Я не сразу осознала, насколько тупы и недальновидны бывают наши рассуждения. И взглянула на все происшедшее глазами читателя. И воскликнула – боже, Наталья! Да неужели непонятно, что Ольга не просто намеревалась убить эту треклятую девицу Ирину, но и сделала это! То есть – выстрелила в нее. Либо всадила ей нож в спину. Или не в спину. Могла и отравить, вонзить в нее шприц с соответствующим препаратом. Да только не довела она до конца свое черное дело. И, скорее всего, об этом не знает. А я знаю. То есть – обязана знать. Ведь ясновидящая Мария четко сказала, и даже прокричала, что та стерва была жива! Но – находилась в морге. Вот и пойми – жива и в морге… Странное сочетание несочетаемого.
Смущало меня и другое – я уже не была уверена в том, что там, в театре, Витолан перед своей смертью узнал меня. Скорее все-таки он действительно увидел во мне свою жену. Которую ранее видел убитой. Именно об этом говорила степень накала его чувств – удивления и ужаса. Но только ведь чтобы точно знать, что человек мертв, надо видеть его таковым. Но если он видел ее умершей, то зачем продолжал ее искать? И тут напрашивается, возможно, не слишком логичный вывод – он ее искал, чтобы замести следы! Скрыть собственное преступление! Чтобы никто не мог подумать о самом страшном – Ирина погибла от рук собственного мужа! Кстати, мы ведь с Зоей Алексеевной оказались родственниками – ее брат женился на моей сестре… И Витолан, как ни странно, мне родственник.
Я не очень верю в перерождение людей, способных на подлости. А потому мне ужасно захотелось пойти на девять дней Витолана, в актерскую среду, где после одной-двух стопок развязываются языки и порой совершенно необъяснимые поступки кажутся не только понятными, но и логичными.
Задумано – сделано. Я тут же позвонила в театр Анне и попросила обеспечить мою явку на девять дней. Мне и в голову не приходило, что коллектив может проигнорировать эту трагическую дату. Анна помялась и призналась, что руководство театра решило не тревожить артистов, не отвлекать их от дела, а помянуть Ганкина лишь на сороковой день. Правда, самые близкие, то есть те, с которыми Ганкин тесно общался, соберутся, это точно, причем сделают это у него дома, так решили еще во время похорон. Для этого один из них хранит у себя ключи от квартиры.
- Анюта, мне очень надо там быть. Вместе с Зоей Алексеевной, двоюродной сестрой Виталия. Приду без волчьей шубы и вообще в другом обличье. Думаю, меня никто и не узнает.
- Да ради бога!
И она продиктовала мне адрес.
Я позвонила Зое Алексеевне – оказывается, она еще не добралась до дома – и предложила ей это завтрашнее траурное приключение. Конечно же, она согласилась. И заметила:
- Ты заодно и на могиле его побываешь. Как-никак - родня.
- Ваша…
- Да уж и твоя. Думаешь, я про Ирину-то не догадалась? Все поняла, еще когда ты убитого Юрочку Алешей назвала. Только самые близкие родные знали, что отец дал ему это имя. Сколько уж он был Алешей, не помню. Это Ирина рассказывала. Всего несколько дней вроде. И этот портрет в ресторане… Вот ведь как оно бывает…
Следующий день принес нам немало неожиданностей.
Маленькая актрисулечка – верно, травести, амплуа актрис, играющих в основном мальчиков и девочек – больше всех хлопотала на кухне, не раз повторив, что дядя Виталий был ей как отец родной. И что однажды именно он рассказал ей историю на тему: или – или. И с тех пор она следует его совету, изложенному в рассказе. А рассказ был таков. Убогий парень, искалеченный болезнью, предположительно это был церебральный паралич, решился однажды на крайние меры для своего спасения. Родственники привезли его на юг, в горы, надеясь, что целебный воздух принесет ему пользу. Так случилось, что он оказался один у подножья горы, когда началась гроза. Ходить он не мог совсем, и потому, когда молнии начали бить в скалу и обвивать ее огненными «веревками», он пополз вверх. Ему было необходимо схватиться за одну из этих «веревок». Он чувствовал, что надо поступить именно так. И понимал, что это будет либо спасением, либо смертью. Позже никто не мог представить, как он это сделал. На ту вершину здоровому-то человеку было трудно попасть. Его нашли утром внизу, все тело было в ранах и ушибах, однако обошлось без переломов, и это тоже было удивительно. Но самым неожиданным было то, что он не просто остался жив, а с помощью костылей встал на ноги. Раньше у него это не получалось. Он плохо помнил, что с ним произошло там, наверху. Повторял одно – что молния ударила ему прямо в голову. Никто этому не поверил.
А вот здесь, за столом, во время поминок было наоборот – неверующих не оказалось. Про что только ни говорили – и про высшие силы, которые орудуют там, наверху, и восстанавливают жизненную справедливость, и про другое измерение, про портал в иные миры. Однако сошлись во мнении, что умерший был не таким, как тот парень, а в меру осторожным и довольно предсказуемым.
- А вот и нет, - заявила все та же травести. – Дядя Виталя тоже мог поступить именно так. Если бы обстоятельства требовали… Вы просто его плохо знали. Вы судили, думаю, по первому впечатлению.
- А ты судишь по второму? Третьему? Десятому? Так поделись, расскажи, - попросил кто-то из молодых актеров.
- Да мне тоже интересно. Я бы послушала, - очень вежливо произнесла пожилая и в прошлом, чувствовалось, очень красивая актриса. И добавила: - Понятно, что в молодости у него были какие-то… изломы, что ли. Но сейчас это был спокойный, уже как бы ничего не жаждущий мужчина, у которого все в прошлом. Правда, из-за своей жены, я слышала, ему приходилось дергаться. Как и многим другим.
И она многозначительно обвела взглядом собравшихся.
- Нет, нет, и еще раз нет! – защебетала травести. – Дядя Виталий стоял на пороге… новой жизни, если хотите. Он в последнее время говорил про… обретение себя.
- Тебя? – переспросил кто-то.
- Себя! То есть – его…
Травести готова была заплакать.
- Так давайте и помянем его! – взял в свои руки бразды правления заведующий труппой, который представлял здесь начальство.
Выпили, не чокаясь, как и положено. Но что именно мы пили, я не поняла.
- Самогон, - шепнула мне Анна. – Из деревни кому-то привезли.
Великая вещь! И на вкус, и языки развязывает лучше любой водки. Я узнала, как зовут травести, и обратилась к ней спокойно, но настойчиво-доброжелательно:
- Ниночка, а вот вы сказали про обретение себя. Как вам показалось, это было целью его жизни?
- Да, да! – горячо откликнулась она, так, словно возможность говорить об этом стала ее спасением. – Он утверждал, что никогда за всю свою жизнь не чувствовал себя так, как сейчас. Человеком мира. Это его слова. И еще он говорил, что стоит себя почувствовать человеком мира, как перед тобой открываются огромные возможности…
- Он имел в виду какие-то поездки?
- И поездки тоже. Но не в первую очередь. Прежде всего он говорил о возможности мыслить. Смотреть на мир нестандартно. Не как все.
- За это стоит выпить отдельно. Почтить его память. И нестандартное мышление. Нет, я серьезно, - чуть ли не обиделся заведующий труппой.
Выпили. Почтили.
- И я тоже так хочу. Нестандартно. И даже мечтаю об этом, - начал кто-то из молодых актеров. – Уважаю такой… порыв. Но как прикину – зарплата фиговая, кредит надо выплачивать, за ипотеку отдать, на каждое родительское собрание в школу нести уже не десятки, а сотни, а то и тысячи… Так все иное мышление и исчезает. Остается один стандарт – где подработать, как лишний раз пролезть на телевидение, да чтоб заплатили, и так далее.
- Но на нем не висело столько проблем! - заверила нас травести, то есть Нина. – У него, собственно, была одна проблема – жена.
- Ага. И ты готова была эту проблему решить, - съязвил кто-то из молодых.
Нина покраснела. От возмущения.
- Как вы можете! Я… Я просто смотрела на него другими глазами. Не как вы. И наверняка не как его жена, которая все время его бросала и куда-то исчезала.
- Он ее любил, я это видела, - заверила нас пожилая актриса, в прошлом красавица. – И давайте помянем его в этом плане. За любовь!
Тосты стали учащаться, но это было нам наруку – больше откровения, больше информации. И я решилась на свой вопрос.
- Ниночка, а человеком мира Виталий давно себя почувствовал? Как вам показалось?
- Нет. Недавно. Когда жена его пропала. Я думаю, это связано. Просто он был под гнетом, а тут стал свободным. Крылья расправил. Говорил – вот уйду на пенсию, и…
- И…
- Ну, я его не очень поняла. Вроде хотел уехать из страны. Спросил, как я к этому отношусь.
- Он хотел уехать с вами?
- Я не успела понять до конца. Но, кажется, да.
- И вы бы…
- Не знаю.
Всю эту часть диалога мы вели с ней шепотом, чтобы никто не слышал. Кроме Зои Алексеевны, разумеется.
- Но ведь на это нужны средства. Чтобы ездить по странам и континентам, жить в гостиницах.
- Но… Не уверена, можно ли говорить…
- Да уж нет человека. Теперь все можно.
- Он говорил, что если я соглашусь, то в этом плане меня ждет сюрприз.
- И какой именно?
- Не знаю. Он не успел сказать. Но я думаю, что он имел в виду свои сбережения. Вероятно, они у него были. На книжке, например. Ой, а какие фотографии он мне показывал! Где-то их раздобыл. Совсем недавно.
Мне очень хотелось узнать, найдены ли сбережения Витолана у него дома, например. Оказалось, что нет. И где эти удивившие Нину фотографии, можем ли мы их посмотреть.
- Да конечно. Они все в его спальне. В их спальне, - поправилась Нина. – Мы можем сейчас туда пойти и взглянуть.
Мы с Зоей Алексеевной и Ниной тут же переместились в другую комнату. Две кровати, очень старая тумбочка, замечательный комод из настоящего дерева и небольшой журнальный столик – вот и все, что здесь поместилось. Вероятно, были и стулья, но «ушли» на поминки. Снимки лежали на комоде. Нина предложила нам самим в них порыться. Все они были без подписей, а потому мы не могли определить, в каких странах фотограф запечатлел эти улочки-переулочки, дома оригинальной постройки, мостики, увитые цветами, людей в национальных костюмах и многое, многое другое. Удивительным и странным казалось то, что на снимках не было никаких достопримечательностей – знакомых памятников архитектуры, например. На них изображалась обычная жизнь. Но – другая, не наша. Нина словно прочитала мою мысль.
- Другая жизнь. Просто другая. И на мир там смотрят по-другому.
Милая девочка, подумала я, на мир все смотрят одинаково. Хотят заботы, покоя, доброты. Экстрима тоже, недавно у меня на груди рыдал знакомый альпинист, свернувший себе шею… Рыдал вовсе не потому, что получил такую травму. Причина – он больше не сможет подняться вверх. И сквозь его совсем не мужские всхлипывания я услышала слова о высоте духа.
- А как быть с высотой духа? – спросила я.
Глаза Нины блеснули.
- Вот, вот, он об этом тоже говорил. Только я не все поняла. Он упомянул о жертвах. Дескать, высоты духа не достичь без жертв…
Мы с Зоей Алексеевной переглянулись. Кажется, занавес начал приоткрываться.
- Интересно, какие именно жертвы он имел в виду?
- Я этого не знаю.
- А как вы думаете, Нина – это не связано с его женой?
- Да нет, конечно. При чем тут она? Его жена и высота духа… Это, знаете, вещи несовместимые. Она же его просто изматывала.
- Странно, что он с ней не развелся, правда? – напрямик спросила я.
- Да, да, я тоже все время спрашивала себя об этом.
- Так вы бы его спросили.
- Я его жалела. Думаю, он очень переживал. И мне казалось, что там была какая-то зависимость.
- А, кстати, он оставил завещание?
Это уже спросила Зоя Алексеевна.
- Завещание? Ой, я не знаю. Вряд ли. Надо у родственников спросить. Так вы же сами и есть родственница, я вас с похорон помню.
- Да мы как-то похоронили, а больше и не встретились. Надо документы все его посмотреть. Порыться. Ключи-то у вас?
- Да нет. У завтруппой. Он у нас в театре самый надежный и хозяйственный человек. Семья актерская, скажем, уезжает к родне в деревню, а ему ключи оставляют, чтоб присмотрел за квартирой. Все как-то так вот. Вот он как раз к нам идет.
- Легок на помине! – продолжил завтруппой и представился: - Геннадий Иванович.
- Мы вот тут о завещании говорили, - начала было Зоя Алексеевна, но он тотчас ее прервал, заявив, что завещания он в глаза не видел, но слово нотариус из уст Виталия слышал.
- А при каких обстоятельствах?
- Ну… Он разговаривал с кем-то по телефону. Я случайно услышал. Говорил кому-то, что нужен очень, очень грамотный нотариус… Чтобы комар носа, так сказать…
- Ясно. Я его двоюродная сестра, вы знаете. Мы еще во время похорон озаботились его документами. И ничего, знаете, не нашли. Кроме паспорта, удостоверения члена ВТО, ну, я думаю, вы все входите в это театральное содружество, и пенсионного удостоверения. И медаль нашли ветерана труда. Странно, что в доме нет, скажем, документов на эту квартиру. И – никаких сведений о его жене. Невероятно! Правда, у нас было не так много времени, чтобы заниматься поисками…
- Ой, да вы можете хоть целый год что-то здесь искать, и ничего не найдете! Он же в театре все хранил, в своей гримерке. А поскольку у нас, знаете, в последние лет пять ничего никуда не исчезает, то я уверен, что все его личные, самые ценные на его взгляд документы там и лежат. Мы ведь ему столик для них в гримерке поставили. С ящичками, которые запираются. Из директорского кабинета перенесли.
- Давно? – спросила я.
- Да не очень. Когда директору новую мебель привезли. Виталий этот столик, видно, давно присмотрел, потому что сразу стал его выпрашивать. Ну, весь-то стол никак бы в гримерке не поместился, комнатка маленькая, а он там не один гримировался. Но две секции мы ему там пристроили.
- А с кем он гримировался? – поинтересовалась я.
- С Васей Пудовкиным. Кстати, утверждает, что родственник того самого Пудовкина. Зачинателя нашего киноискусства. Одного из… Да вот он, Вася-то. Пьяненький уже сидит. Но, заметьте – сидит! А не лежит. Не валяется. Он никогда не напивается. В отличие от…
- Да неужели от Ганкина? – съязвила я.
- Что вы, бог с вами! Ганкин – он ни-ни… У Ганкина была идея. Он был озабочен…
- Да неужели как Нина вы заявите, что он стремился чувствовать себя человеком мира?
- Нет. Не заявлю. Потому что он, поверьте мне, уже чувствовал себя таковым.
- Но – почему?
Этот вопрос вырвался у нас с Зоей Алексеевной одновременно.
- Не могу ничего сказать, милые дамы. Загадка. Хотя в театре, как правило, загадок не существует. Все и всё про всех знают. Надеюсь, вам понятно, почему. Каждый – психолог. Тонкий и вдумчивый. Вынужденный стать таковым в силу своей профессии. Даже плохой актер, поверьте, обладает этим даром. Он с этим рождается. Иначе не пошел бы в артисты.
Эти интересные рассуждения прервала Нина, заявив, что пора двигаться в театр, а то можно не успеть к началу спектакля. Мы были удивлены – как же артисты будут играть под воздействием самогона? Я, например, думала, что сегодня у них свободный день. Судила по их раскованному поведению. Нина поняла причину нашего недоумения.
- Все будет хорошо. Главное – Васе больше не давать пить. За остальных можно не переживать. По опыту известно. Но если вы отправитесь с нами… Ну, я поняла, что вам документы надо посмотреть в гримерке. Так заодно за Васей и присмотрите. А то мы там все разбежимся. Обычно дядя Виталя Васеньку опекал. А теперь вот некому.
- А жены у Васеньки этого нет?
- Нет.
Она ответила очень резко, как отрезала. Наверняка что-то за этим кроется. Еще одна загадка. Не так прост был этот Виталий. Вознесся над миром. А с чего ему возноситься-то? Я сущность его, нутро черное видела, ощущала. У таких людей не может быть крыльев. Что-то тут не так. Опоры духовной нет, чтобы парить. Не могла она появиться. Для этого нужно другое рождение. Хотя… Такие, как Витолан, материальные изменения в жизни могут принять за путь к некоему высшему назначению… Но пока, по словам коллег Ганкина, не наблюдалось ни первого, ни второго.
И опять я себя одернула – зачем делать поспешные выводы? Мы еще не обладали информацией. В театр! В гримерку! И далее – куда обстоятельства укажут.
