Человек на земле разучивает ту песню,
которую будет петь на небесах.
Виктор Гюго.
Граница. Всякий раз я думаю, что она напоминает мне заборы, которыми друг от друга отгораживаются нерадивые соседи. Поделили мир, превратив его в лоскутное одеяло – пестрое, дисгармоничное по цветовой гамме и подтверждающее – люди до сих пор разобщены. И даже заповедь любви, оставленная им Богом, не стала основой и платформой для добрососедских отношений.
- Прошу, - мне вернули сумку с досмотра.
- Благодарю.
В такси улыбчивый и белозубый водитель сразу понял, куда меня нужно доставить. Он всю дорогу что-то рассказывал, шутил, смеялся и к концу пути окончательно подкупил меня не только веселостью и простотой нрава, но и какой-то редкой по сегодняшним меркам доброжелательностью.
Монастырь, белой крепостью, поднимался ввысь. У его подножия, темно-зелеными стражами стояли величественные и древние туи. Голубые купола, где-то высоко, в каком-то невидимом пространстве сливались с небом, покрывая землю вышним благословением. На небе, ведь, не было границ? Были. Люди поделили и небо.
Матушка Досифея, старица, которая давно потеряла счет годам, на покой не просилась. Ей так хотелось приносить пользу сестрам, что свое, наверное, уже последнее монашеское послушание она выполняла с большой охотой. Из маленького окошка сторожки выглянуло улыбчивое личико. Я поклонилась в пояс.
- Приехала, приехала, - радостно приветствовала она и поспешила выйти на улицу, чтобы открыть ворота.
- Мир вам, - я обняла маленькую, до косточек высохшую инокиню.
- А мы тебя и ждать перестали. Что же это ты, голубушка, глаз не кажешь? Ай в миру тебе пригляднее?
- Нет, матушка, не пригляднее. Просто время не простое. Все сразу и не расскажешь.
Неспешно помогла ей затворить ворота. Мать Досифея осталась дежурить в своей сторожке, а я направилась по ухоженной тропинке вглубь монастыря. Там, возле стены, приютились две дорогие сердцу могилы - Владыки и Игуменьи. Моих духовных отца и матери. Что мне было сказать им? Всегда одно и то же… Не выбранный путь… Не принятые решения… Не сделанные выводы…
Как-то Владыка сказал:
- Сидишь на двух стульях, выбирай.
Я стояла и думала о том, что сегодня я крепко уселась в промежуток меж двумя стульями. Я как тот буриданов осел, который никак не мог решить, с какой миски начать: то ли с воды, то ли с еды, да так и умер от жажды и голода.
На моей родине, дома, март, но еще зима. Падает снег, не растаяли сугробы, лишь весенний наст по опушкам леса уже мешает кататься на лыжах. Здесь иначе. Воздух ароматный от цветов и моря… Теплый ветер, другая жизнь. Там, на родине, я «востребованная» и… ничья. Здесь я - Божья. Здесь сестры, которые ждут, когда я, наконец, приму самое главное в своей жизни решение. Здесь должна проходить моя истинная, потаенная, скрытая от посторонних глаз, чистая и светлая жизнь.
- Ты вернулась?
Голос за спиной был узнаваем с первого звука. Благочинная, сестра Мария. Синеокая, тоненькая, как стебелек, высокий лоб спрятан под апостольником и скуфьей. И ряса на ней летняя. Тепло.
- Вернулась, - я поклонилась, - благослови…
Она обняла меня взглядом и повела в главный корпус. Здесь ничего не менялось. Те же выщербленные за века плиты на полу, большие и просторные коридоры, множество цветов в кадках, древние решетки на высоких, вытянутых окнах. Та же тишина и умиротворение… Матушка сняла ключ со стены.
- У тебя перед постом убирались и белье постелили. Ждали. Передохни с дороги. Можешь поспать до канона. Голодная?
Я покачала головой.
- Чай принесу в термосе. Сухарики на столе. Отдыхай.
Я открыла ключом свою келью. Большое низкое окно было зашторено. Узкая кровать под легким одеялом сверкнула белизной. В углу уютно теплилась лампада. Иконы Спасителя, Матери Божией и Святителя Николая были , как складень, оправлены в единый киот.
- Благодарю Тебя, Господи, за хорошую дорогу по молитвам Пресвятой Богородицы и Святителя Николая.
Открыла узкий, как пенал шкаф, поставила в него сумку. Переоделась в серый подрясник. И села к столу.
- Молитвами святых отец наших…, - раздался голос за дверью.
- Аминь!
Вошла матушка. В руках у нее был объемный термос, на котором китайский художник нарисовал практически райскую птицу. Красиво!
- Пей чай и отдыхай.
Она ушла тотчас, в монастыре попусту разговоров не ведут. В келье всегда был один стул. Если кто-то заходил по надобности, не присаживался. Быстро сообщал, за чем приходил и отправлялся к себе или на послушание. Я посмотрела на часы: четыре утра. Сейчас прозвенит колокольчик. Сестра Наталья пройдет по коридору ради побудки сестер. Мне разрешили спать. А не хотелось. Но монастырь – не мир. Тут указания благочинной не обсуждаются. Как в армии: приказали – исполняй. Вначале кажется непривычно и трудно. Но потом привыкаешь отсекать свою волю и оказывается, что это совсем не сложно – смирять дух противоречия. Хотелось повидать сестер, но придется ждать канона. Выпила чаю и калачиком свернулась на кровати, укрывшись своим пуховым платком.
Разбудил стук в дверь.
- Молитвами святых отец наших…
Я быстро вскочила, пригладила волосы и накинула платок на голову. Расправила одеяло на кровати
- Аминь.
Еще одно замечательное правило монастыря: никто и никогда не зайдет к тебе в келью без молитвы и разрешающего от тебя: «Аминь». А это означает: никакого «врасплох».
Мария приоткрыла дверь и ласково позвала на службу.
- Отдохнула?
- Спаси, Господи. И спать не собиралась, а за послушание проспала целый день.
Она едва заметно улыбнулась.
- В Храме прохладно. Возьми пуховый платок.
Я поклонилась. И вспомнила спектакль «Странная миссис Сэвидж». Там одна из героинь жаловалась, что ее никто не любит. А мудрая миссис говорила ей: «Тебе сегодня уже столько раз объяснились в любви, а ты даже и не заметила. Тебя же предупредили, чтобы ты взяла зонт на прогулку, потому что может пойти дождь? Предупредили. Забота – это тоже любовь…». Сколько раз мне сегодня сказали о любви? Да только этим сестры и занимались… Отчего в миру люди не обращают внимания на такие простые, но важные вещи?
Сотовый телефон работал ужасно. Входящие одолели. Поговорить так ни с кем и не удалось. По каким-то непонятным причинам не получалось связаться с домом. Я отключила этот оплот земной цивилизации, опустила его в карман подрясника и отправилась на службу.
В Храме стояла растворенная в запахе ладана благоговейная тишина. Немногочисленные свечи отбрасывали тени с высоких, тщательно выскобленных подсвечников на серо-бурые каменные плиты. Сестры, собравшись на салие, перебирали ноты и внимательно слушали указания регента хора, инокиню Алипию. Постовые службы – особые. За год кое-что забывалось. Поэтому нужно было тщательно готовиться.
Игуменское кресло пустовало. Замену матушке так пока и не нашли. Обязанности игуменьи исполняла благочинная, мать Мария. Но сиротство сестер чувствовалось, в воздухе витало. Так случается, когда дети в большой семье теряют мать. А тут и мать и отца сразу. Так хотелось поплакать, но слёзы, застыли где-то глубоко. Отец Евгений дал возглас и служба началась. На меня никто не обратил внимания и я, не получив послушания, тихонечко пристроилась за колонной, на которой расположили Образ Спаса Нерукотворного – мой любимый в Свято-Никольском Соборе.
Тихая, особая служба. Великое Повечерие с чтением Великого покаянного Канона преподобного Андрея Критского : «Помилуй мя, Боже, помилуй мя …». Плакали сердца монашеские от совершенных ошибок, которые в Церкви обозначают словом «грехи». Высокими, чистыми, ангельскими голосами просили сестры о прощении и оставлении всех прегрешений. Владыка Иоанн (Шаховской) писал: «Трудно говорить о Боге в третьем лице. Бог не «Он», а безмерное ты». Я тихонько, подпевая сестрам, клала земные поклоны и чувствовала это удивительное безмерное единство покаяния. Прямо по обетованию: «где двое или трое соберутся во имя Мое, там и Я буду посреди них»… Господь видел нас, и мы знали, что видел. Поэтому такими немногословными были наши молитвы. Лишь благодарность за все, лишь вера ни о чем, кроме помилования и спасения, не просящая.
На первой неделе трапез не было. Устав древнего монастыря не меняли с момента его основания. Он отличался строгостью и благочестием древних. После окончания службы нас всех благословили, и мне было позволено на улице немного пообщаться с сестрами. Как же я по ним соскучилась. Новых не было. Число сестер всегда было одним и тем же – двадцать мантийных монахинь, десять рясофорных и двадцать послушниц. Мирные, светлые, добрые лица. Внутренняя строгость была, но лишь к себе. К другому – всегда любовь и снисхождение. Так их воспитала матушка.
- Ты насовсем? – Спросила Лидия.
Я покачала головой. Нет. Пока нет. Они с нежностью и пониманием смотрели в мое смущенное лицо. Кому, как не им были известны трудные выборы, которые делает душа в своей жизни. Кому, как не им было знакомо ожидание воли Божьей… К нам подошла благочинная - сестра Мария.
- Завтра поешь с сестрами на клиросе.
Я поклонилась. И в это самое мгновение вспомнила слова покойной игуменьи:
- Придет время, и ты у меня на клиросе петь будешь.
Значит, пришло это время. Что еще осталось? Уйти с работы, расстаться со столичной жизнью, родственниками и подругами и навсегда затвориться в любимой обители? Какой я, в сущности, счастливый человек… Меня любили там и ждали здесь. А я, в поисках своего истинного пути, так и застряла в последнем выборе, который уже давно пора было сделать. Как странно устроен человек? Как двойственно он устроен… Молодость выбирает легко, спонтанно, часто импульсивно. Зрелость обучена думать иначе: взвешивать и анализировать. Сердце остается тем же чувствующим органом, как и в юности, но голова с определенного времени вносит свои коррективы. Что меня останавливало? Не знание своего пути. Истинного понимания, чего я хочу и что правильно в отношении моей жизни , спланированной там, наверху. Любила ли я обитель? Да. Но любовь без рассудительности могла увести со своей дороги на чужую. Монахи любят рассказывать, как к старцу пришли две послушницы, чтобы получить благословения. Одна просилась в монашество, другая - замуж. Та, которая хотела для себя мужа получила благословение на постриг, а та, которая просила мантию была отдана мужчине в замужество. Вот оно как бывает. Сегодня мне было некому задать своего главного вопроса. Как сказал покойный старец схиархимандрит Кирилл (Павлов) : «Стариков у нас много, а вот старцев я не знаю»… Кто может указать волю Божью? Благими намерениями легко выстлать дорогу вниз… Но где-то в глубине своего сердца я догадывалась, что дело было не только в этом. Не только в необходимости получить благословение на постриг. Я сидела меж двух стульев по той причине, что так и не сделала своего окончательного выбора. Я уходила от мира, но так и не дошла до монастыря… Буриданов осел… От понимания этого становилось совсем лихо…
Поговорив немного, сестры разошлись, а я пошла провожать мать Досифею в ее сторожку. В маленькой келейке было тепло, даже душно. Матушка усадила меня на свой диванчик, а сама пристроилась на табуретке. Выставила на стол чашку с золотистой полоской поверху. Ручка была отбита.
- Вчера отколола. Попечалилась, а потом поняла - так сподручнее.
Она налила травяного чая и достала из мешочка сухарики.
- Я тебе принесу другую чашку, матушка.
Она улыбнулась глазами.
- Не нужно. Этой хватит. Заведешь вторую чашку, только и будешь делать, что посуду мыть.
Я улыбнулась. Если не знать монахинь изнутри, порой есть чему удивляться.
- А ты почему мой подарок не носишь?
Она замахала руками.
- Вот еще что выдумала! Зачем же я буду такую красоту трепать попусту. На праздник надену, если мать Мария благословит. А помру, ты его носить будешь.
Я опустила глаза. Она спохватилась и ласково добавила:
- Ты мне очень хороший подрясник подарила, теплый, красивый. Такой только молодым носить. Всегда тебя благодарю.
- Было бы за что, матушка.
- Есть за что. Знаю, за что.
Немного помолчала.
- Ты мне вот что скажи, когда ты уже навсегда вернешься? Доживу ли, дождусь? Покойная мать Игуменья ждала, Владыка ждал, так и не дождались… Все никак с миром не расстанешься…
Мать Досифея в миру никогда не жила. Как привели ее отроковицей в монастырь, так ничего, кроме монастыря, она и не видела. Я могла предположить, что жизнь за оградой казалась ей чужой, шумной и пустой. Но ни одного раза не услышала от нее хоть слова осуждения этого непонятного и чуждого ей мира. Есть такие редкие души: чистые, светлые, Богом благословленные целомудренно любить всех. И мир не вмещает их. Не понимает, часто гонит от себя, не принимая, словно мешают они ему, словно стоят у него на пути, как немой укор совести, как упрек недосягаемого совершенства. И не сразу разглядишь такую душу. Прячется она от глаз людских в скромность или, наоборот, в легкое юродство, а то и в ложное легкомыслие, смешно говорит, чудно одевается. А заглянешь внутрь – дыхание перехватывает: там, в самой глубине сокрыт от мира сокровенный сердца человек, такая по красоте душа, что диву даешься… Откуда такое взялось? Да и может ли вообще быть подобное?
Словно услышав мои мысли, она засуетилась, полезла в маленький потертый чемоданчик и с таинственным выражением на лице достала старинную резную шкатулку. Бережно, осторожно поставила ее на стол и сказала:
- Тебе благословили.
- Кто?
- А мать Георгия. Когда отходила ко Господу, велела тебе передать.
Я открыла шкатулку. Внутри, на голубом, стертом временем бархате, лежал образок Матери Божией Иверской. С белой эмали смотрели на нас любящие и печальные глаза Богородицы. Я поцеловала образок. И закрыла шкатулку.
- Мать Досифея, не могу я принять этого подарка. Это не просто духовный подарок, а еще и целое состояние. Ему невесть сколько лет. Ты у благочинной спрашивала?
- А то как же? Она и сказала, чтобы передала. Иверская – покровительница монахов. Какого еще благословения ты ждешь?
Я вновь открыла шкатулку и, взяв совершенно бесценное сокровище, одела его на шею и спрятала на груди вместе с нательным крестом.
- Я пойду.
- Ступай, голубка. - Она благословила меня по-матерински поцелуем в лоб. – Ступай.
В четыре утра прозвенел утренний колокольчик. Я быстро встала и пошла умываться. По коридору спешно шла Лидия. Лицо у нее было озабоченным и расстроенным.
- Что?
- Мать Досифея ко Господу отошла, - сказала инокиня и поспешила к выходу.
Я так и осталась стоять с полотенцем на плече. Какой сегодня день? Четверг. Вчера была Литургия Преждеосвященных… Значит, утром причастилась, а вечером - отошла. Тихо и мирно, во сне. Выдохнула матушка и улетела душа в родные обители…
Я прикоснулась к образку, который вместе с крестом хранился у меня на груди. И в это самое мгновение внутри, в самом сердце, словно вспыхнул огонь. Он разливался по всему телу горячими волнами, возрастал, проходил, казалось, по всем сосудам, словно менял тело. А потом я ощутила такую радость, глубокую, истинную, о которой и помыслить не смела. Это было так удивительно, неведомо доселе, недосягаемо для моего понимания. Что это?
- Это Благодать Божия. – Раздался за спиной голос благочинной. – Место для тебя освободилось. Ты останешься?
- Да.
- Навсегда?
- Да.
- Путь Любви тебе достается в наследство.
Она опустила голову. И спокойно пошла в канцелярию.