Хутор Весёлый — самое красивое место на земле. Всего лишь две длинные улицы вдоль мелкого, пересыхающего летом ручья, небольшой пруд, обсаженный ивами, за выгоном лес. Когда-то людный и шумный — в каждом дворе была корова, а то и две, гуси, утки и прочая живность — теперь хутор притихший, умирающий, явно не соответствующий своему названию. Многие хаты заброшены, покосившиеся стоят в буйной поросли сирени, у некоторых просела крыша и черепица осыпалась, обнажив погнутые, почерневшие от времени балки. Молодёжи совсем не осталось, только старики доживают свой век, не желая менять привычный жизненный уклад.
Деду Фоме, наверное, уже сто лет; живёт один и сам управляется с хозяйством. Изредка приезжает дочь Аннушка — Нюрка, как зовут хуторские, сама уже седая старушка с выцветшими голубыми глазами — время всех уравнивает. Иногда внуки и правнуки наведываются, тогда дом вроде как оживает, наполняется звонкими голосами, смехом, но ненадолго: вскоре все разъезжаются, так и не уговорив старика сменить старую хату на городскую квартиру.
А на соседней улице бабка Файка — вредная старушонка; так она, говорят, ещё постарше Фомы будет, а может и врут, уж слишком бойкая, хоть и пригнуло её к земле, ходит с палочкой, которую "бадиком" называет, хромыляет, одна нога короче другой, но если кто засмеётся или пошутит неудачно — получит этим "бадиком" по спине, да ещё и кучу проклятий в придачу. Раньше её побаивались, считали ведьмой, а теперь просто выжившей из ума старухой, но всё равно предпочитают не связываться.
Мы с дедом Фомой соседи уже лет пятьдесят; здороваемся через плетень, иногда что-то обсуждаем, но без совместных застолий и душевных разговоров — уж слишком велика разница в годах; сколько себя помню, Фома всегда был стариком: седые волосы, белая борода, под кустистыми бровями прищуренный голубой глаз, второй, как у пирата, прикрыт чёрной повязкой — когда-то в лесу на ветку напоролся, пока до больницы добрался, было уже поздно. Вот ведь незадача, столько испытаний выпало: война, ранения, лагеря; а глаз потерял при мирной жизни.
Хотя есть у меня альтернативная версия, но она настолько невероятна, что и сама иной раз сомневаюсь, может, приснилось или нафантазировала по малолетству.
.
Давно это было...
.
Повадилась к деду Фоме чужая чёрная кошка шастать ночами: то рассаду поломает, то цыплёнка придушит, то еще какую пакость удумает; но такая хитрая, пока сосед спохватится, её уж и след простыл. Фома, конечно, огорчался, но гораздо больше его заботило пошатнувшееся здоровье дочери. Ещё недавно бодрая и веселая тринадцатилетняя девочка как-то вдруг сразу обессилела, потом слегла, и хотя врачи никакой болезни не находили, с каждым днём таяла, истончалась и, казалось, что скоро совсем исчезнет, растворится, как утренний туман. Фома метался по докторам, целителям, знахарям, да всё без толку. Аннушка уже и есть перестала, только воду пила, лежала на белых простынях, бледная, почти прозрачная, как облачко.
— Нюточка, детка, не оставляй меня одного, ты единственная, ради кого стоит жить, если ты уйдёшь, то и мне на этом свете делать нечего, — Фома гладил тонкие девичьи пальчики и не замечал, как горькие слезы бежали по лицу.
— Тятя, — Аннушка серьёзно посмотрела на отца, — прогони чёрную кошку со двора! Она жизнь мою пьёт.
— Прогоню, прогоню, — торопливо закивал Фома. Как не выполнить просьбу умирающей?
И прогнал.
А дочка после этого сразу пошла на поправку.
.
Мне в то время было лет пять, наверное. Проснулась как-то среди ночи от жутких голосов в нашем дворе: то ли ребёнок грудной плачет, то ли женщина заполошная кричит. Выглянула в окно: луна огромная, светло как днём, а на морковной грядке две кошки, или два кота, кто их разберёт: один белый-белый, словно светится изнутри, второй чёрный как смоль, с землёй сливается, только глаза изумрудами сверкают. Стоят друг против друга, спины выгнули, шерсть дыбом, хвостами по земле бьют и орут утробными голосами. Жуть!
"Может тапком в них запустить?" — не успела подумать, как белый прыгнул на чёрного, и покатились они чёрно-белым клубком по грядкам, кусаясь, царапаясь, разбрасывая по сторонам клочья шерсти. Пропадай, морковка! Расцепились и снова схлестнулись с дикими воплями. Белый изловчился, и острые зубы впились в чёрную лапу, мне даже послышался хруст кости. Чёрный взвыл от боли, выгнувшись, когтями процарапал морду противника и, почувствовав, что хватка ослабла, рванул на трёх лапах прочь. Белый, постанывая, уполз в заросли малины и там затих. "Живой, нет? Может пойти посмотреть?" Но вдруг такая тяжесть навалилась, глаза закрылись раньше, чем добралась до кровати. Не помню, как провалилась в сон, а проснувшись утром, сразу побежала к малине.
— От жешь бисово отродье, чтоб вам повылазило! Все грядки перековыряли, сукины коты! — бабушка пыталась навести порядок на поле ночного боя. — Придётся моркву заново сеять! Да и буряк тоже.
Белого кота нигде не было. Ушёл. Значит — живой. Вскоре эта история забылась и не вспомнилась, даже когда я увидела Фому с пиратской повязкой на глазу (веткой в лесу поцарапался), даже когда Фаина прошкандылябала в лавку на костылях (в подпол упала, сломала ногу), и только через несколько лет, случайно подслушав разговор взрослых, я сопоставила все события — и пазл сложился.
.
В юности Фома был влюблён в Фаину, а получив от ворот поворот, ушёл из дома и вернулся через три десятка лет седым, измождённым душой и телом, да не один, а с доченькой, славной голубоглазой девочкой. Стали они отчий дом обихаживать, старики-то уже давно за кладбищенской оградой упокоились. Как ни тяжело было десятилетней Аннушке, а пришлось всему научиться, чтобы хозяйкой в доме стать. Хуторяне, кто постарше, узнавали Фому, останавливались, расспрашивали: что, да как.
— Живой. И слава богу! — неохотно отвечал Фома и шел своей дорогой.
Как-то и с Фаиной встретился, на двух улицах сложно разминуться. Сразу узнал, глазам не поверил — такая же как и раньше, статная, красивая, словно и не было этих долгих лет; в тугом пучке волос ни сединки, глаза немного потускнели, да мелкие морщинки на лице появились.
— Здравствуй, Фома! Вот и сошлись наши дорожки, — лукавая улыбка тронула губы женщины.
Не пощадило время бывшего воздыхателя, щедро посыпало серебром голову и бороду.
— Здравствуй, Фаина! А ты красивая, как и прежде. Но дорожки наши разошлись много лет назад и более уже не сойдутся. У тебя своя жизнь, у меня своя, — сказал как отрезал и пошел прочь, спокойный и уверенный в себе.
Очень обидели Фаину эти слова, столько лет прожила, да так и не привыкла, чтобы ей перечили. И задалась она целью снова Фому приручить. Уж какие только уловки не придумывала: то пирогов напечёт, то банку сметаны притащит, то картохи ведро.
— Вона деточка-то какая худенькая, тяжело ей с хозяйством управляться, дому женские руки ой как нужны, да и хозяин — мужчина хоть куда — может ещё найти своё счастье.
Но Фома на эти хитрости не вёлся.
— А зачем искать какое-то неведомое счастье, нам с Нютой и так неплохо живётся!
Снова и снова — вода камень точит — пробовала Фаина пробиться к сердцу упрямца добром и лаской, а когда поняла, что за несколько лет ничего не добилась, решила Аннушку извести, чтобы уж никаких преград не было.
.
Вот тут-то и всплыла в моей памяти ночная битва двух котов. Ошарашенная этим открытием, я побежала к бабушке и сбивчиво, глотая слова, вывалила свою стройную и логичную, как мне казалось, теорию. Бабушка, не отходя от плиты, на которой что-то шкворчало и булькало, внимательно меня выслушала, а потом погладила двумя руками по голове и поцеловала в макушку.
— Ох и выдумщица же ты у меня! Небось сказочницей станешь, когда вырастешь. А пока никому об этом не рассказывай, не то назовут тебя Врушкой и будут до старости так дразнить. А уж если бабка Файка об этом узнает, то превратит тебя в мышь!
И съест!
Автор: Светлана Пожар
Источник: https://litclubbs.ru/duel/307-belyi-kot-chyornaja-koshka.html
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
#победа #цена #рассказ #белый кот
