Понедельник - а значит опять пришло время поговорить про #сибирский текст . Тем более повод есть: я как раз дочитала тематический сборник произведений о Сибири.
Хотя сборник и пополнил серию с названием "Русский рассказ", на самом деле его составили тексты разных жанров: мемуары, путевые заметки, эссе, репортажи и один-единственный художественный рассказ (Дмитрия Захарова), в общем, короткие произведения, причём очень разного уровня, какие-то мне обязательно захочется перечитать, а другие, по-моему, поместили в сборник скорее из уважения к авторам. Я бы, наверное, объединила весь этот винегрет старым добрым словом "публицистика".
Впрочем, определенная логика у составителей, конечно, имеется. Тексты восемнадцати авторов - небольшие, они разделили на три части. В первой - "Вспоминая" - мы прочитаем о детстве и юности в Сибири от людей, которые когда-то жили тут. а потом уехали. Во второй части - "Открывая" - мы слышим голоса тех, кто приехал в Сибирь как турист или по работе, и пытается осмыслить этот свой географический опыт. Третья часть, которая называется "Погружаясь", посвящена в основном старикам и "исконной Сибири", раскрывает суть вещей и людей, которые давно уже проросли в этой местности.
В аннотации к книге сказано, что "авторы не идеализируют Сибирь и не пытаются превратить ее в сказочное Беловодье". Да, пожалуй, не идеализируют, но определенно мифологизируют (и это не плохо и не хорошо, просто иначе мы не очень умеем взаимодействовать с пространством, об этом нам ещё Мишель Фуко говорил, все эти утопии и гетеротопии, да бог с ними, не о них сейчас речь). Один из авторов сборника так отмечает "особость" региона и свою готовность ее уважать и изучать ее секреты:
Так вот, я утверждаю, что сибиряки – это особая порода россиян, а фраза «богатство России Сибирью прирастать будет» – отнюдь не слоган. И дело даже не в обилии газа, нефти, леса, элементов таблицы Менделеева и алмазов, закопанных в земле, а в том, что люди здесь таинственным образом умеют минусы жизни обращать в плюсы.
Можно сказать, что каждый из авторов сборника пытается рассказать, что же такого особенного есть в Сибири. Я тут скажу только о тех произведениях, которые мне лично запомнились, показались важными или задели за живое.
В первой части такой текст всего один - это рассказ Ярославы Пулинович "Город безымянных улиц", в котором она описывает несколько месяцев жизни в маленьком сибирском городке где-то на севере. Она удивительно хорошо передала не столько какую-то "сибирскую специфику", сколько весь дух того времени (90-е годы) так, как его воспринимал ребёнок. Когда, помните, взрослые озабочены и постоянно напряжены, а ты переживаешь, как бы в воскресенье не пропустить "Утиные истории" и "Чипа и Дейла" и научиться хотя бы одним пальцем играть на пианино саундтрек из сериала "Элен и ребята" (и ты еще не знаешь слова "саундтрек", конечно же). Наверное, впервые, а я ведь на самом деле много читаю, я в такой ощутимой мере почувствовала в тексте "узнавание".
Обычно мы наскоро обедали, делали уроки, а дальше можно было только гадать, что сегодня взбредет в голову Татьяне. Иногда мы переодевались в платья Таниной мамы и до упаду танцевали под модную тогда Линду. «Мама-мамарихуана», – выкрикивала я, путаясь в длинных юбках, и представлялась статная загадочная женщина, мама какого-то там Хуана, которая хоть и не крапива, но трогать ее было нельзя по причине, видимо, скверного характера. Самой любимой была игра в школу. Составлялся журнал, распределялись классы. В моем учились Пугачева, Варум, Свиридова, Маликов и почему-то Глеб Самойлов, в Танином – Распутина, Губин, весь состав группы "Иванушки Интернешнл" и обожаемая нами Линда. Наши ученики бесконечно дрались между собой, получали двойки, а нам, двум строгим учительницам, ничего не оставалось, как выяснять между собой, кто виноват в очередном конфликте. Реальная ссора чуть не разгорелась, когда моя ученица Анжелика Варум влюбилась в Таниного ученика Андрея Губина и Таня настаивала на собрании педсовета, а я убеждала ее, что любой человек имеет право на любовь, пусть даже он еще учится в школе.
Вторая часть открывается колоритным и смешным репортажем Натальи Клевалиной "Духи и я", в котором она рассказывает о своем опыте обучения у тувинского шамана в Кызыле и его окрестностях. За ним следует рассказ Ирины Богатырёвой о её походе по Горному Алтаю и не самой удачной встречей с коренными жителями. Далее Илья Кочергин вспоминает о своем опыте работы в Алтайском заповеднике, а Олег Ермаков - тоже про заповедник, но уже на Байкале. Однако главным и самым глубоким текстов этой части мне кажется текст Василия Авченко "Станция Зилово", в котором он рассуждает, можем ли мы понять творчества писателя, если не знаем историко-географического контекста, в котором он творил? Авченко говорит об этом на примере Александра Вампилова и его "Утиной охоты". Могли ли филологи из европейской части России достаточно верно истолковать этот текст?
Полвека с лишним назад, в 1967 году, тридцатилетний Александр Вампилов написал одну из самых знаменитых своих пьес – «Утиную охоту», главного героя которой зовут Виктор Зилов. Эту необычную фамилию критики порой считали говорящей, возводили к ЗИЛу – неживая, мол, фамилия, автомобильно-дорожная, определяли Зилова как «оборотную сторону бездушного и рационального технократства». Возник даже термин «зиловщина» – особая духовная болезнь поколения. Фамилия действительно кажется искусственной: что еще за Зилов – почти что Камазов… Но когда на трассе мелькнул указатель на Аксёново-Зиловское, меня осенило: вот оно! Как питерское Автово не имеет отношения к автомобилям, а московские Химки – к химии, так и Зилов, похоже, возник не из ЗИЛа, а из самой забайкальской географии. Местные топонимы Вампилов, разумеется, прекрасно знал. Когда подумаешь об этом, Зилов сразу становится более живым, осязаемым, врастает в почву местного контекста. Вампилов вообще куда более конкретен, чем может показаться. Он умел сочетать театральную условность с журналистской предметностью, ценил деталь. В той же «Утиной охоте» фигурирует церковь, превращенная в планетарий. Критики писали, что этот образ резонирует с происходящим в душе Зилова: снаружи одно, внутри другое, раздвоенность сознания… Все это так – но образ не придуман, а взят из жизни: в 1950 году Троицкая церковь в Иркутске стала планетарием. Вот и руководство Иркутского ЦБТИ (в бюро технической информации трудятся – и не всегда образцово – вампиловские Зилов с Саяпиным) в свое время возмущалось пьесой: мол, клевета, заказ…
Рассуждая о "зиловщине", Зиловых в Иркутске, забайкальской топонимике и "восторженном непонимании" творчества Вампилова, Авченко делает фундаментальный и очень важный вывод:
И историю, и географию мы узнаём и знаем, по большому счету, через литературу. Именно она дает возможность почувствовать далекие места своими, близкими – будь то катаевская Одесса, пусть и ставшая теперь заграницей, бажовский Урал, распутинская Ангара или астафьевский Енисей. Если местности нет в хорошей книге, прочитанной и усвоенной страной, – считай, этой местности нет вообще. Допустим, Колыма в нашей литературе присутствует, – а кто знает Яну, Алазею или Оленёк, которые в Европе вполне тянули бы на статус «великих рек»? Волга впадает в Каспийское море, а куда впадает не ме нее грандиозная Обь или, допустим, Индигирка? Черное море описано вдоль и поперек – а что у нас с Беринговым, Охотским, Японским? Культурное освоение территории не менее важно, чем военное, административное, демографическое и экономическое. В этом смысле остров Сахалин по-настоящему открыл и присоединил к России не моряк Невельской, при всем уважении к его подвигам, а писатель Чехов.
Завершает вторую часть сборника не менее любопытный и убедительный текст - большое эссе Андрея Рубанова, в котором он анализирует "Житие протопопа Аввакума" как первый "сибирский текст" русской литературы и как текст, во многом задавший тон в наших рассуждениях о Сибири.
Третья часть сборника оказалась для меня самой сложной. Я увидела, что один из рассказов написан Михаилом Тарковским, и обрадовалась, что наконец-то познакомлюсь с этим автором. Давно ведь собиралась почитать, да все руки не доходили. Но текст Тарковского оказался крайне этнографически нагруженным, как-то по-пришвински тяжеловесным, "без картинок и разговоров". И я буквально продиралась через него:
На другой день чуть морозец, пошла шужка, сальце, небольшие, похожие на бляшки плесени льдинки. Вот еще подморозило, сильнее шуга пошла. Вот и притор начинает мять, растёт торосистый ледяной припаек у берега, и все глядят, куда бы удочки налимьи воткнуть. Всех волнует, как Енисей будет вставать - ровно или замнёт его так, что торос на торосе и дороге через рубить задолбаешься. Когда к Новому году выйдут охотники, им будут говорить: "Анисей ноне как закатало, гольный торос" или "Анисей-то нынче смотри-ка как стал, хоть боком катись".
Впрочем, эпизод с налимом мне понравился.
Самым же интересным в этой, третьей части сборника мне показался текст Евгения Попова "Сибирь". Он берётся рассказать о том, как в 17-летнем возрасте работал грузчиком в одном из красноярским гастрономов, и напарником его оказался "подданный Венгерской социалистической республики товарищ Ласло Кольтенеккер". Именно тут Попов выдает стройные и в общем-то правдивые мифологемы о Сибири, в которые мы привыкли верить и которыми отчасти живём:
Это - пример волшебной эманации Сибири, где любой мужик зачастую имеет биографию, достойную пера писателя Александра Дюма-отца, создателя "Графа Монте-Кристо".
Где тусклый с виду камень может оказаться самородком.
Где можно раствориться в "зелёном море тайги" и бесследно исчезнуть с глаз начальства, которое всегда враждебно человеку, о чем справедливо толковал еще Карл Маркс.
Где Дикий Восток плавно переходит в Дикий Запад, опровергая тем самым известный постулат певца британского империализма Редьярда Кпилинга о том, что смешивать эти части света нельзя. Прекраснейшим образом они смешиваются, что может вам подтвердить упомянутый Ласло Кольтенеккер, если он, конечно, еще существует на этом свете. "Я - гений Сибири, Новой Америки!" - кричал, эпатируя публику, первый сибирский футурист Антон Сорокин, автор книги "Тридцать три скандала Колчаку". Антон Сорокин был прав, но его заморили большевики.
Да и то – Сибирь чем не американский melting pot, или плавильный котел, если выразиться по-нашему? Русские, украинцы, белорусы, казахи, немцы, которые постепенно наполняли Сибирь с XV века, ненцы, эвенки, эвены, хакасы, долгане, кеты, буряты – что жили здесь всегда, как индейцы всегда жили в упомянутой Америке. Французы, англичане, японцы, китайцы, литовцы, латыши, эстонцы… Ответственно утверждаю, что за годы и столетия все переплавилось, кто бы что по этому поводу ни говорил, что бы ни декларировал. К примеру, у одного из главных радетелей русской идеи, жившего в городе И., стоящем на реке А., – выдающиеся азиатские скулы, доставшиеся ему в наследство от предков – тофаларов. Крещеный еврей из того же города является видным современным русским поэтом, а финн Тойво Ряннель стал знаменитым сибирским пейзажистом. Что, собственно, никого не удивляет или, по крайней мере, не должно удивлять. Ведь все люди – братья, не так ли?
Хорошая книга! Еще бы с десяток таких прочитала.
#сибирский текст #современная русская литература #редакция елены шубиной #читает_шафферт