Эта статья крайне важна для понимания реальности, того, как и что происходит в сфере адекватной помощи птицам.
Написана она Еленой Исаевой - вторым руководителем, ветеринаром и волонтером замечательного московского центра реабилитации диких птиц "Воронье Гнездо", и касается самого болезненного момента работы с птицами - когда помощь уже бесполезна.
Мы, как спасатели, тоже нередко сталкиваемся с подобными случаями, помогая, даже на наш непрофессиональный, но уже опытный в чем-то взгляд, явно безнадежным птицам, да и не только, поэтому тема эта нам тоже очень близка.
*** Центр реабилитации диких птиц «Воронье Гнездо» — некоммерческая организация, существующая на средства организаторов и благотворительные пожертвования.
Внимание. Статья большая, так что вам стоит запастись временем для ее прочтения и осмысления.
"Давненько уже мне хочется поднять одну из самых бол.езненных и животрепещущих тем в зооволонтерстве. Не столько даже поговорить, сколько поразмышлять вслух. Прошло почти два года с тех пор, как я занимаюсь лечением и реабилитацией диких птиц, и это — ничтожно мало в сравнении с опытом многих глубоко уважаемых мной людей, которых я теперь робко, но гордо могу называть коллегами. Однако за это время мне довелось столкнуться с предметом обсуждения достаточно много раз, чтобы мне хотелось высказаться.
Предмет этот — эвт.аназия. Точнее эвт.аназия птиц.
Предположим, что зоопсихология уже достигла того уровня развития, при котором мы можем более-менее уверенно говорить, что понимаем животных. Хотя бы немного. Хотя бы часть. Я знаю, что многие с этим не согласны, но в контексте поднятой темы хорошо бы не увлекаться наделением животных ни человеческими чертами, ни некими волшебными качествами и свойствами.
Человек склонен к антропоморфизму, и это нормально. Чтобы нам было комфортнее, мы окружаем себя тем, что нам близко и понятно. Либо наделяем то, что уже нас окружает, близкими и понятными нам чертами. Разговариваем с деревьями и камнями, даем имена автомобилям и нежно гладим ноутбуки и персональные компьютеры (или бьем их за тормоза, чтоб неповадно было).
То же касается и братьев наших меньших. Буду откровенна, большинство владельцев домашних животных не только даже примерно не представляет себе, как устроен мозг их любимца, и чем он (любимец, не мозг) руководствуется в своем поведении, но и никогда не задавалось такими вопросами.
Многие люди (обычно не испытывающие нежных чувств в адрес своих питомцев) считают животных непроходимо тупыми: «Ну да, она выпала из окна, потому что мозгов мало, а не потому что у меня сеток на окнах нет».
Для других, напротив, естественно и очевидно, что животное мыслит точно так же, как они сами. И то, и то — неправильно даже для кошек и собак. Для птиц это неправильно вдвойне.
Мы с птицами принадлежим к разным классам — миллионы лет назад наши предки разбежались в разные стороны и дальше развивались по-своему, по-особому. Птицы не относятся к млекопитающим, они вынашивают не малышей, а яйца, они не выкармливают своих детенышей молоком. Такие, казалось бы, несущественные вещи делают нас с птицами очень разными, а попытки объяснить их поведение — очень сложной задачей. Невыполнимой, если пытаться это делать по принципам человеческого мышления.
Птица не может понять даже такую простую, казалось бы, вещь, как наказание. Отрицательное подкрепление на них не работает.
Если ворона принесла вам носок, и вы дали ей за это вкусняшку, ворона свяжет принесение носка с получением вкусняшки, и в следующий раз, когда она захочет вкусняшку, она снова принесет вам носок.
Если же ворона принесла вам носок, а вы в ответ неприятно щелкнули ее по клюву, то ворона не осознает, что она виновата в чем-то. Ее хватит только на то, чтобы понять: вы — нехороший человек, и от вас стоит держаться подальше. Не потому, что она глупая, отнюдь, вороны — крайне интеллектуальные птицы, гении мира пернатых. Просто она — другая.
Важно помнить и понимать один очень важный момент: есть поведение и есть интерпретация.
Поведение — это когда ворона принесла носок.
Интерпретация — это «Карлуша такой умный, он помогает мне убираться в детской, такой чистоплотный и заботливый!».
Карлуша-то, конечно, умный, но носок он принес, потому что за носок ему дают вкусняшку. Это способ добычи пищи, а заодно и развлечение, и общение, необходимые интеллектуальной и социальной врановой птице. Концепция чистоты в детской Карлуше чужда, да и заботу он будет проявлять совсем по-другому, по-своему, по-птичьи. И вам эта забота может и не понравиться.
Например, Карлуша может пытаться настойчиво сунуть вам в нос кусок сырого мяса или агрессивно отгонять от вас вашего супруга/супругу, вплоть до серьезных укусов. Почему милый Карлуша вдруг превратился в тирана, постоянно пачкающего ваше лицо мясом? Потому что он вырос, созрел, выбрал вас своей парой, и теперь его священная миссия — отгонять конкурентов (т.е. вашего супруга/супругу) и кормить вас. Рот вы почему-то не открываете, поэтому в нос.
Длинная получилась прелюдия. По сути, все это — контекст, в рамках которого я и буду рассуждать. Да, такое понимание животных не является истиной в последней инстанции (ничто не истина, ну вы понимаете), но оно позволяет, как минимум, взглянуть на поведение животных под новым, непривычным углом, максимально лишенным повсеместно распространенного тотального очеловечивания братьев наших меньших.
— Вот мой кот, например, учит своего котенка пить из миски!
— Каким образом?
— Ну, кладет лапу на затылок и опускает мордочку котенка в миску. Такой умница.
— Ваш кот просто играет. Это не обучение.
Диалог на лекции по зоопсихологии, МГУ им. Ломоносова
Итак, эвт.аназия или, как чаще говорят про животных, усы.пление.
Эти термины подразумевают под собой легкую, спокойную, безболезненную см.ерть.
Существует множество ситуаций, в которых поднимается вопрос целесообразности такого исхода. Забудем ненадолго о существовании людей, собак, кошек, коров и пр. как объектов эвт.аназии, сосредоточимся на птицах.
Несколько ключевых тезисов.
- Никому не нравится усыплять птиц. Ни волонтерам, ни ветеринарным врачам, ни кому-либо еще. Я не знаю ни одного человека (а я знаю очень разных по степени вменяемости людей), которому это бы прям нравилось. Одни переживают по поводу принятого решения, другие воспринимают его как нечто необходимое и относятся в той или иной степени равнодушно. Нет таких, кто искренне наслаждался бы процессом. Тем более что наслаждаться там, строго говоря, нечем, птица просто засыпает после ин.ъекции.
- Препараты для гуманной эвт.аназии стоят дорого. Действительно дорого. Кажется, что усыпить воробушка должно быть бесплатно, потому что он маленький? Отнюдь, даже воробушку требуется серьезная доза препарата.
Почему? Почему что в основном эвт.аназия производится посредством передозировки в несколько раз сед.ативных препаратов. А качественная сед.ация стоит дорого. Видели в клиниках ценники на нар.коз? Они такие вовсе не потому, что злые врачи хотят денег (хотя денег хотят все, кушать-то что-то надо). К тому же, чаще всего эвт.аназия подразумевает укол в вену. Вы пробовали найти у мелкой или средней птицы вену? То есть, многие виды эвт.аназии еще и требовательны к квалификации специалиста. - Любая птичья жизнь важна и равноценна другой птичьей жизни. Нужно четко понимать, что «мы не работаем с сизыми голубями» — не равно «мы терпеть не можем сизых голубей». Усыплять сизого голубя ничуть не легче, чем представителя более редкого и/или любимого вида.
У уважающих себя и свою работу волонтеров все уже принятые птицы содержатся в равных условиях, имеют равные права на уход, питание, ветеринарию (по крайней мере, пока позволяют ресурсы) и гуманную эвтаназию.
Ситуация «ворона усыпляется, потому что она ворона, а не белохвостый орлан» случается крайне редко, и обычно это — результат череды фатальных ошибок, допущенных волонтерами (когда не получается рассчитать свои силы и ресурсы, и население стационара значительно превышает его возможности). Правила приема и размещения новых пациентов проверены временем и опытом. Зачастую, к сожалению, горьким.
Многие люди выступают категорически против эвт.аназии. Отчасти это — опять же, результат очеловечивания, а если смотреть еще чуть глубже, — влияния на наше мышление христианской культуры.
В христианстве человек не имеет права лишить себя жизни ни сам, ни с помощью другого человека (тем самым обременив того грехом уб.ийства). Если на сме.ртном одре ты мучаешься, значит, ты в этой жизни крепко провинился, и только Бог решает, когда тебе уйти с этого света на тот.
Когда в наши руки попадает птица, помочь которой уже невозможно, мы конечно можем уступить Богу разрешение судьбы несчастной тва.ри, но часто это означает лишь то, что пернатый будет медленно и тяжело ум.ирать в течение нескольких часов, а то и дней (при том, что грехов за ним никаких не водится, божьи тва.ри не обладают человеческой душой и грешить не могут).
Тех, кто принимает решение об эвт.аназии, часто обвиняют в том, что они, дескать, играют в Бога, хотя на деле не имеют права решать, кому жить, а кому умереть. Отчасти это, конечно, так, но лишь отчасти. Люди разных мировоззрений по-разному выстраивают для себя иерархию человека и животного в нашем мире, но одно мы знаем наверняка: принимая в свои руки птицу из рук нашедших, мы полностью взваливаем на себя ответственность за ее дальнейшую судьбу.
Как реабилитационный центр, как волонтеры, мы обязаны сопровождать эту птицу с момента приема и до конца — независимо от того, каким этот конец будет. Мы обязаны обеспечить птице максимально комфортное место для временного (а иногда — и постоянного, если при центре существует постоянная экспозиция) проживания, максимально разнообразный подходящий ее виду рацион, максимально тщательное ветеринарное обслуживание и все необходимые процедуры для максимально эффективной подготовки пернатого к выпуску в природу — туда, откуда он к нам приехал.
Подавляющее большинство диких птиц всем своим естеством отчаянно, любой ценой хотят вернуться на волю. Если вести речь о взрослых дикарях, попавших в центр недавно, процент желающих приближается к сотне. Выкормыши, выросшие в неволе птенцы и взрослые птицы, которые смогли успешно социализироваться, адаптироваться и приручиться (речь в первую очередь об инвалидах), — другое дело. Однако в формате реабилитационного центра птенцы — это удел лета и ранней осени, выкормыши — единичные случаи, а взрослые социализированные дикари — это вообще не к нам.
Все остальное время мы имеем дело с вполне себе сформированными птичьими личностями (не совсем корректно с точки зрения зоопсихологии, но смысл понятен), которые:
— выросли в дикой природе (т.е. смогли дожить до взрослого состояния) и в основном были вполне успешны до попадания в беду (частенько по вине человека);
— не понимают клеток, коробок, боксов, палаток, мисок и прочих страшных штук;
— безумно боятся человека.
Вес наших пациентов практически никогда не превышает 10-15 кг. Вес человека — 60-70-80-и-так-далее кг. Большинство диких птиц, особенно если они принадлежат не к синантропным видам, воспринимают человека как огромного страшного хищника, который, конечно же, хочет их съесть. Дикая птица просто не может вообразить себе иное обоснование тому, что ее кто-то сгреб в лапы и обездвижил. Да и домашние-то редко способны вытерпеть фамильярность (а наслаждаться ей — и того реже).
Каждая манипуляция с дикарем для дикаря — напряженная борьба за выживание. Поэтому орать, кусаться, царапаться и вырываться надо до тех пор, пока остались хоть какие-то силы.
Я не просто так уделяю столько внимания вопросу желания вернуться на волю и страху перед человеком. Это важно.
Ответственность.
В случае ветеринарного врача, который работает с клиентом, ответственность за решение об эвт.аназии ложится на плечи владельца птицы. Задача врача — обрисовать владельцу ситуацию и, если все-таки решено, ввести препарат.
У диких птиц как такового владельца нет. Официально все дикие животные на территории нашей страны являются собственностью государства. В силу недостаточной проработанности современного законодательства реабилитационные центры, которые в основном являются волонтерскими организациями и даже не всегда имеют статус юридического лица, находятся в некоторых непонятках относительно своего положения.
Отважных благородных волонтеров, спасающих птичек, как бы все любят и стараются поддерживать, включая официальные государственные инстанции, но никакого регламента в этой сфере не предусмотрено, т.е. все работают так, как считают нужным. Приоритет выставляется в соответствии с нуждами как центра, так и пациентов (работать в угоду инстанциям и в ущерб птицам, прямо скажем, никто не хочет).
Так и живем:
У дикой птицы владельца нет, никто не несет за нее ответственности.
Нет у нее и понимания, что вот этот страшный двуногий в цветастых тряпках пытается ей помочь. Ей и так плохо, она больна или травмирована, ослаблена, голодна, а тут за ней еще бегут, ловят, пихают в коробку, клетку или переноску, куда-то везут, все вокруг грохочет, и больно, и кровь течет, и лезут в рот, и светят в глаза, и тыкают иголками, и что-то заливают в горло, и еда не та, и стены вокруг, и ничего не понятно.
Весь процесс лечения для птицы — чудовищный стресс (впрочем, не только для птиц, но и для многих волонтеров). И хорошо, когда птичьи муки заканчиваются тем, что в один прекрасный день ей вешают на лапку орнитологическое кольцо и выпускают обратно в природу здоровой и полной сил, предлагая использовать свой второй шанс мудро.
Другим придется смириться с тем, что их жизнь навсегда связана с человеком и его жилищем. Кто-то привыкнет и даже научится получать удовольствие от компании нового владельца, кто-то до конца своих дней не оставит попыток вырваться из клетки или вольера, невзирая на отсутствие глаза или крыла (я знаю минимум одну такую птицу, и это, к сожалению, ворон обыкновенный, способный разобрать даже бетонную стену).
Третьи, увы, умрут.
Стоит отметить, что в среднем зооволонтеры прибегают к эвтаназии достаточно редко.*
Почему?
См. тезисы 1-3.
Плюс птицы гораздо чаще отправляются в мир иной самостоятельно, дождавшись ночи, когда стационар закрыт, а страшные люди с иглами спят и не могут развернуть обширную реанимационную деятельность. Птицы устроены так, что до последнего не показывают, как им на самом деле плохо.
Сова с отг.нивающим крылом, кишащим опа.рышами, будет рьяно драться, синичка с разорванной надвое печенью или свиристель с пробитым насквозь легким — есть, пить и прекрасно летать ровно сутки до внезапной ко.нчины, а вальдшнеп, разбившийся в кро.вавый фарш, — минимум несколько часов бодро убегать, подпрыгивая и перелетывая.
Откровенная вялость, слабость, пассивность, «ручнистость», сонно полуприкрытые глаза — признаки не больной или травмированной птицы, а умирающей.
Почему так?
Дело в том, что в дикой природе у птиц, даже стайных, нет такой взаимовыручки, как у высокоорганизованных социальных млекопитающих.
Если львица, получив не слишком серьезную травму, еще может рассчитывать на поддержку своих товарок до тех пор, пока снова не встанет в строй, то птицы пострадавших сородичей из жизни частенько вычеркивают заранее.
Синичка с ушибленным крылом — явно более легкая добыча, нежели полноценная здоровая синичка. И неважно, что через пару дней ушиб пройдет, пострадавшая сравняется с остальными и перестанет быть приоритетной добычей хищника. Ястреб не даст ей этих пары дней. Хотя время от времени к нам все-таки попадают настоящие борцы за жизнь, вроде коростеля с застарелыми переломами обеих ног или толстой злобной пустельги без пальца, т.е. успешно охотившейся, несмотря на увечье. Однако это скорее исключения, чем правило.
Существует весьма четко определенная категория ситуаций, когда против эвт.аназии выступают только описанные выше антропоморфисты, — это случаи, когда птица пребывает в состоянии му.чительного пути к скорой неизбежной кончине.
Такое состояние может быть как:
- последствием травмы (чаще), так и результатом длительной тяжелой болезни (реже).
- неудачные переломы позвоночника,
- повреждения жизненно важных органов,
- инфицированные раны в полость тела,
- нарушения координации и сопутствующие проблемы, приводящие к самотр.авматизации,
- поздняя стадия он.кологии и т.д. — это условия, при которых у нас на руках оказывается живое существо, которое страдает, и избавить его от му.чений, сохранив жизнь, невозможно.
Каждый случай рассматривается индивидуально. Где-то исход очевиден, где-то его увидит только опытный ветеринарный врач, но результат один — эвт.аназия. Решение о том, чтобы прервать чужую жизнь, редко дается легко. Даже при том, что птицу уб.ивает, по сути, не врач или волонтер, а обстоятельства, что привели ее на операционный стол.
Первые
Первой птицей, которую я усыпила лично, своими руками, стал вальдшнеп. Если не вдаваться в подробности, вальдшнепа не доели вороны.
Тот случай, когда, как бы цинично это ни звучало, не надо отнимать у ворон то, что очевидно принадлежит им: и жертву уже не спасти, и вороны останутся без обеда.
Нет, утверждения вроде «этих ворон и так кормят» или «вороны вообще-то питаются на помойках» не являются поводами отнимать у ворон добычу, вороны — активные хищники, цельные кормовые объекты в их рационе необходимы, особенно, когда воронам надо кормить собственных быстро растущих птенцов.
Птица приехала вся в кр.ови и с огромной глубокой дырой в спине. Она и так скончалась бы в течение двух-трех часов, но мне предстояло работать в стационаре до вечера, и делать это с пониманием, что в коробке под диваном медленно ум.ирает мой пациент, я бы при всем желании не смогла.
Другой пример — пустельга.
Птица попала к людям после того, как во что-то врезалась и повредила шейные позвонки. С того момента она могла стоять только головой вниз, высоко задрав хвост, постоянно теряла равновесие и подолгу кувыркалась по коробке, размахивая когтями.
К нам пустельга приехала с разодранными до костей кистями и практически дырой в затылочной части черепа, которую сама же себе и проделала. Диагностика показала, что облегчить это состояние невозможно.
Сама тра.вма не причиняла птице бо.ли (или причиняла, но не существенную), но постоянная самотр.авматизация вкупе с состоянием острого стресса (пустельга была взрослая, дикая и человека очень боялась) не оставили нам выбора.
Да, в таком состоянии птица могла бы прожить еще около полугода (если бы в один прекрасный день не пробила себе череп окончательно), и это были бы полгода ежедневных фиксаций, ук.олов, обработок и лечения вторичных инфекций у птицы, иммунитет которой отключен постоянными бо.лью и стрессом.
Пример с пустельгой более сложный и менее очевидный, чем с вальдшнепом.
«Может, можно было…?»
Нет, нельзя.
Все варианты облегчения состояния, даже самые экспериментальные и экзотические, были рассмотрены в рамках диагностики, и ни один из них не сработал бы достаточно эффективно с данной конкретной птицей. Он бы только продлил мучения.
«Ну так оставили бы ее дожить отведенные ей полгода».
Да, это можно было сделать.
Выше я описала, какими были бы эти полгода. Тут-то и пригодится все то, о чем я писала в предисловии.
Любая птица, без сомнения, хочет жить, но жить, катаясь по тесной коробке, постоянно тра.вмируя себя и не контролируя свое тело? Птица не понимает концепцию добровольного ухода из жизни, она не может попросить отпустить ее. Птица цепляется за жизнь, даже когда это очевидно бессмысленно.
Ключевое решение в таких случаях, увы, ложится на плечи человека. Волонтера, который взял на себя ответственность за эту птичью жизнь. На то, чтобы сделать инъекцию, требуется определенная сила воли, но это — дань уважения пернатому борцу, который уже проиграл, но еще не согласился с этим. Куда уважительнее, чем задвинуть коробку с ум.ирающей птицей под диван и позволить дожить отведенное ей время.
Антропоморфизм необъятен и вездесущ. Реализуя один и тот же механизм проекции (т.е. приписывая братьям нашим меньшим сугубо человеческие мысли, действия и желания, которые недоступны им, как минимум, в силу иного строения головного мозга), люди в случае неожиданного столкновения со страдающим животным ухитряются прийти к двум совершенно противоположным выводам. Условно назовем их «Всех спасти» и «Всех уб.ить».
1. «Всех спасти».
Эта позиция неприятия эвт.аназии в силу бог.опротивности, жес.токости, отвр.атительности и прочих (имеющих яркую эмоциональную окраску) недостатков оной.
Людям свойственно бояться см.ерти — и так же наделять этим качеством нашу фауну (а иногда — и флору). Безусловно, в животном мире ум.ирать никто никогда не хочет. Что касается качества жизни и возможных исходов — см. пример про пустельгу с повреждением шейных позвонков.
Чрезмерное увлечение желанием всех спасти часто приводит к поистине страшной ситуации, когда человек долго и настойчиво не отпускает несчастное животное в мир иной, будучи не в состоянии верно оценить его состояние.
Мы (люди) в среднем действительно очень плохо знаем и понимаем животных. Взять хотя бы пресловутое: «Он такой ручной, точно был домашним, улетел у кого-то!» — которое любой птицеволонтер слышит минимум раз в месяц.
90% этих высказываний относятся к обычным взрослым дикарям, которым просто слишком плохо, чтобы сопротивляться.
Люди подбирают сову, гладят ее и думают, что сова жмурится от удовольствия, в то время как сова пытается затаиться и прикрывает глаза, защищая их от потенциального тычка пальцем. Глажку же совы (и вообще птицы) не понимают в принципе, у птиц такого паттерна поведения нет,
Наглаживание по перьям им, во-первых, неприятно, во-вторых, вредно (портится оперение). А если эта сова не просто ударилась или заболела, а получила сме.ртельную травму с обширными повр.еждениями внутренних органов, и все, что она может — это лежать на своей размо.зженной груди и задыхаться, булькая кр.овью где-то глубоко в трахее, поймут ли это подобравшие ее люди? Избавят ли ее от мучительных последних часов? Или продолжат гладить, бурно восхищаясь тем, как мило она закрывает глаза и нежно хватает их клювиком за пальцы?
2. «Всех уб.ить».
Да, серьезно, так тоже бывает, к этому лагерю относится, к примеру, мой ближайший родственник. Наблюдая за моей работой с тра.вмированными дикими птицами, этот родственник время от времени робко интересуется, не гуманнее ли будет усыпить птицу. Она ведь, несчастная, на волю уже не вернется, неба не увидит, с сородичами не пообщается, семью не создаст, и все вот эти клетки, вольеры — это не то, не воля.
Этот же родственник считает, что собаку нужно усыпить, потому что у нее выпали все зубы, а есть до конца жизни кашки ей будет скучно и уныло, а кота — потому что у него время от времени обостряется моч.екаменная болезнь, и зачем вот он будет страдать до конца жизни, гуманнее прекратить все это.
Отдельно стоит отметить, что во многих европейских реабилитационных центрах эвт.аназии подвергаются абсолютно все птицы, не способные вернуться на волю и не представляющие при этом ценности в качестве экспоната частной коллекции или участника программы сохранения исчезающей популяции.
Но — там другая мотивация. В большинстве европейских стран строго запрещено держать у себя дома дикую птицу, и за этим тщательно следят, за это штрафуют. Соответственно пристраивать многочисленных инвалидов частникам реабилитационные центры не имеют права, а бесконечно складировать у себя — возможности.
Там эвт.аназия пернатого инвалида — вопрос отработанного строго соблюдаемого порядка действий. У наших же антропоморфистов — эмоций.
«Разве вы не видите, как несчастна эта птица? Лучше бы усыпили», — нередко можно слышать в адрес вполне себе довольного жизнью пациента.
Как мы понимаем, что он доволен? Он не имеет никаких патологий, способных причинять бо.ль или постоянный дискомфорт (по результатам регулярного обследования у ветврача), его поведение соответствует оному у его диких сородичей с поправкой на старую травму и возможное привыкание к человеку, он бодр и активен, находится в хорошей физической форме, у него гладкое блестящее оперение, ясные глаза, хороший аппетит и т.д.
Мы не приписываем птице-инвалиду никаких теоретических и метафизических конструкций, не вкладываем в ее голову свои мысли, мы просто оцениваем ее по стандартным параметрам и делаем соответствующие выводы. По крайней мере, стараемся.
И вот, наконец, мы переходим к самой остросюжетной части — к наиболее плодовитому источнику пищи для размышлений на досуге, а заодно и мотивации к написанию этого текста.
Речь о сложных и спорных ситуациях, когда птица имеет серьезные проблемы, но не мучается от невыносимой бо.ли прямо сейчас (либо бо.левой синдром можно без особого труда снять), т.е. строго говоря, нет безусловных показаний к эвт.аназии. Однако все становится куда мрачнее, если расширить контекст.
Пойдем по примерам:
Пример 1. Серая ворона с полной потерей зрения.
Актуально в целом для любой потерявшей зрение птицы. Если допустить, что в остальном птица здорова и полноценна, то при должном уходе она проживет сравнительно долгую жизнь.
Счастливую ли?
Слепые птицы требуют особой организации пространства. Обычно это что-то максимально маленькое, потому что в большом пространстве инвалид ориентироваться не может (опять же, правило нестрогое, некоторые приспосабливаются).
Маленькое пространство ведет к гиподинамии, гиподинамия — к падению иммунитета и развитию грибковых и бактериальных инфекций. Почему?
Потому что птица, если это не киви и не пингвин, должна летать. Только делая полный взмах крыльями, птица продувает легкие и воздухоносные мешки, предотвращая развитие плесени внутри себя.
В конкретном примере угроза грибковых поражений чуть ниже, потому что у врановых сильный иммунитет. Сильный, но не непобедимый.
Находясь в большом пространстве, летные слепые птицы начинают хаотично метаться по помещению и разбиваться о стены. Нелетные проделывают то же самое в наземном формате.
Слепая птица не контролирует ситуацию вокруг себя, не видит (но слышит) угрозу, для дикаря это — страшный стресс.
Со временем большинство птиц привыкает к присутствию человека и перестает устраивать истерику в ответ на каждую попытку поставить им миску с кормом, но не все и не всегда. Многие слепые птицы так и не приучаются есть (а иногда — и пить) самостоятельно.
Итого мы получаем представителя высокоинтеллектуального социального вида, который практически безвылазно сидит в крошечном пространстве, постоянно заболевает то тем, то этим (сниженный иммунитет плохо противится бактериям и грибкам, в норме присутствующим в воздухе и на поверхностях вокруг нас постоянно), и хорошо, если он может есть и пить сам, а не приходится два раза в день кормить и поить его с рук.
Летать эта птица не может, играть и общаться — по мере своих ограниченных возможностей. А поскольку серая ворона — птица умная, то проводить досуг таким образом ей чудовищно скучно. Кроме того, она абсолютно зависима от человека. Если хозяин вдруг перестанет ухаживать за этой вороной, судьба ее незавидна. Она, впрочем, незавидна изначально, с момента утраты зрения.
Впрочем, можно зайти с другой стороны: предоставить вороне большой (действительно большой, порядка 50 м2) уличный вольер с мягкой сеткой, где она сможет летать, подолгу не натыкаясь на пружинистые стенки, изучит обстановку, запомнит, где миски с едой, и действительно будет жить довольно неплохо. Другой вопрос — как много людей, содержащих у себя серую ворону, смогут обеспечить ей такие условия?
Ус.ыплять? Каждый решает для себя сам. Для меня ответ — скорее да. «Скорее», потому что и случай может быть особый, и желание сохранить жизнь хоть как-нибудь порой звучит громче голоса разума.
К слову, есть одно вполне определенное условие, при котором птица безоговорочно усыпляется, — это самотр.авматизация.
Если пернатый исключительно истеричен и постоянно наносит себе тра.вмы посредством ударов о поверхности, либо если из-за проблем с ориентацией в пространстве он ранит себя клювом и когтями (актуально для большинства дневных хищных птиц), то смысла работать дальше нет, поскольку и без того не самое приятное состояние слепоты сопровождается постоянной бо.лью, а также все новыми и новыми посещениями ветклиники и курсами лечения и стабилизации состояния.
Пример 2. Слеток ворона обыкновенного.
В более раннем возрасте получил травму верхнего отдела позвоночника. Это вполне реальный, а не абстрактный случай.
У птицы была крупная, хорошо сформированная голова с пушистым плотным перьевым покровом, которая «сидела» на скрюченном недоразвитом теле, покрытом пухом, трубочками и обломанными черенками.
Кожу под жалкими пародиями на перья покрывали как застарелые бол.ячки, так и совсем свежие кро.воточащие ссадины. Наблюдения и дальнейший анализ показали, что вороненок испытывал бо.ль либо дискомфорт и реагировал на это чрезмерно усердным грумингом, т.е. вместо того, чтобы счищать с себя трубочки растущих перьев и приводить «шубку» в порядок, он мочалил и вырывал перья и счесывал с себя кожу. Продолжалось это, как минимум, две недели.
При этом он был активен и с большим аппетитом ел. В будущем он вероятно даже смог бы немного ходить на своих изуродованных лапах. Тут веским аргументом в пользу эвтаназии стал не анализ перспектив, а результат диагностики, впоследствии подтвержденный вскрытием. Вкратце, у вороненка внутри все было так же плохо, как и снаружи: деформированный скелет, пережатые и смещенные относительно своего нормального положения внутренние органы. По сути, диагностика перевела ситуацию из категории спорных во вполне определенную. Птица страдала и не имела шансов на улучшение состояния.
И все равно дать добро на ее усыпление было трудно. Хотелось помочь… как-нибудь иначе.
Пример 3.1. Сова с полной утратой одной лапы.
Начну издалека и скажу, что эвт.аназии подвергаются до 90% птиц, лишившихся двух лап, одной лапы или большинства пальцев на лапах. Причина заключается в особенностях как опорно-двигательного аппарата птиц, так и птичьего скелета в целом.
Не вдаваясь в подробности и говоря простым языком: скелет птиц легкий и гибкий. В случае, если птица получает травму, лишающую ее возможности двигаться обычным способом (ходить, бегать, сидеть, летать), податливый птичий скелет постепенно начинает перекашиваться. Сперва это приводит к деформации опорно-двигательного аппарата, затем — позвоночника и ребер, а после — к сдавливанию внутренних органов, затруднению их работы, снижению иммунитета, росту количества хронических проблем со здоровьем и, в конце концов, сме.рти.
Этот процесс 1) неизбежен и 2) необратим. А, ну и 3) на последних стадиях чрезвычайно бол.езненнен.
В зависимости от вида птицы и характера травмы срок доживания может увеличиваться и сокращаться: кто-то протянет несколько лет, а кому-то, как сове из примера, хватит и полугода. Изначально планировалось попробовать поставить протез, но не получилось (протезирование птиц — отдельная большая тема, и на данный момент сделать птице полноценный протез невозможно).
Выпуск такой совы в природу, разумеется, невозможен, потому что с одной лапой она не смогла бы полноценно охотиться. В неволе же большую часть времени птица проводила не в воздухе, а сидя на единственной лапе. И все было, в общем-то, хорошо, пока на лапе не появился пододерматит, а общее состояние совы не ухудшилось. Ни остановить, ни откатить эти изменения было, в общем-то, невозможно. Сову пришлось ус.ыпить.
Пример 3.2. Полудикая сорока с частичной утратой одной лапы.
Отчасти реальный пример. Вариант эвт.аназии можно отбросить по следующим причинам:
— сорока — врановая птица, ее рацион обширен, она вполне может прокормиться без одной лапы;
— сорока — врановая птица, чьи иммунитет и выносливость дадут фору большинству оных у ее пернатых сородичей;
— частичная, а не полная потеря лапы, значительно улучшает ситуацию, т.к., сидя, птица опирается не на одну точку, а на две (искажения скелета все равно начнутся, но гораздо позже);
— полудикий и дикий образ жизни подразумевают свободу перемещения, и птица много времени проводит в воздухе, где поврежденная конечность никак не влияет на ее скелет.
Здесь стоит добавить, что проблема перекоса касается не только лап, но и крыльев, особенно когда речь идет о крупных тяжелых птицах. Однако даже полная потеря одного крыла не сравнится по интенсивности воздействия на симметрию скелета с потерей лапы, поэтому мало кто усыпляет птиц только потому, что у них частично или полностью отсутствуют крылья.
Так чем все-таки принципиально отличается сова из примера 3.1. от сороки из примера 3.2.?
Во-первых, у совы была высокая ампутация тазовой конечности (лапы) без сохранения точки опоры, а у сороки — низкая ампутация с сохранением точки опоры.
Во-вторых, сова не имела возможности подолгу летать, а сорока — имела.
Пример 4. Любая лежачая птица.
Обширная категория пациентов, попадающих в руки волонтеров в состоянии частичного или полного «нестояния».
Чаще всего это — результат повреждения позвоночника или таза. Птицы без лап, разумеется, тоже будут лежачими. В каждом таком случае требуется тщательный анализ травмы.
- если у птицы остановилась работа ЖКТ, это всегда эвт.аназия, т.к. пациент все равно ум.рет в течение следующих суток-двух, раздутый от собственного помета и отр.авленный продуктами его распада.
- если полностью потеряна чувствительность лап, т.е. надежды на восстановление двигательных функций нет, то ситуация становится примерно аналогична оной со слепыми птицами, только хуже.
- если птица постоянно лежит, не имея возможности встать и размяться, состояние часто ухудшается по накопительной из-за сдавления (компрессии) внутренних органов под собственным весом. Органы работают все хуже и хуже, постепенно набирает обороты застой в ЖКТ, результатом которого становится интоксикация организма и бактериальный бум.
Птица не может нормально испражняться, большую часть времени лежит в куче своих фек.алий и неприятно пахнет. Частые уборки и ополаскивания не особенно улучшают ситуацию — никакому дикарю не будет приятно, что его сгребли в охапку и пятый раз на дню несут подмываться. Стресс дополнительно истощает ресурсы организма и снижает иммунитет.
Вдобавок ко всему выше сказанному, лежачей птице тяжелее дышать. Затрудненность дыхания приводит к ускоренному износу сердечной мышцы и сосудов.
На пределе своих возможностей работают и почки — именно они чаще всего отказывают раньше всего остального и уносят жизни лежачих птиц.
Раньше считалось, что часть проблем можно решить, используя гамачки и прочие способы подвесной фиксации, но практика показала обратное — на смену старым проблемам приходят новые, нивелируя положительный эффект.
В зависимости от вида и общего состояния лежачая птица может прожить порядка полугода (иногда дольше, до нескольких лет), но качество этой жизни будет варьироваться от откровенно паршивого до более-менее приемлемого. Последнее возможно только в том случае, если человек, взявший на себя ответственность за такую птицу, будет посвящать ей колоссальное количество ресурсов: времени, сил и денег.
Тщательный подбор рациона (потребуются наиболее питательные и одновременно легкоусвояемые корма), регулярный мониторинг у ветеринарного врача, купирование инфекций (постоянных спутников птиц со сниженным иммунитетом), ежедневные гигиенические процедуры, массажи, ванночки и т.д. Возиться можно, но при длительном отсутствии какой-либо положительной динамики возникает справедливый вопрос о целесообразности.
У волонтеров, занимающихся реабилитацией, в работе с лежачими птицами приоритетная цель — возврат птицы в природу, т.е. полное восстановление всех функций ее организма.
Далее по приоритету — поставить птицу на ноги. Если она останется немного кривой и хромой, это лишит ее шанса выпуститься, но подарит другой — прожить долгую сытую жизнь в компании человека. Скажу прямо, не все дикари бурно радуются такому исходу, многие так и не смиряются с судьбой и не выказывают никаких теплых чувств к своим двуногим спасителям, но, по крайней мере, они контролируют свои передвижения, сидят там, где хотят, едят тогда, когда хотят, и избегают контакта с человеком тогда, когда хотят. Или идут на контакт. Опять же, если хотят. Грамотный ответственный хозяин — неважно, серой вороны или кубинского амазона — уважает личное пространство своей птицы и без лишней необходимости не навязывается ей.
Лежачие птицы лишены таких привилегий. Важно понимать насколько на самом деле глубока пропасть между лежачим человеком и лежачей птицей и не использовать это сравнение, как аргумент против эвт.аназии.
Человек может читать книги и смотреть сериалы, а иногда даже ставить мировые рекорды, сидя в инвалидной коляске. Птица может лежать и смотреть. Может есть, пить (часто — с помощью человека) и испражняться. Может ползать на крыльях, что приводит к стиранию кистей, а порой и к кр.овавым ссадинам и даже переломам. На груди появляются бол.езненные пролежни. Хозяин же, в свою очередь, никуда не сможет надолго уйти или уехать, потому что пернатому инвалиду нужен постоянный присмотр, а найти себе замену не так-то просто.
Порываясь взвалить на себя уход за лежачей птицей, всегда нужно, во-первых, рассматривать ситуацию максимально полно и комплексно, учитывая все обстоятельства и взвешивая собственные возможности, а во-вторых, честно отвечать себе на вопрос, кому все это нужно: птице или все-таки вам?
Заключение
...Минуло одиннадцать с лишним страниц Word-а, а мне, кажется, все еще есть, что сказать. Но, думаю, достаточно.
Рассказывать и объяснять можно бесконечно долго, это никогда не сделает тему эвт.аназии легкой и приятной в обсуждении.
Даже самые опытные волонтеры иногда по несколько раз подходят со шприцем к безнадежному пациенту — и откладывают его.
Потому что жалко потраченных усилий и хочется попробовать еще раз.
Потому что все должно было закончиться по-другому, ведь все надеялись и старались.
Жалко, обидно, несправедливо — всегда по-разному у разных людей, у разных птиц, в разных ситуациях.
Так хочется порой оставить какого-нибудь пациента в покое, дать ему прожить столько, сколько проживет, но понимаешь, что смысла нет, и результатом того, что ты дал слабину сейчас, станут несколько месяцев жизни сомнительного качества и неизбежная му.чительная см.ерть птицы.
На то, чтобы взять на себя ответственность, а не переложить ее на Бога, судьбу, саму птицу, других людей или еще куда-то, требуется существенное усилие.
Никому не нравится ус.ыплять.
Не нравится получать на руки безнадежных, а иногда и аго.низирующих.
Не нравится, когда, несмотря на все усилия и старания, все же не получается. Когда вы вместе с птицей боролись — и проиграли.
Можно сколько угодно стремиться к бесстрастной объективности, но частенько без эмоций все-таки не обходится. Можно вколоть препарат и убрать тр.упик в морозильную камеру, вскрыть, установить причину см.ерти, а можно утилизировать (захо.ронения во дворах и лесопарках запрещены, поскольку нарушают санэпидемиологические нормы) и дать волю чувствам.
Главное, чтобы эмоции не мешали работе. Чтобы птицы оставались, когда это возможно, и уходили, когда иначе уже нельзя. Чтобы волонтерам хватало сил отпускать их вовремя.
Некоторые пациенты особенно западают в душу. Кто-то смотрит умными глазами и как будто бы все понимает, а кто-то просто еще совсем малыш, и от того, что, не успев пожить, он получил чудовищные тра.вмы, на языке горько, а в груди — тошно. И еще хуже — от собственного бессилия. От того, что юный страдалец толком не видел неба — и ты его ему уже не подаришь.
За 2021-ый год через РЦ «Воронье Гнездо» прошло 1163 птицы. 44 из них были эвт.аназированы по медицинским показаниям. Это чуть меньше 4% от всех поступивших.
Все фото из статьи сделаны людьми, нашедшими птиц.
В начале я упомянула, что и мы, спасатели, не минуем иногда принятия решений, хотя чаще всего мы просто передаем безнадежных птиц ветеринарам. Однако снимая слишком долго провисевшего, запутавшегося в мусоре одной лапкой, слетка и взрослую птицу с дерева, или доставая критически долго зажатого кота в стеклопакете, мы прекрасно понимаем, что будущего нет.
И эмоции приходится зажимать в себе, и смиряться с неизбежным, и испытывать то же самое бессилие, о котором пишет Елена.
Для них можно сделать только одно - завершить страдание, но и это решение да, дается очень непросто.