Противоречивые чувства возникают при упоминании имени Аллы Борисовны. Так получилось, что наша жизнь полна ассоциаций, связанных с ней. Лет 35 назад это было. Моя старшая сестра, приехав с курорта, прямо на пороге потрясла семью заявлением: якобы она познакомилась с пугачевским братом, что он летчик, красавец, но жуткий пьяница. Все посмеялись, никто не поверил. Тогда сестра высыпает на стол кучку писем, адресованных: "Москва. Алле Пугачевой". Почерки самые разные -- от детских закорючек на самодельных конвертах до иероглифов совершенно ослепшего старика.
Оказывается, брат-летчик не дурак, в качестве доказательства близкого родства со знаменитостью он прихватывал сестрины письма (десяток из миллиона) -- похвастаться перед девчонками.
Я, в свою очередь, таскала эти письма у сестры, чтобы показывать соседской Машке или кому-нибудь в школе. Мой рейтинг мгновенно возрастал.
А что касается писем, кроме объяснений в любви людей всех возрастов и полов, в них были и такие строки:
"Пишу Вам, потому что больше некому. Еще живу, хотя не знаю, зачем и не знаю, что будет со мною завтра. Самый близкий мне человек во всем мире была мама. Месяц назад мама попала под поезд, когда переходила железнодорожные пути. Четыре дня я не выходила из ее палаты. Молилась: пусть только останется жива, только жива, жива, жива... Однажды ушла за покупками. Вернулась -- кровать пустая, нянечка под ней пол моет. После похорон пришла в пустую квартиру. Ни спать, ни есть не могла. Ходила по комнатам и кричала: "Мама! Мама! За что?" Решила умереть. Как -- не знаю.
Просто сидела сутки на стуле и думала -- надо умереть. Надо. Скорее надо... И вот услышала откуда-то песню Аллы Пугачевой. Не знаю какую, почти и не вслушивалась в слова. Только показалось, что говорит она мне: живи, обязательно живи, надо быть сильной, все образуется, надо зажать отчаяние и выжить. Показалось, схожу с ума. Взяла пластинки Пугачевой, какие были в доме. Стала слушать: Надейся. Живи. Борись. Как будто взяла она меня за руку, а может, обняла, сильная, смелая, и стала утешать, плача вместе со мной, крича на меня, шепча слова утешения. Как будто прорвалось что-то во мне. Заплакала, кажется, впервые. За все время -- впервые.
Смогла выйти на улицу, взглянуть вокруг. Смогла жить. Спасибо Вам! Не знаю, надолго ли меня хватит".
Ни Ветлицкой, ни Салтыковой, ни Апиной, я уверена, таких писем не читать.
***
"Администрация "Олимпийского" вынуждена была обратиться за помощью в милицию. Началась такая давка, что треснули стекла в дверях. Если бы не прекратили продажу билетов, то могли быть жертвы".
***
"Слесарь-сборщик Мурашов и сменный мастер Кузнецов, узнав, что предварительная продажа билетов на концерт Пугачевой начинается в 10 утра, отработали накануне две смены подряд и в 6.30 уже дремали возле кассы".
Рыжая, очки круглые, коса-селедка
Выросшая на Крестьянской заставе, среди старых, полуразрушенных домов, как и сотни других детишек, выросшая в таком "достатке", который только из чувства гордости мы не называем нищетой, Алла мечтала о другой жизни.
Мама раскладывала перед ней на крышке пианино 10 спичек, и ровно 10 раз требовалось сыграть фуги Баха, перекладывая по спичке слева направо. Пианистку можно было не контролировать -- она не обманывала.
"Бабушка держала меня в черном теле: все шли на танцы, а я должна отбарабанить минимум три часа на пианино. Брат всего на год меня моложе, и очень он был тогда хорошенький. Мы нарядили его девочкой "Аллочкой", косынку модную капроновую надели, заколки, мочалку еще пристроили вместо волос: девка-загляденье! И пацан, с которым я дружила, гулял со "мной" в сумерках, ни о чем не подозревая. Я ходила заплаканная-зареванная, говорила всем: вот, приехала ко мне двоюродная сестра и, можете себе представить, Димка меня бросил, гуляет с ней. Ребята стали за меня заступаться: "Мы им покажем! Не плачь, она уедет!" Я выжидала целых два дня. И только вечером на третий, когда они такие воинственные стали, распетушились, я им говорю -- все, идем мстить! А брат -- у него два передних зуба были выбиты, он их пластилином белым залепил -- так он тогда даже пластилин со страху проглотил. Ребята к нему подходят, а я стою жду, издали наблюдаю... И вдруг такой хохот! Наверное, недели две потом только и разговоров было, как мы всех одурачили".
"Да, я отличаюсь от всех остальных людей. Я чувствовала это с самого раннего детства. Мне всегда казалось, что я иду в толпе своих одноклассников и именно на меня смотрят все люди. Никаких причин для этого не имелось, потому что я была самая... незаметная среди всех. Но ощущение того, что на меня направлены взгляды, заставляло даже на пустынной улице "держать спину". Внешность была да, уникальная: рыжая, очки круглые, коса-селедка. Ужас, ужас! В кого-то влюблялись -- они были красивее. Но я была лидером. И к тому же круглой отличницей. Мне сидеть за партой неинтересно, интересно отвечать урок. Потому что я вставала лицом к классу. Это был мой зрительный зал. Не знать чего-то казалось просто ужасным. Это как забыть слова на сцене! И все равно, если бы я даже поскользнулась и упала перед всем классом, я сказала бы: "А-ап!" Все верили, что я выкручусь из любого положения. Я всегда все знала. И только специально иногда не выучивала урок. Нельзя же всегда быть положительным героем, я чувствовала, что это может наскучить. Пора схватить "пару" для того, чтобы интерес ко мне не пропал. Этот момент я четко вычисляла -- вплоть до того, что из класса выгоняли, это был настоящий фейерверк! Я не просто "не знала", я игнорировала свой ответ.
Могла спеть или станцевать. На учителей, правда, везло. Но все равно меня считали хулиганкой".
Подготовила Шева Беркович для "Лилит", продолжение ЗДЕСЬ