МОЯ БАБУШКА
…Солнце прокралось через тюлевую занавеску к изголовью моей кровати и заставило отвернуться и закрыться плотнее одеялом. Но сон уже уходил, и я явственно слышала тихий шёпот, доносившийся из выступа – так назывался у нас небольшой застеклённый закуток, облюбованный бабушкой для своих нужд. Главным здесь был небольшой иконостас, состоящий из очень стареньких, скромных икон, аккуратно расставленных на тумбочке и укрытых кружевной полостью, под стать деревенскому рушнику.
Каждое бабушкино утро начиналось с молитвы. Повторяя заученное на всю жизнь, она добавляла свои, идущие от сердца, наболевшие просьбы к Всевышнему – о здравии, о вразумлении, о помощи… И никогда – о покарании. Так и запомнились мне с тех, детских лет – «Богородице, Дево, радуйся..»; «Рождество твое, Христе боже наш, научи мя оправдание твое…»; «Да воскреснет Бог, и расточатся врази его…» Несмотря на сугубо атеистическое воспитание школой, да и партийными родителями, я на всю жизнь запомнила и слова, и музыку бабушкиных молитв.
Бабушка была родом из Курской области. Дедушка Михаил Павлович Мальцев взял её в жёны, как она рассказывала, «увозом». Взял и увёз на лошади в другое село и обвенчался. А поскольку семья бабушки была многодетной, там только обрадовались такому повороту. Жаль только, что расспросить подробнее бабушку обо всех этих, таких интересных сейчас событиях не пришлось. Когда пришло понимание важности этого, было поздно.
Знаю, что бабушка родила восьмерых детей, двоих потеряла в младенчестве. Шестеро выросли, получили достаточное по тем временам образование или специальность. Оба сына – Николай и Иван – воевали. Иван Михайлович Мальцев пал смертью храбрых на Курской дуге. Его имя высечено на монументе, который высится на Танковом поле – так называется равнина между Курском и Белгородом, на которой разворачивалось знаменитое танковое сражение.
Младший лейтенант Иван Михайлович Мальцев.
…Когда я проезжаю в поезде мимо этих мест, смотрю в окно, стараясь заметить, не пропустить и обелиск, и храм-часовню, построенный на этом месте. Если это происходит поздней осенью или зимой, и деревья вдоль дороги стоят без листьев, то хорошо виден величественный, красивый, бело-золотой храм. Всякий раз даю себе слово когда-нибудь выйти из поезда и пройти поклониться этим местам, почтить память и Ивана Михайловича, и других воинов, упокоившихся в этой земле…
…В колхозе села Мальцево Курской области, куда дедушка отвёз её после «увоза», бабушка работала в пекарне – получала муку, замешивала тесто, лепила и пекла хлеб, который потом сдавала «в общину». Как правило, такую работу поручали самым надёжным, честным работникам – Хлеб же! Бабушка была как раз из таких, доверенных людей.
Михаил Павлович и Агриппина
Афанасьевна Мальцевы.
А вот дедушке местные власти не доверяли. Он был сапожником, единоличником, в колхоз вступать категорически отказался. Да ещё у него была – страшно подумать – лошадь! На ней он ездил «в район» за материалом для своей работы, развозил выполненные заказы. При огромной семье с шестью детьми, достатка, необходимого для безбедного существования, не было. Мама рассказывала, как оправдана была в их семье поговорка «сапожник без сапог»: обувь была далеко не у всех членов семьи, кое-что приходилось носить по очереди.
В деревне – всё на виду, все знают, кто как живёт.. Но был человек, который всё-таки сообщил «куда следует» о дедушкиных «политических воззрениях», и было принято решение о «раскулачивании» и ссылке. К счастью, нашёлся и другой, кто вовремя предупредил об этом деда, и вся семья, собрав пожитки, снялась с насиженного жилья и уехала в Сибирь, в Иркутскую область. Там дед купил дом, постепенно завёл кое-какое хозяйство, и опять началась трудовая, нелёгкая, но всё- таки свободная жизнь. Дети подрастали, женились, выходили замуж, рождались внуки…
А потом, как и для всех – началась война…
… абушка жила с нами с тех пор, как мы из Риги, где я родилась, переехали в Калинин (Тверь), а потом и в Николаев. Папа учился в военной академии имени Молотова. Бабушка приехала из Иркутской области, где в то время, овдовев (дедушка умер в 1946 году), жила в семье старшей дочери Анны, и взяла на себя домашние хлопоты и заботы обо мне. Мама получила возможность работать. Жили мы в академическом военном городке, где школы не было, поэтому она, учительница по образованию, стала работать в Академии корректором в местной типографии. А я оставалась под присмотром бабушки.
Жили мы в финском домике с двумя входами, на две семьи. Рядом – небольшой палисадник, даже огородик, где бабушка сеяла морковь, зелёный горошек, много цветов. Помню огромные махровые маки – белые, алые, разноцветно-полосатые. Когда созревали коробочки, бабушка давала вытряхивать из них прямо в рот вкусные сладковатые маковые зёрнышки. А зелёному горошку мы с местными моими друзьями – Борькой Марковым, Валеркой Медведевым – не давали созреть. Только завяжутся молодые сочные стручочки, мы тут как тут: несмотря на бабушкины запреты, обрываем их и с удовольствием ими хрустим. Такие же набеги делали и на морковку – ползли по грядке, чтобы никто не увидел, вырывали сладкие оранжевые, ещё тонюсенькие морковинки и ели почти с землёй!
В это время в городке шёл ремонт фасадов наших домов. Ремонтировали их пленные немцы. Бабушка их очень боялась, запрещала мне к ним подходить. А я, по-детски бесстрашная, да ещё и любопытная, всё равно лезла всюду. Немцы, конечно, были не те, против которых воевали наши отцы. Это были уже побеждённые. И вели они себя соответственно – скромно, тихо, работали, как свойственно именно немцам – качественно и добросовестно. А детей угощали конфетами, пытались их приласкать. От конфет, помню, мы не отказывались, но в близкие контакты с ними не вступали – всё-таки враги!
Город Тверь.
Наш военный городок стоял на крутом волжском берегу, с берега открывался замечательный вид на разлив Волги, на многочисленные небольшие островки в середине, куда весной мы с папой и мамой ездили на лодке ломать ветки черёмухи. Росла она там в изобилии. Привозили домой, расставляли в банках, вёдрах – нигде больше не помещалось, и долго ещё витал в воздухе пряный черёмуховый аромат.
На рынке летом появлялись ягоды черёмухи – чёрные, кисло-сладкие, терпкие, с горчинкой. Бабушка пекла с начинкой из них замечательные пирожки, немного вяжущий вкус которых помнится и сейчас.
Ходили с ней в недалёкий лес за земляникой, за голубикой, купались в неглубокой светлой речушке по имени Тьмака – притоке Волги. Набирали букеты полевых цветов – иван-чая, колокольчиков. Именно бабушка научила меня тогда стихотворению:
Колокольчики мои, цветики степные,
Что глядите на меня, тёмно-голубые?
И о чём грустите вы в день весенний мая,
Средь некошеной травы головой качая?
Это наша речка Тьмака.
Зимы были снежными, морозными. Я была маленькой ростом и помню, что пещеры в огромных сугробах, прорытые старшими ребятами, казались мне просторными, высокими залами, принадлежностью каких-то сказочных дворцов. Много катались на санках и лыжах, на финских санях. Папа скатывался со мной и мамой на санях с крутого волжского берега. Было совсем не страшно - потому что с папой! Мне тогда казалось, что он всё может, что он самый сильный!
Рядом стояла лётная часть. Частыми были учебные полёты, так что гул моторов был привычен. Помню, как однажды летом упал и разбился самолёт. Прямо на ржаное поле, где среди золотых колосьев ржи синели васильки. И почему-то нас, детей, тоже взяли с собой взрослые (или мы сами крутились под ногами в суматохе?), чтобы пройти по этому яркому, нарядному полю, искать какие-нибудь остатки, осколки… Я это помню. Я не придумываю! Мне ведь было тогда уже 5 лет! Помню, как плакали женщины, как было всем тяжко и страшно, ведь война только-только закончилась. И люди ещё не привыкли к миру, к спокойной жизни без тревог, без потерь.
И бабушка потом долго молилась за упокой души погибших молодых лётчиков.
Она была искренней, настоящей верующей. И всю жизнь строго следовала всем канонам веры. Ходила в церковь, соблюдала посты, праздновала православные праздники. Никогда не употребляла бранных слов, даже, казалось, совсем безобидных. Здесь, в Калинине, тайком от родителей, окрестила меня, а позднее, в Николаеве – брата Сашу. Но никогда не навязывала своих религиозных убеждений. Это мы – юные глупцы-пионеры (я и потом Сашка) и убеждённые коммунисты (папа) поддразнивали её, провоцируя поспорить о существовании Бога. Но она – мудрейшая женщина! – никогда не давала втягивать себя в бессмысленную дискуссию, только покачивала головой осуждающе, только говорила: «Придёт время, сами всё поймёте».
Агриппина Афанасьевна Мальцева,
моя бабушка.
Грамоте её никто, кроме меня, не учил. В Калинине мы играли с ней «в школу». Нарезảли бумагу, делали из неё маленькие, «кукольные» тетрадочки, в которых я, к 5-6 годам уже хорошо умевшая читать (мама научила), писала ей задания. Буквы, слова, потом предложения. Для меня это было интересной игрой, а ей оказалось настолько полезно, что она сама стала читать. По слогам, вслух, постепенно. И, в конце концов, мы привыкли, что бабушка вечером, завершив всю домашнюю суету, садится к настольной лампе, открывает одну из своих книг – у неё появилась «Библия», «Евангелие», «Молитвослов», «Жития святых» (из церковной библиотеки) - и начинает тихонечко, почти шёпотом, по слогам читать.
«Жития святых» читала и я, позже, когда жила в Николаеве. Воспринимала эту книгу как сборник интересных сказок. Бабушка не возражала, следуя своему принципу – придёт время, сама разберусь. Но кое-что об Иисусе Христе, о святых и праведниках мне рассказывала. Я опять-таки воспринимала тогда все её рассказы, как сказки.
…Бабушка переехала с нами в Николаев, когда папа закончил Академию и получил туда назначение.
Тихая, ласковая и скромная, она казалась незаметной в доме. Но её руки неустанно работали, делая что-то такое, чего сейчас и не представить. Начищала кучу картошки, натирала её на мелкой тёрке, раскладывала ровным слоем на противне, отстаивала сок, сливала, сушила оставшийся в осадке крахмал. Говорила – так лучше, экономнее, и крахмал качественнее. До бумажного хруста крахмалила постельное бельё, выглаживала почти до глянца, пока силы были (это передалось и маме, и мне). По нескольку раз ходила в магазин за мясом, пока не дождётся, когда мясник Вася будет рубить нужную часть. Приготовит еду, присмотрит, чтобы мы с Сашей поели. Да сколько ещё всего она успевала! Купит в нашем овощном магазине ящик мелкого-мелкого, но сладчайшего винограда-«растрёпки», ощиплет все ягодки, засыплет в «четверти» - 20-литровые бутыли, засыплет сахаром – и вскоре готова ароматная, вкусная наливка.
Когда я приезжала на зимние каникулы домой, завтракали мы с бабушкой вдвоём, когда все расходились по работам-школам. Она накрывала на стол, шла в потаённое место, нацеживала большую эмалированную кружку наливки, разливала по стопочкам, и мы с ней пировали! Я так хорошо помню горячую варёную картошку, обязательный «студень» - атрибут праздника, бабушкины солёные огурцы… Потом – крепкий чай с абрикосовым вареньем – отголоском жаркого николаевского лета…
В нашем воспитании бабушка принимала незаметное, тихое участие, отдавая всё на откуп маме и папе. И мы чувствовали это, часто злоупотребляя её добротой и незлобивостью. Она покрывала многие наши проказы, за что мы ей были благодарны, потому что родители относились ко всяким нашим проступкам часто с излишней строгостью, особенно ко мне, как к старшей.
Всегда очень болезненно переживала всякие размолвки, ссоры. Пыталась помирить всех, а потом опять долго молилась перед иконами за мир и благополучие.
По средам и пятницам – обязательный пост. Это кроме тех, что полагаются по православному календарю перед церковными праздниками. В церковь, что была в центре города, ходила пешком до последнего года жизни. Правда, позднее, когда она заметно одряхлела, приходилось её провожать.
…Как она страдала в конце жизни, когда почти ослепла и не могла уже читать! Жаловалась мне, когда я приезжала домой, на побывку: «Ириночка, ну почему Господь не забирает меня? Разве можно так жить – не видя света?» И после паузы: «А жить-то всё равно хочется!»
…Пишу сейчас эти строки в память о бабушке, которую и помнят-то в лицо сейчас всего несколько человек на земле – я, мой брат Саша, несколько моих двоюродных братьев и сестёр.
Пишу и могу ещё сколько угодно писать о бабушке для того, чтобы мои родные и близкие - молодые, юные и ещё не рождённые – все, кто, может быть, вдруг будет читать эти мои «памятки», вспомнили добрым словом доброго человека - Мать, давшую жизнь большой семье, могучему дереву, раскинувшему свои ветви, ветки и веточки по всему бывшему Советскому Союзу. Наши родные, мальцевского корня, живут и в Петербурге, и в Москве, и в Белоруссии, и в Курске, и в Рязани, и в Тамбове, и в Пскове, и в Киеве, и в Красноярске, и в Иркутске, и в Комсомольске-на Амуре, и здесь, в Севастополе….
А те, кого она родила, вырастила, вынянчила, кому неслышно и незаметно помогала всю жизнь – их уже почти нет. Почти не осталось тех, кто обнимал её худенькие старушечьи плечи, целовал сухие, потемневшие руки… И только несколько старых фотографий сейчас хранят её облик, такой родной, не тускнеющий во времени…
…Она родилась в 1888 году, 18 марта. Ушла из жизни 22 августа 1979 года.
Ушла тихо, необременительно ни для кого. Аккуратно прибрала за собой все возможные следы плохого самочувствия, легла на свою постель и уснула навеки…