Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Предыдущий выпуск цикла, посвящённый 12 апреля, вышел, как мне показалось, довольно удачным. Во всяком случае (а такое у меня случается далеко не всегда), осталось ощущение хорошо выполненной работы. Нынче, перекрестившись, я решился повторить сей подвиг, в чём уповаю лишь на благоприятное стечение обстоятельств, нужное схождение звёзд, да на вашу благосклонность к автору.
Сегодня у нас в очередной "векораме":
- парижская корреспонденция А.Я.Булгакова. Несчастия семьи Ростопчина
- свежие московские весенние сплетни образца 1824 года
- романтичный Герцен и совсем неромантичный финал его брака
- лучше не читать пасхальные поздравления Гоголя. Настроение испортится!
- Литераторы! Больше доверия редакторам!
- Как ни организуй юбилей, а всё одно - ничего хорошего не получится!
- Чехов открывает дачный сезон
- Как хорошо быть царём! Кстати, кто в цари крайний?
- Не ложимся спать вместе с Афанасием Фетом
К постоянному персонажу другого нашего цикла - "Однажды 200 лет назад" - московскому почт-директору Александру Яковлевичу Булгакову (впрочем, к описываемому времени он - всего лишь служащий знаменитой alma mater едва не доброй половины российских знаменитостей - Московского архива коллегии иностранных дел ) 28 апреля 1814 года адресовано письмо из самого Парижу от Арсения Андреевича Закревского. Последний - вояка славный, прошёл едва не все кампании начала столетия, генерал-адъютант, завидный ( с карьерной точки зрения) тридцатилетний женихи, через четыре года при содействии Государя сделавшийся счастливо (увы, лишь в финансовом аспекте) женат на знаменитой в обществе своими... хм... своеобразными взглядами на семейную жизнь и красотою Аграфене Фёдоровне Толстой.
"Писмо ваше Любезнейший Александр Яковлевич от 19 марта и при оном книшку и писма от моего отца, я получил исправно вчерашняго числа, за которыя приношу мою наичувствительную благодарность. Старику своему я уже писал, дабы более ко мне сюда писем не адресовал, ибо есть надежда, что через три недели отсель отправимся в Любезное наше отечество. Весьма сожалею, что Граф Федор Васильевич по сие время не поправился от болезни, видно себя не бережет. Я уверен, что он весьма обрадовался о занятии Парижа и концу нашей кровопролитной войне, ето обстоятельство может поправить его здоровье. Признатся должен вам нынешних событий никто не ожидал и ни кому даже оное в голову не приходило, а потому смело сказать можно что велик России бог.
Наполеон грозной дурно кончил свое царствование и постыдным мандом — не застрелил себя, как бы должно было предприимчивому человеку. Но чорт его возми, а все не худо его умертвить — а до того ветренной народ французской не может быть покоен.
Не желаю опечалить г. Федора Василича при приезде сына его в Москву; нужным щитаю вас уведомить Любезный друг при случае сказать Г. Ф. В. что лечение сие сыну его необходимо и уплата долгов также кои по мнению моему простираются до 25 т., а может стать и больше; сын может откровеннее ему во всем признатся. Меня коль скоро отпустют, то я прямо из Парижа полечу в вашу Матушку Москву. Прощай Любезный друг, будь здоров и помни навсегда тебе преданного.
Арс. Закревский"
Помимо занятнейшего образчика русского языка начала столетия и забавной характеристики, данной Закревским Наполеону, есть тут и её кое-что. Упоминаемый в письме граф "Федор Василич" ни кто иной, как знаменитый "поджигатель Москвы" Фёдор Васильевич Ростопчин, с которым оба корреспондента приятельствовали, растерявший к 1814-му и былое расположение Государя, и здоровье. Уже совсем скоро - в июле - он подаст в отставку, уедет за границу, далее его ждут семейные неприятности, смерть дочери и в конце концов - паралич, от которого нестарый ещё мужчина скончается в 62 года в той самой Москве, где он губернаторствовал в наполеоновское нашествие.
Отчасти раннему уходу Ростопчина немало поспособствовал и сын его Сергей Фёдорович, о котором Закревский пишет "лечение сие сыну его необходимо и уплата долгов также". Вернувшись в Россию в чине штаб-ротмистра, он, и без того задолжавший всем немалые деньги, продолжил кутежи и мотовство, постоянно выезжал для заграничных лечений, возвращался, опять проматывался, всякий раз предоставляя расплачиваться за него отцу, побывал даже в тюрьме, пока, наконец, умирающий Фёдор Васильевич не простил своего беспутного шаматона и не назначил ему по 20 000 в год пенсиона, на который тот и прожил в безделии в подмосковном имении отца до смерти от целого букета благоприобретённых в следствии неполезного образа жизни болезней в 42 года. Так хочется на этом месте с укоризною этак заметить: ведь воевал!.. И неплохо воевал! При Бородине адъютантом у Барклая-де-Толли был, за Лейпциг к Святой Анне с алмазами представлен... И так закончить! Прямо чорт его знает что! Странновато, признаться, узнавать такое о том самом поколении, которому "все вершины были малы и мягок самый чёрствый хлеб", из которого вышли Лунин, Пестель и множество иных известнейших персонажей николаевской эпохи вроде Бенкендорфа, на самом деле оказавшегося храбрым и смекалистым боевым бригадиром. Бывает!..
А мы же с вами магическим образом перенесёмся на десять лет вперёд, но не станем прощаться ни с Москвою, ни с Александром Яковлевичем Булгаковым, 28 апреля 1824 года решившим посплетничать (впрочем, за ним это водится постоянно) в письме к брату Константину о том, о сём:
"Вчера венчали богатейшую Оболонскую, на которой женился царевич грузинский Илья. Генерал Кайсаров сказывал при мне, что, как везли приданое, то была целая карета, набитая ассигнациями одними. Их две сестры; отец в одном здешнем Воспитательном доме имеет 3 миллиона 300 тысяч рублей. Экое богатство. Так ли богато будет ее счастие?
Недолго продолжился союз Николая Николаевича Бахметева со Свиньиною. Они развелись на сих днях. Не знаю, что должно казаться более смешным: брак или развод. Каждый объясняет сие событие на свой манер, а в то же время собственная сестра Бахметева, госпожа Николева, не оправдывает своего брата. Говорят, что он слишком рано и слишком жадно хотел завладеть имением и жене открыл глаза. Мир перевернулся. Величайшие глупости совершаются пожилыми людьми..."
Противу несколько злорадного ожидания болтливого Александра Яковлевича, брак Анастасии Оболонской и Элизбара (Ильи) Багратиони удался вполне. Помимо несметных (от отца - малороссийского помещика) богатств они прижили аж 13 детей, судьба которых известна почти у всех. Это всё были военные, либо фрейлины - и с титулами князь или княжна Грузинские. Некоторые из отпрысков мужеского полу погиб на полях сражений, а двое дожили до следующего столетия: Николай Грузинский скончался в 1916-м в чине действительного статского советника, а Надежда Грузинская, эмигрировав, и вовсе успела застать 1930-й.
Что же до развода Николая Бахметева со Свиньиной - тут на меня некий ступор нашёл. Изо всех подходящих Бахметевых более всего подходит генерал-лейтенант (впоследствии, разумеется) и волынский губернатор - именно "Николай Николаевич", но по всем исходникам женат он был лишь на скончавшейся в 1821-м Екатерине Александровне Нарышкиной. Между тем, есть упоминания и о писательнице и поэтессе Екатерине Петровне Свиньиной, Бахметевой в замужестве, фигуре небезызвестной. Вот что о ней говорит "Русский биографический словарь Половцова": " Бахметева, Екатерина Петровна (рожден. Свиньина), супруга генерал-майора, известна своими переводами и оригинальными литературными произведениями в прозе и в стихах". Непонятны сразу три вещи: почему "генерал-майора", почему"супруга" и что нам делать с покойной Нарышкиной? Впрочем, с "генерал-майором" возможен компромисс: стать генерал-лейтенантом, минуя чин генерал-майора невозможно в принципе. А вот с "супругой"... Давайте предположим, что на девице Свиньиной овдовевший Бахметев женился после 1821 года. Что с разводом? А, быть может, милейший Александр Яковлевич просто... насвистел, мягко выражаясь? И никто не разводился? Скорее всего, под "разводом" Булгаков изволил трактовать "разъезд" не сошедшихся характерами супругов, тем более, что преодолеть ради развода препоны консистории и Синода было делом почти невероятным. На том и сойдёмся, пожалуй!
Памятуя мистера Линча и его фразу "Совы не то, чем они кажутся", двинемся по спирали Истории далее и почитаем письмо будущего пламенного борца с царизмом Александра Ивановича Герцена. В 1837-м он - ссыльный чиновник канцелярии вятского губернатора и влюблён самым отчаянным образом в... собственную двоюродную сестру Наталью Захарьину. Вот тебе и "Колокол" с "муравейными братьями", экий реприманд неожиданный! И что же он ей пишет из Вятки 28 апреля? Приведу лишь выдержки, ибо Александр Иванович чрезвычайно многословен, тоскуя.
"Наташа! И этот луч надежды стал меркнуть, бледнеть; теперь пишут другое из Петербурга — а мы было так детски отдались надеждам. Милый ангел, будем еще терпеть — стыдно, терпевши столько, унывать на конце.
Я теперь переехал на несколько дней к Эрну, и вид из моей комнаты на поле и на реку — которая теперь в разливе; часто сажусь я на окно и устремляю глаза в эту даль, и тогда мне вольно мечтать о тебе, моя небесная подруга... все чувства, все мысли, все мое существование превращается более и более в светлое чувство любви, ты еще более для меня, нежели была; каким совершенным сиротою был бы я без тебя — не обижая дружбы, она никогда не могла бы дать столько. Наташа, Наташа — ей-богу, я не думал, чтоб когда-нибудь я мог так любить, но знал ли я, что на земле есть ангел и что этот ангел полюбит меня. — Губернаторов сын женится; на днях был у него обод после помолвки; я пристально смотрел на жениха и невесту; как мы должны благословлять бога, что он нам дал душу, раскрытую чувствам сильным и высоким. Я воображаю тебя и себя тогда, за несколько дней до вечного соединения (которое, впрочем, одна форма, ибо мы соединены навеки): какой восторг, какая радость, — а эти — жених строит куры невесте, невеста жеманится, все натянуто, холодно, а он кричит: «О, как ее люблю!» Толпа, иди своей дорогой, счастливый путь, но ежели ты идешь направо, то я с Наташей пойду налево; иди с своими получувствами, полумыслями, полусуществованиями; нам надобен простор, и простор обширнее всего шара земного, нам надобно небо...
...Ты пишешь в прошлом письме, чтоб сказать папеньке обо всем тотчас по приезде, — я тысячу раз думал об этом, но еще не решился. Ты знаешь ли его характер, холодный и рассудительный? Его врасплох не застанем. И потому надобно прежде знать сколько-нибудь его мнение. Ибо ежели я сделаю прямой вопрос, то отрицательный ответ совершенно разъединит меня с ним; но что он может иметь против нашего соединения?.. Ну, еще какие препятствия? Деньги — последнее время он так был щедр ко мне, что стоит только продолжать. Ветреность — но неужели два года ничего не доказывают? Ах, если бы все это обделалось письмами; я намекал раза два, но он как будто не видит; в последним письме я пишу о слухе, что я здесь женюсь, который от нечего делать распустили здешние господа, — пишу как нелепость, но это может навести на сурьезное — буду ждать его ответа. Впрочем, Natalie, все это вздор, мы будем соединены, клянусь твоей любовью, как — все равно, когда — все равно.
Природа расковалась — а я нет!..
О, сколько болезненных, жгучих мыслей толпилось в груди, когда я перечитывал, как ты вечером смотрела на улицу. Поварская — и ты свята для меня; с каким благоговением пойду я по твоему каменному хребту, я поцелую тебя, я слезою почту тебя...
...Я как-то стал глупее с тех пор, как надежда опять отлетела; что-то усталое, неживое в душе, сержусь, капризничаю, и письмом этим я недоволен; целая страница вздору — но я знаю, что для тебя мое письмо, и потому без особенных причин не лишаю тебя этого удовольствия. Прощай.
...Целую тебя, мой ангел... ангел Наташа"
Невольно вспоминается Маяковский с его "плачущим большевиком". Да, революцьонэры - тоже люди, и нигилисты - люди (да хоть бы тургеневский Базаров). Вот и Александр Иванович явил нам, возможно, лучшую часть самого себя, и - не вышли в 1841-м недальновидный Бенкендорф сего пылкого молодого человека из Петербурга, никакие декабристы его бы ни за что не добудились. Возвращаясь к письму, хочу успокоить любознательного читателя: всё будет хорошо! Узнав, что его "ангела Наташу" хотят выдать замуж, он испросил отпуск, попытался организовать неудавшееся похищение невесты совершенно в духе Рокамболя, затем - второе - сразу с венчанием, а там уж - всё, как у людей... ежели, конечно, не считать нормою "шведское" совместное житие с четою Гервегов. Или "тройственный" союз Герцена с Огарёвыми... Да, всё же приходится признать: что-то с ними не так, с этими борцами!
Но по отношению к Наталье будем милосердны. Короткая жизнь её полна несчастий. Брак с Герценом принёс ей сперва сына Александра, а после... трое следующих детей умерли при родах. Николай был глухим. Лиза умерла одиннадцатимесячной. Увлечение Гервегом привело к публичному разрыву с супругом. После гибели Николая при кораблекрушении здоровье Натальи Александровны резко ухудшилось, умерла же она в 34 года после преждевременных родов - вместе с прожившим только три дня Владимиром... А ведь выдавали её замуж, приданого 100 000, деревеньку в Подмосковье! Эххх... пропала жизнь!
В светлый праздник Пасхи 1850 года совсем не светлые думы обуревают Николая Васильевича Гоголя, в чём мы сможем убедиться, познакомившись с его письмом к Петру Александровичу Плетнёву, отправленному из Москвы, где писатель в муках сочиняет второй том "Мёртвых душ" и борется с одолевающими его религиозными демонами и нездоровьем.
"Христос воскрес!
Поздравляю тебя с наступившим радостным днем! От тебя давно нет вести. Последнее письмо было мое. Если ты опять за что-нибудь сердит на меня, то, ради Христа воскресшего, истреби в сердце своем всякое неудовольствие на человека, всё время болевшего, страдавшего много и душевно и телесно и теперь едва только кое-как поднявшегося на ноги. Обнимаю тебя от души вместе со всеми милыми твоему сердцу и еще раз говорю: Христос воскресе! Собирался было ехать к тебе в Петербург кое о чем поговорить, кое-что прочесть из того, что написалось среди болезней и всяких тревог. Но теперь не знаю, как это будет. Дела матери моей и сестер от неурожаев и голодов пришли в такое расстройство, и они сами очутились в такой крайности, что я принужден собрать всё, какое у меня еще осталось имущество, и спешить сам к ним на помощь. Потрудись взять из ломбарда последний оставшийся мой билет на 1168 руб. серебром со всеми накопившимися в это время (трех, кажется, лет) процентами и перешли их к Шевыреву. Как только всё сколько-нибудь устроится, увидимся, братски обнимемся. Христос посреди нас устроит души наши к радостной встрече. Бог тебя да хранит"
Не станем попрекать Гоголя за такое... непраздничное отнюдь поздравление, можем лишь вообразить впечатление от этого письма его адресата - милейшего Плетнёва. А чтобы как-то сгладить появившиеся в нашей "векораме" мрачные нотки, предложу вам картину Фаддея Горецкого "Христосование" - как раз именно 1850 года.
Ох, и непростая это работа - редактирование серьёзного журнала! Все хотят денег, больше денег, расходы растут, тиражи падают, конкуренция, авторов переманивают, те капризничают... А есть ещё и такие, что, сверкнув когда-то на литературном небосклоне, уезжают за границу, а после одаривают тебя... сочинением. Каково, мол? Приходится отказывать... Примерно в такой ситуации оказался Николай Алексеевич Некрасов, отвечая 28 апреля 1868 года знаменитому соавтору "Козьмы Пруткова" Алексею Михайловичу Жемчужникову отказом напечатать отрывок из новой сатирической поэмы последнего "Перед возвращением на родину". Поэма - огромна, "557 стихов", и - судя по всему - дурна.
"Многоуважаемый Алексей Михайлович.
Извините, что я долго не отвечал Вам. Дело в том, что присланное Вами начало поэмы произвело на меня впечатление далеко не удовлетворяющее. Вы давно из России, и я затрудняюсь объяснить Вам, почему в напечатании теперь этого отрывка было бы нечто неловкое. Нами здесь это чувствуется ясно. Притом самый отрывок не принадлежит к особенно удачным Вашим произведениям. Вы, вероятно, не читали того, что в последние годы писалось по поводу Каткова в либеральной части мелкой прессы. Все те мотивы, на которых построена Ваша характеристика Каткова, многократно и прозой, и стихами были там трактованы, иногда не без удачи, так что — извините — большая часть Ваших строф не имеет ни новости, ни силы.
Это мнение мое и двух-трех моих ближайших сотрудников по редакции. Скрыть это мнение от Вас не имею цели.
Может быть, когда будет напечатана вся поэма, этот отрывок как один из фазисов развития черт — получит другое значение, но печатать только его для него самого, по моему мнению, не должно.
Искренно уважающий Вас Н. Некрасов"
Жемчужников уже несколько лет как в европах, в Россию и вовсе вернётся только в 1884-м, а тут - на тебе, разразился поэтическим чудовищем против заскорузлого консервативного пугала - публициста и издателя Каткова. Некрасов со всею возможной деликатностью даёт автору понять, что ... не то, не надобно этого сейчас... и писано посредственно... Особенно умиляет его извиняющееся "может быть, когда будет напечатана вся поэма, этот отрывок как один из фазисов развития черт — получит другое значение"! "Фазис развития"! Недурно... отказано! Жемчужников, однако, затем высылает поэму Тургеневу. На всякий случай?
«Обращаюсь к Вам потому, что я верю Вашему вкусу, пониманию и чутью и непременно желаю подвергнуться Вашей критике и Вас выслушать. Будьте, пожалуйста, вполне откровенны. Не избегайте ни строгости, ни резкости в оценке. Я хочу узнать от Вас всю правду и воспользоваться ею»
Неизвестно, ответил ли Тургенев "всею правдой", полагаю - вряд ли. Что же до Некрасова, то двумя годами позже он охотно напечатает в "Отечественных записках" "Современные песни" Жемчужникова - вещь действительно удачную! Доверяйтесь чутью опытного редактора, господа сочинители!
В качестве завершения этой главки приведу четверостишие Жемчужникова "Нашему прогрессу" - на мой взгляд, не лишённому очевидной актуальности, ибо "прогресс" в России - вещь называемая, но, к сожалению, не всегда осязаемая.
Он рос так честен, так умен,
Он так радел о меньших братьях,
Что был Россией задушен
В ее признательных объятьях
Вы любите юбилеи? 99 человек из ста наверняка перекрестятся и произнесут с ужасом: боже упаси! Бывает, правда, что и не отвертеться... особенно, если ты лицо публичное... Такое, например, как доктор Боткин, на юбилее которого побывал 28 апреля 1882 года Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, описав оный в письме к публицисту и тоже врачу Н.А.Белоголовому совершенно чеховскими красками. Не верите?
"Вчера был боткинский юбилей, и я был на обеде, о чем Вас и уведомляю. Обедало около 400 человек, и распоряжался, главным образом, Соколов. Но распоряжался не совсем благополучно, и порядку было немного. Обед стоил 6 р. с рыла, но качеством своим напоминал кухмистерскую «Афины». Даже удивительно: на дворе тепло, а для Боткина отыскали мороженого судака. Может быть, впрочем, что юбиляру и супруге его получше подавали пищу, но я и по сие время опомниться не могу. С правой стороны у Боткина сидел Глазунов, с левой — Богдановский. Напротив — супруга юбиляра рядом с m-me Грубер. Мы с Унковским и Лихачевым сидели поодаль, но тоже могли видеть. Тут же с нами сидели: Стасюлевич, Утин, Корш, Краевский и... Поляков, который поил нас настоящим шампанским, а не юбилейным. Торжество было шумное; читали речи; сначала можно было разобрать, а потом — нельзя. Под конец явились и пьяненькие. Кто-то, педагог, вскочил на стул и начал чествовать юбиляра во имя педагогии, но его тут же прозвали педерастом и не дали кончить, приказав музыке играть. Г-жа Манасеина с тетрадкой в руках, хромая, подбрела к Боткину и с четверть часа что-то шептала, а Боткин кивал. Вероятно, это было приглашение на любовное свидание, потому что Екатерина Алексеевна ужасно сердилась.... Получено было более сотни телеграмм, сначала их читали, но когда дело дошло до какого-то сифилитического отделения московской чернорабочей больницы, то плюнули и только сказали: вот еще сколько. Присутствовал и обер-полицийместер Козлов, но не в качестве оного, а в качестве почитателя. Боткин сказал несколько теплых слов, обращенных к молодежи, но говорил тихо, медленно и прерывисто, ибо был взволнован. С утра раннего его терзали. Сначала в Думе с 11 до 41/2 часов, потом у Бореля с 61/2 до 9 часов. Г-жа Манасеина еще в Думе его ловила, но не изловила, а у Бореля поймала. И вдруг, среди гама и шума, встает Сеченов и предлагает тост за Вашего покорнейшего слугу. Можете себе представить мое волнение и даже испуг. И начал коварно так, что и ожидать было нельзя. Боткин, дескать, знаменит как диагност, а между нами есть еще и другой диагност... Клянусь Вам, меня почти паралич хватил. Разумеется, я как дурак кланялся во все стороны. Хорошо, что еще кашель не захватил, а то картина была бы полная..."
Прекрасное описание, словно сам там побывал. К слову сказать, в августе у меня тоже юбилей намечается, но теперь уж - дудки, либо скажусь больным, либо сделаю вид, что уехал в... Куда же теперь уехать-то можно? Вот, в Сызрань! Звучит настолько неожиданно, что многие поверят.
Скоро май, господа... На дачи поедем... у кого они есть, конечно! Вот и весьма кстати помянутый выше Антон Павлович Чехов 28 апреля 1885 года тоже засобирался... о чём и сообщает в письме к журналисту и писателю Н.А.Лейкину. Да так вкусно, подлец этакой, описывает, что невольно так и хочется составить ему компанию.
"...Вас удивляет мой ранний переезд на дачу? Мороза, которым Вы меня пугаете, я не боюсь. В Москве, во-первых, уже 15R в тени... Дожди теплые, гремит гром, зеленеет поле... Во-вторых, я буду жить в помещичьей усадьбе , где можно жить и зимой. Дача моя находится в 3-х верстах от Воскресенска (Нового Иерусалима) в имении Киселева, брата вашего петербургского Киселева-гофмейстера и еще чего-то... Буду жить в комнатах, в которых прошлым летом жил Б. Маркевич. Тень его будет являться мне по ночам! Нанял я дачу с мебелью, овощами, молоком и проч. ... Усадьба, очень красивая, стоит на крутом берегу... Внизу река, богатая рыбой, за рекой громадный лес, по сю сторону реки тоже лес... Около дачи оранжереи, клумбы et caetera... Я люблю начало мая в деревне... Весело следить за тем, как распускается зелень, как начинают петь соловьи... Вокруг усадьбы никто не живет, и мы будем одиноки... Киселев с женой, Бегичев, отставной тенор Владиславлев, тень Маркевича, моя семья вот и все дачники... В мае отлично рыба ловится, в особенности караси и лини, сиречь прудовая рыба, а в усадьбе есть и пруды..."
У Государя Императора в пятницу 28 апреля 1895 года - тоже идиллия, да и с погодою, кажется, тоже повезло - в отличии от нас, грешных! Времени хватило на всё: и на работу царём, и на прогулки, и "трогательно" почаёвничать. Ай, как славно!
"Такая же дивная погода как вчера. Утром гуляли около часа. Перед завтраком был большой прием — всего 53 чел. — все пасхальные награды. В 2 ч. осматривал планы и карты Мин-ва Путей Сообщения, расставленные по всем залам. Приняв еще К. П. Победоносцева, пошел гулять. Катался с Аликс в шлюпке; затем трогательно пили чай вдвоем на Детском острове. Благодать стояла неописанная. Читал. После обеда поехали покататься — объехали все парки до Баболова"
Завершим нынешний - по-моему, вполне удавшийся день - как и полагается, переходом к ночному времени суток, да ещё и вместе с Афанасием Фетом, как известно, вообще более всего ночь крайне любившим, видя в ней особое таинство и возможность познать красоту окружающего мира. Попробуем, пожалуй, присоединиться к нему и мы, прочитав его стихотворение, написанное 28 апреля 1887 года.
Благовонная ночь, благодатная ночь,
Раздраженье недужной души!
Всё бы слушал тебя – и молчать мне невмочь
В говорящей так ясно тиши.
Широко раскидалась лазурная высь,
И огни золотые горят;
Эти звезды кругом точно все собрались,
Не мигая, смотреть в этот сад.
А уж месяц, что всплыл над зубцами аллей
И в лицо прямо смотрит, – он жгуч;
В недалекой тени непроглядных ветвей
И сверкает, и плещется ключ.
И меняется звуков отдельный удар;
Так ласкательно шепчут струи,
Словно робкие струны воркуют гитар,
Напевая призывы любви.
Словно всё и горит и звенит заодно,
Чтоб мечте невозможной помочь;
Словно, дрогнув слегка, распахнется окно
Поглядеть в серебристую ночь.
"Благовонной" ночи нам всем, да! И непременно встречать розовоперстую Эос-Зарю! Спасибо, что провели этот день вместе с вашим "Русскiмъ Резонёромъ", надеюсь, было хотя бы не скучно! И - да, разумеется: какие-либо ассоциации событий Былого и его персонажей с современностью прошу считать случайным совпадением, не более того... Вам всего лишь показалось!
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ