преклонения. Они воспринимались, как небожители. Теперь подобное утеряно безвозвратно, или фигур такого масштаба уже не осталось. От нынешних поклонников исходит лишь поросячий визг и желание оторвать фалды у кумира.
Очевидность дара тех людей не вызывала сомнения, величины ролей, за которые они брались, говорили сами за себя -- Александр Невский, Петр Первый. Не заметить их было просто нельзя. На моей памяти нечто подобное и несомненное произошло только однажды -- Смоктуновский вышел в роли Мышкина в БДТ. Было ощущение -- все оторопели. Такого давно не случалось, все ходили в сером, играли что ни попадя, достижением считали хоть какой-то выход за рамки, и вдруг нечто -- Смоктуновский.
Не так давно существовал журналистский штамп -- писать об актере с явным желанием ему польстить: увидишь его на улице и не отличишь от толпы. Быть как все считалось достоинством. Мы имели актеров, которые жили как все и говорили так же серо и невыразительно. Геноцид культуры этому способствовал: вырубили и выродились. В результате мы оказались в кашеобразной стране -- бессмысленной и бесперспективной. Предъявлять векселя уже некому.
Продолжение ЗДЕСЬ, подпишись на наш канал!
Записала Наталья Шелюхаева для "Лилит" (с)