Для сайта библиотечной сети Владивостока я делала интервью с Вадимом и Феликсом из "Concrete Jungle". Здесь выкладываю самое начало разговора, не планировала, что это пойдет на сайт, думала, двадцать минут поболтаем и оревуар. Мы и договаривались на быструю встречу, мол, у всех дела. Но разговор получился долгим, мне было о многом любопытно спросить и жалко стало выкидывать треть интервью.
НГ: Правильно я понимаю, что у вас разница в возрасте.
ФМ: Так видно разницу? А кто старше?
НГ: Вадим.
ФМ: У нас маленькая совсем разница, два или три года, не должна быть видна.
НГ: И вы сотрудничаете вместе чуть ли не со студенчества?
ВГ: Нашей команде четырнадцать лет уже.
НГ: Если вы учились на разных курсах, как же вы познакомились?
ВГ: Нет, на одинаковых учились. Просто я заканчивал художественное училище. Благодаря общему другу познакомились с Феликсом на уличной площадке, связанной с уличным искусством. Нас с Феликсом не объединяла учеба, мы в разных вузах учились, разные компании. Я после художественного училища поступил в ДВГУ на графический дизайн, а Феликс в ДВГТУ на архитектуру. Это все связано, конечно: искусство, дизайн, архитектура, вокруг да около, но через университеты мы друг друга не знали.
НГ: Вы наверное в курсе, что вашему проекту «Семь сопок» журналист Лада Глыбина дала характеристику «Семь членов»? Думаю, ваш проект получил своеобразный пиар после такого комментария.
ФМ: Мы не знали об этом. Там же в чем идея была: когда мы проектировали, хотели сделать что-то монументальное, чтобы оно ощущалось как что-то архаичное даже. Одни из первых рукотворных объектов – это менгиры, стоящие камни. Ставили их, потому что в архитектуре это называется вертикальная доминанта. Люди всегда замечали: когда есть что-то большое и высокое, это вызывает эмоции. Ничего общего с фаллосами в плане размеров и восприятия. Это какое-то синтетическая история уже про фаллосы, а так высота была всегда про то, что это видно, знаково. И в архитектуре это продолжается сейчас! Про фаллосы - это сильно притянуто, наверное, после Фрейда началось распознавание членов.
ВГ: На это же можно через разные призмы посмотреть. Можно как на объемную инфографику.
ФМ: Там есть еще и рациональная часть, не только художественная.
НГ: Если бы вы про эту шутку журналистки знали, как бы вы посмеялись, оскорбились?
ВГ: Мы же давно в рамках общественности существуем. Поэтому для нас в таких комментариях ничего такого. Комментарии – это хорошо, нужно их просто аргументировать. Потому что мы же не с «Семи сопок» начинали свое творчество, а для художника всегда важна обратная связь. Поэтому на протяжении всего времени, как мы начали работать, мы всегда стремились получить обратную связь.
ФМ: На самом деле та скульптура, которая существует сейчас, явилась результатом осмысления комментариев. Мы выкладывали первичный, изначальный дизайн в сеть, и на VL на нас было очень много комментариев негативного характера. Но мы ж проектировщики, мы смотрим сквозь негатив в субстанцию комментария. Потому что бывает абсолютно пустое, сплошные эмоции, а бывают ценные вещи. Там комментарий был такой забавный, с изображениями Микеланджело, вот, типа, раньше умели, а сейчас что. Действительно, надо отдать дань мастерам прошлого, они были очень крутые, особенно учитывая те материалы и те технологии, которые тогда были доступны. А какой вывод мы из этого сделали: мы же хотели сделать очень минималистичную штуку, просто бетонные колонны. А потом мы поняли, что, наверное, это нам, архитекторам понятно такое формообразование, а обычным жителям города хотелось бы увидеть больше деталей. Поэтому мы пошли глубже и сделали микрорельеф. И для нас это было открытием, что это даже еще лучше, чем мы себе видели. Такой комментарий стал основой, чтобы пересмотреть технологию.
ВГ: Как раз это более пространственная композиция, которая и издалека смотрится и контактирует со зрителем. Можно подойти, отсканировать QR-код и перенестись на съемку квадрокоптером. Там еще звук должен был доноситься из элементов снизу. Там все есть, просто недоработка, чуть позже запустим.
НГ: Мне кажется, жителей Владивостока, включая художников, дизайнеров, можно поделить на два типа: тех, которые любят очень яркое, контрастное, практически психодел и тех, кто любит больше спокойное. Вы, я так понимаю, тяготеете больше к минимализму, к природным цветам.
ФМ: Мы цвет почти не используем. Посмотрите, в чем мы сидим, на нашу одежду. Поскольку мы с Вадиком долгое время работали как художники, у нас нет проблем с цветом вообще, принципиально, у нас нет отрицания цвета. Просто работа в городской среде – это работа с материалом в первую очередь. А цвета – это история про очень временные решения. Лучше делать пространство, скажем, в материалах и оставлять в нем пространство для искусства, в котором есть место и цвету, и свету, и всему остальному. Нежели брать и как архитектор всем пихать в лицо свою идентичность, не давая простора для других. Мы уже прошли ту стадию, когда хотели заявлять о себе очень громко. Мы стараемся делать среду. Когда мы хотим заявить о себе, мы даем это понять в объектах. Но в основном от контекста все зависит. А контекст во Владивостоке обычно говорит: «Просто сделай меня, я хороший! Я хочу быть хорошим, а не невероятным».
ВГ: И с цветом надо очень хорошо работать. У города должен быть колористический план. Если посмотреть европейские города, там крыши только терракотового цвета. То есть крыши там должны состоять только из этого материала. А делать абы сделать, это будет цирк какой-то.
НГ: Вот что я еще хотела с вами обсудить: то, что сказал искусствовед Кирилл Светляков про скандальную скульптуру «Глина» Урса Фишера. Светляков сказал, что скульптура прекрасная, композиция прекрасная, но это агрессивное искусство. Реакция обычного человека на нее: «Что это вообще такое?!»
ФМ: Значит, сработало! В России, мне кажется, надо освежать восприятие горожан. У «Семь сопок» была такая же цель. Когда мы над этим проектом работали, общались с мэтрами архитектуры, и мой профессор говорил: «Ну нет, сопки – это же плавное», и мы обсуждали, что хочется, чтоб было как-то свежо, неоднозначно, чтоб была интервенция. Сопки и столбы – это разные образы, вот чтобы оно как-то немного диссонировало. «Глина» в этом плане сильно круче, она больше, она амбициознее. С точки зрения технологии – мое почтение.
ВГ: Она образнее. В глине ты можешь все что угодно увидеть.
ФМ: С точки зрения технологии строительства это просто невероятно. Те, кто к этому не причастен, не могут это оценить, как это технологически сделано. Эти панели – это же какая-то 3D фрезеровка. В этом то и красота объекта, можно же было что угодно сделать, но в этом технологическом исполнении, в этом размере в самом центре Москвы, это все работает как объект с контекстом, очень хорошо.
ВГ: А для обывателя важно встрепетнуться.
ФМ: Да. Роль художника – это же душа общества. Вот мы делаем городскую среду, мы тоже деформируемся. У нас все дороги, радиусы поворотов, СНИПы, нормы, безопасность, доступность для инвалидов, то есть, слои, слои, слои. А художник – человек, который приходит в эту всю экосистему и такой «Эй! Проснись!» И все такие: «Что это? Глина какая-то! Что я здесь делаю? Зачем я живу?».
ВГ: Я просто помню комментарий Паши Шугурова, мы ведь одно время взаимодействовали постоянно на почве искусства, и Паша всегда говорил: «Владивосток еще не готов к какому-то такому неоднозначному решению, когда ты что-то абстрактное делаешь. Нужно это абстрактное немного приземлять в какое-то равновесие, в какой-то реализм». Но ты же не должен всегда делать тигра, тигра, тигра. Хочется уже от этого отойти. И я думаю, история искусства всегда на том и строилась, что нужно что-то переделывать, что-то перестраивать. Никогда не бывает, что люди уже готовы к другому восприятию. Художники – передвижники они и думали: «Чего-то не хватает! Кардинально нужно что-то изменить». И это не только про искусство, а в целом.