Окна Одесского мореходного училища, курсантом которого мне довелось быть, прямиком выходили на порт. Он располагался буквально рядом. Училище на холме, а порт с его причалами, широченными пакгаузами и кирпичными, ещё дореволюционной постройки складами, внизу. И названия улиц соответствующие в округе: Канатная, где возвышалось над портом училище, и спуски к порту на Таможенную площадь - Военный, Польский, Карантинный. Правда, те в советское время были переименованы, но горожане так и продолжали пользоваться наименованиями, не исчезнувшими из их памяти ещё со времён "той Одессы" Бывало сидишь на "паре", а мысли улетают куда-то далеко - далеко. Особенно хорошо это получалось в промозглые зимние дни, когда леденящий ветер с моря пронизывает до костей, а здесь за толстыми стенами здания бывшего "Училища торгового мореплавания" ты согрет и обласкан благостным теплом. Машинально пишешь конспект и представляешь как по этим спускам когда-то тянулись в город из порта телеги, гружёные зерном и арбузами, с красномордыми от ветра и водки биндюжниками на козлах, не обращающих внимание ни на летний зной, ни на зимний холод.
Внук такого возницы жил и в нашем дворе на Госпитальной. Вообще-то портовые биндюжники традиционно селились на Слободке, но и на Молдаванке перед самой революцией их тоже хватало. Лошадей и волов держали во дворах и биндюги тут же стояли, которыми при случае пользовались местные контрабандисты, щедро оплачивая их хозяевам вовремя предоставленный извоз. И дед моего дворового приятеля Степан тоже не был исключением. Да и кто тогда выбирал какой груз везти, тем более за хорошие деньги, а уж безотказность мальчикам Мойши, как знали Мишку - Япончика здесь на Госпитальной, и вовсе теми никогда не забывалась.
В ту ночь Степан едва уснул, как его растолкала мать. На пороге стояли Залман Боренбойм и Натан Шустер, которых она часто видела с Мойшей. Так просто эти люди в гости не приходили, тем более, когда и правоверные иудеи и богобоязненные православные, такие как Степан, сотворив молитву на ночь и осенив себя крестным знамением, уже давно спали.
- Имеем тебе что-то сказать, - Залман был немногословен и очевидно, куда-то торопился, потому как нетерпеливо поглядывал на Степана, натягивающего штаны. Заметив испуганные глаза его матери, тот усмехнулся и успокоил её:
- Не переживайте мамаша. Будет вашему сыну счастье. Мойша знает кого спрашивать за одолжение в деликатных гешефтах.
Залман вытащил часы из кармана жилета цвета колумбийских изумрудов, какие были только у Пуриса в его ювелирном магазине на Екатерининской. Шёлк жилета переливался, как те самые камни и даже при тусклом свете керосиновой лампы заставлял глаза почтительно жмуриться. Залман деловито взглянув на циферблат и тоном, не терпящим возражений, поставил Степана перед фактом:
- Дело чрезвычайно срочное. Мойша ждёт тебя в палисаднике у тёти Хаи - бандерши. Дорогу туда знаешь? - он осклабился и, приподняв котелок в сторону матери Степана, попрощался: - Оревуар, мамаша! Шоб сто лет стояла синагога Бродского, если ваш покойный супруг на том свете не выпьет стопку водки за то чтобы, к паре волов вашего сына после сегодняшней ночи прибавилось в конюшне ещё и несколько добрых лошадок!
Куда Степан ездил и что возил, он никому и никогда не рассказывал. Прибыл домой аж под самое утро, когда особенно сильно пахнет цветущая акация и в такие минуты у одесских мужей, уже не первый десяток лет состоящих в законном браке, вдруг просыпается давно почившее желание. Они ласкают пышные груди своих жён, утратившие былую упругость и наслаждаются одуряющим запахом здорового тела зрелой женщины. Да благословит господь этот живительный прилив мужских сил! А ещё, завидев Степана с парой коней и площадкой, на которую умещаются пятьдесят мешков с пшеницей, знающие люди на Молдаванке понимающе кивали головой, вспоминая как на его свадьбу собственной персоной пожаловал Мойша.
В подарок молодой паре тот привёз, ни много-ни мало, несгораемую кассу из Русско-Азиатского банка, который час назад налётчики шутки ради ограбили, чтобы было с чем заявиться на свадебное торжество. Степан стушевался, будучи скромным, простым тружеником и, испытывая ещё большую неловкость, от такого подарка отказался. Япончик не обиделся, а лишь удивился:
- Степан, буржуям и так хватает уже награбленного у таких, как ты. Клянусь Талмудом и всей непостижимой простому еврею мудростью в этой святой книге, что зажравшиеся кровопийцы не оценят твоего благородного поступка. Возьми тогда хотя бы моих коней и бричку!
Он подмигнул вконец смутившемуся жениху и, осушив дожидавшуюся его рюмку, отправил с подручными кассу обратно в банк...