Глава 6
Поздняя осень грачи улетели
Жизнь продолжается. Вернулся я из госпиталя, в своё родное подразделение в середине Ноября. Дембеля уже поразъехались по домам и вместе с моей новой, толстой, не ношенной, тёплой шинелью, на Днепропетровщину, на родину моего командира, сержанта Иващенко, уехала и моя новая, армейская шапка. Мне же досталась его, видавшая виды, но ещё не до конца потерявшая форму, изрядно поношенная. Пишу я это потому, что за то время, пока я отдыхал в «госпитальном санатории», иначе это, по сравнению с казарменной обыденностью, назвать нельзя, весь личный состав перешёл на ношение зимней формы-одежды. Уехал летом, а вернулся зимой, к этому времени уже установился снежный покров.
На меня свалился ворох новостей. Во-первых, за мной, наконец-то, закрепили автомобиль ГАЗ-51. Это чудо техники официально называлось ПСГ 65-130. Перевожу на гражданский язык. Перекачивающая станция горючего. Цифры обозначали, что при постоянном режиме она перекачивала 65 метров кубических жидкости в час. А при параллельном режиме 130. Оговорюсь, что за время моей службы, на параллельный режим, я не переходил никогда. Во всех случаях, выполнения боевой задачи, постоянного режима хватало с избытком. Ну автомобиль, как обыкновенный, бортовой, выкрашенный в заводской темно-зелёный цвет. Сразу, за кабиной водителя, была установлена металлическая будка с двустворчатыми дверьми, открывающимися на обе стороны. В ней и была размещена сама станция. Дальше был установлен деревянный кузов, размером в половину стандартного, но открывающийся не на три стороны, как обычно, а только на одну, заднюю. И гос. Номер был «01-03ИО». Сослуживцы прикалывались «Вон Притупов на командирской машине едет». Номер УАЗика, который возил командира батальона, подполковника Соколовского, был «01-02ИО».
Была оборудована и новая Централизованная Заправка, которая была расположена на противоположной стороне рулёжной дорожки, прямо за стоянкой самолётов дальней авиации. Этими самолётами были «ТУ-16», дальней авиации, военное исполнение гражданского лайнера «ТУ-104». В капонире, а это такая земляная насыпь, высотой метра 3-4, расположенная двумя полу подковами и открытая сверху. Склоны её били покрыты травяным дерном. Внутри капонира были установлены десять круглых, металлических емкостей, каждая объёмом 25 метров кубических. Не трудно подсчитать, запаса топлива хватало на 250 самолётовылетов. От этого хранилища был протянут трубопровод к стоянке самолётов нашего полка, где были установлены пятнадцать пистолетов для раздачи топлива. На выходе из капонира был установлен манометр, для визуального наблюдения за давлением в трубопроводе. К трубопроводу был подсоединён гофрированный рукав с фланцем, диаметром 100 миллиметров. С другой стороны, со стороны емкостей был установлен точно такой же шланг. В этот разъём и устанавливался мой автомобиль, который и создавал давление в трубопроводе.
Также наша ЦЗ была связана ещё одним трубопроводом с центральным складом ГСМ. Так что, после каждого полётного дня запас топлива пополнялся на 100 %. Подобные трубопроводы монтируются легко и быстро. Он собирается из алюминиевых труб, длинною 6 метров. По обеим сторонам трубы приварены фланцы, которые соединяются маслобензостойкой, резиновой манжетой, которая, свою очередь, фиксируется металлическим хомутом при помощи закреплённого на ней болта с барашком. Монтаж одного стыка, для бригады из двух монтажников, занимает не более пяти минут. Трубопровод монтируется прямо на земле, без всяких опор.
Личный состав тоже обновился. Начальником ЦЗ, вместо неизвестно куда девавшегося прапорщика Сподина, был назначен прапорщик Аксёнов. Он был старшиной нашего карантина в Кубинке. Я характеризовал его раньше. Этакий маленький «буонопарт», местного розлива. Командиром отделения назначили моего приятеля Колю Шинкаренко, присвоив ему звание младшего сержанта. Так как увеличился объём работ увеличили число личного состава, вместо двух человек демобилизованных, пополнили четырьмя бойцами осеннего, 1973 года, призыва. Но тренировочные полёты никто не отменял, они продолжались. Теперь, после реконструкции ЦЗ, я один заправлял одновременно сразу пятнадцать самолётов, то есть целую авиационную эскадрилью. Только теперь, во время обеспечения вылетов я не гнулся под дождём и снегом, укрывшись куском старого, дырявого брезента, а сидел тёплой кабине и после окончания полётов уезжал на склад ГСМ, где ставил машину в отапливаемый бокс.
Правда, с приходом зимы, количество полётных дней сократилось. То снегопад, то метель. И наши плечи, с сослуживцем Андрушко Анатолием, свалилась ещё одна обуза, так «слив». Это значит один раз 2-3 недели, в адрес нашей воинской части приходят пять, 60 -ти тонных, железнодорожных цистерны с авиационным керосином. Их подают на железнодорожный тупик, находящийся на складе ГСМ дальней авиации. Обычно это происходит глубокой ночью и на праздники. По телефонному звонку, в ночь, заполночь, в ливень, в метель, когда белого света не видно, мы, с друганом должны идти на этот склад. И кромешной тьме, на эстакаде, продуваемой всеми ветрами, открутить заливные горловины у цистерн и опустить туда резиновые рукава, свешивающиеся с эстакады. После чего, запустив насосную станцию, выкачать из цистерн весь керосин, до последней капельки. После этого свернуть эстакаду, герметично закрыть крышки цистерн и от звониться на железнодорожную станцию о завершении «слива», что было самым приятным, во всей этой процедуре. На всё это уходило 4-5 часов. Поправки на мороз ветер в расчёт не принимались.
Помню свой первый «слив». Подняли нас, с моим друганом Андрушко, по штатному расписанию он исполнял обязанности моториста насосной станции, среди ночи. Вышли мы из казармы, метель метёт, вытянутую руку не видно. С горем пополам добрались до центрального склада ГСМ, который располагался не далеко от солдатской столовой. Вошли, доложили о своём прибытии. Встретил нас дежурный по складу ГСМ, сержант Почепцов. Он дал указание рядовому показать нам что и как. «Чего там показывать. Вон эстакада. Вон стоят цистерны. Пусть идут и раскачивают» ответил тот. На что сержант ему ответил: «А ты вспомни себя? Вспомни, как ты пришёл сюда в первый раз? Что бы ты делал, если бы я ответил так же как ты сейчас?» Нам всё рассказали и показали, помогли.
Прошло уже почти пятьдесят лет, а я вспоминаю его всегда добрым словом, хоть видел его всего лишь два, три раза своей жизни.
Единственным лучом света, в этом темном царстве, было чтение книг. Книги я читал всегда, с того времени, как в букваре в первый раз, самостоятельно, прочитал «Мама мыла Машу. Маша мыла раму». В гарнизонной библиотеке, о которой я упоминал выше, я состоял на особом учёте. Для меня оставляли книги, которые я заказывал. Когда я находился в казарме книга лежала у меня в подушке. Когда я шёл на склад ГСМ, книга находилась у меня за пазухой. Когда я обеспечивал полёты книга находилась в бардачке моей машины. Я перечитал всего Жюля Верна, Уилки Коллинза, Марка Твена, Фенимора Куппера. Перечислять можно до бесконечности. Читал я везде. В казарме, когда выдавалась свободная минута. На складе, когда всем объявляли общий перекур, часа на два, и в большинстве все укладывались подремать. В армейских кругах есть поговорка «Солдат спит, а служба идёт.»
Особенно много времени я уделял чтению во время обеспечения тренировочных полётов. Обрисовываю ситуацию. К пяти часам утра я выезжаю на аэродром, на подачу. Подсоединяю машину к трубопроводу. Даю контрольное давление, для сдачи топлива лаборантом инженеру полка. В восемь часов утра начинается «воздушная карусель», это когда после взлёта первого самолёта, через сорок пять минут, начинается массовая посадка, с интервалом 2-3 минуты. В первую смену, обычно, летают две эскадрильи. Это тридцать самолётов одновременно. Заправляю все эти самолёты топливом я один. После посадки первого самолёта, по сигналу с самолётной стоянки, я даю давление в магистраль. Рядом с моим автомобилем, прямо на трубопроводе, установлен фильтр для очистки топлива. На нём смонтирован манометр, стрелка которого показывает давление топлива в магистрали. Давление не должно опускаться ниже отметки в шесть атмосфер. И так в течении семи часов, без остановки. Из кабины моего автомобиля манометр прекрасно виден. Сидишь, смотришь на манометр, газуешь, самолёты заправляются, а сам читаешь книгу. Времени предостаточно.
Во вторую смену летала обычно одна эскадрилья, это пятнадцать самолётов. И так 4-5 раз в неделю. Суббота-парковый день. Воскресенье-выходной. Итого выходит рабочий день длился у меня семнадцать часов. Водители топливозаправщиков, которые тоже, на время полётов, на случай возникновения аварийной ситуации на ЦЗ, выезжали на аэродром, чтобы продолжить заправку самолётов топливом, просто отдыхали. Так как за год моей службы аварийной ситуации, по вине Службы снабжения горючим, не возникало ни разу. Лётные происшествия, в нашем полку, случались два раза. Два самолёта разбились. Три пилота погибли.
Глава 7
Пришла рассыпалась снегами
После осени, по всем законам природы, всегда наступает зима. Вот и у нас, в городе Калинине, в середине Ноября наступила зима. Начало подмораживать, повалил снег, да так, что к середине Декабря высота снежного покрова, на складе, в лесу, достигала 50-70 сантиметров. У аэродромной роты начался «Аврал». Снег ни снег, а ВПП должна быть сухой. Для достижения этой цели на автомобиль «КРАЗ» устанавливается реактивный двигатель, повёрнутый соплом в сторону ВПП. При снегопаде двигатель запускается и автомобиль сутками разъезжает по полосе, сдувая снег и высушивая влагу. Представьте себе, что чувствует человек, у которого за спиной, сутками, ревёт авиационный двигатель. Потом придавили морозы. Дело дошло до того, что на часовых, стоящих на посту, поверх шинелей, начали надевать ещё и тулупы. На постах, вместо двух часов стали стоять по одному часу. В Подмосковье очень большая влажность воздуха и поэтому минус 25 градусов кому-то переносятся, как все минус 40, в нашей полосе. Кому-то из офицеров, уже не помню кому, понадобилась новогодняя ёлка. Солдат заставили спилить десятиметровую ель, отпилили двухметровую вершину, с шишечками, а оставшийся ствол так и оставили в лесу, на территории склада. Война всё спишет, видимо они руководствовались такими принципами. В середине Декабря потеплело. Вместо снега с неба посыпался мелкий осенний дождь. Снежный покров сошёл. Вместо него земля покрылась коркой льда. Строевой плац, перед казармой, превратился в одну большую лужу, размером в половину футбольного поля. Ветер гонял по ней рябь.
На аэродроме тоже везде стояли лужи. И что самое интересное, на том месте, где должна фиксироваться моя машина, согласно проложенным трубопроводам, которые уже примёрзли к земле, образовалась большая лужа. Худо, бедно, но иногда выдавались дни без дождя. И проведение полётов продолжались. Мне приходилось, при приезде на аэродром, устанавливать свою машину прямо посередине этой лужи. Вечером, после окончания полётов, я отсоединял рукава соединения с трубопроводом и остатки керосина выливались в неё. Так, что после нескольких дней полётов, мой автомобиль стоял посередине керосиновой лужи. Авиационный керосин, благодаря присадкам, химически токсичен. При попадании на рукав обмундирования, к вечеру, на коже проступает след химического ожога. Одно было спасение, резиновые бахилы от костюма химзащиты.
А так, зима 1973-1974 года выдалась тёплой. Похолодание наступило только в середине Февраля, вот тогда проклятой луже и пришёл конец, замёрзла. Но это было позже. Або как дотянули до нового года. Перед самым Новым годом у наших «помазков» - это те, кто отслужил год, начался приступ «дедовщины». После демобилизации осеннего призыва 1971 года все ограничительные барьеры этого позорного явления были сняты. Как я уже описывал ранее 75% личного состава автороты, на территории которой и проживало наше подразделение, состояло из выходцев с Днепрпетровщины, причём одного, осеннего 1972 года призыва. Не стоит забывать, что город Днепропетровск, был колыбелью, правящего тогда страной, Генерального секретаря ЦК КПСС, Леонида Ильича Брежнева. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Они и до этого считали всех тех, кто призывался не с Украины, людьми второго, а то и третьего сорта. В Подмосковье, среди военнослужащих, было засилье хохлов. Министром обороны, в то время, был Андрей Антонович Гречко, Маршал Советского Союза, участник Великой Отечественной Войны.
Но ближе к делу. Поднимают меня, среди ночи, два дюжих молодца, из осеннего призыва и приглашают меня пройти в умывальную комнату для разговора. Захожу в умывальную комнату, а там стоят ещё четыре человека, а посередине стоит табурет. Взвесив все за и против, что -бы не устраивать соревнования по боксу, с шестью соперниками, я принял мудрое решение, молча уселся на табурет. Спустя каких-нибудь полчаса, потому, что парикмахеры были не очень умелые, да ещё в лёгкой степени отравления этиловым спиртом, а машинка, для ручной стрижки была довольно тупая, я вышел из умывальника с головой, блестящей как новые три копейки. Проснувшись на следующее утро, после ночной экзекуции по подстрижке, на утреннем осмотре, я испытал чувство морального удовлетворения. Я не одинок. Весь наш весенний, 1973 года, призыв, блистал макушками, чисто выстриженными, под ноль. Интересно, какое же удовольствие получили те хохлы, в результате операции по подстрижке, потратив на это всю ночь. Постричь 40 человек, поодиночке, тупой машинкой, для этого нужно время. Слово «геноцид» тут не подходит, а вот слово «издевательство» это самое мягкое, какое я могу подобрать. Так, что Новый 1974 год, весь наш призыв встретил стриженным «наголо».
Саму встречу Нового года, как она происходила, я совершенно не помню. Помню только, что на улице шёл дождь и стояли большие лужи. Погода стояла скверная, ВПП очень часто обледеневала и количество полётных дней значительно сократилось. И нами, теми, которые раньше были освобождены от несения суточных нарядов, в виду занятости по обеспечению полётов, решили позатыкать образовавшиеся бреши. Лично я два раза сходил в наряд по столовой. Оба раза я был рабочим по уборке обеденного зала. В обязанности рабочего по залу входит уборка грязной посуды со столов, протирка обеденных столов. Расстановка чистой посуды на столах, из расчёта на десять персон, это глубокие миски, ложки, всё из алюминия. 10, 250 гаммовых эмалированных кружек. Вилки, военнослужащим срочной службы, не положены. Расстановка тарелок с нарезанным хлебом, исходя из норм суточного довольствия. После завершения приёма пищи личным составом, которое происходило в две смены, уборка обеденного зала. После окончания уборки зала в обязанности рабочих по залу входила работа по чистке овощей- картофеля, моркови, свеклы и лука. Правда картофель чистила машина, но глазки приходилось выковыривать вручную. Ножи для этого изготавливались из обыкновенного ножовочного полотна по металлу, с куском резинового шланга, вместо рукоятки. Представьте себе на каждого военнослужащего, по нормам суточного довольствия, в сутки положено 400 граммов овощей. Умножьте это количество на две тысячи человек, питающихся в столовой, получается 800 килограммов овощей в сутки. И это должны выполнить 16 человек, рабочих по залу, в свободное от основной работы время. На сон оставалось всего пять часов в сутки, а остальное, работа. За всё время службы на территории Советского Союза, в течении одного года, я два раза сходил в караул, два раза-рабочим по кухне и один раз дневальным по КПП. Грех обижаться.
Особо хочется описать развёртывание батальона при подаче команды «Подъём, тревога». После подачи этого сигнала, автомобильная колонна, нашего батальона, должна быть построена, в течении сорока минут, на дороге возле автопарка, для дальнейшей передислокации. Командование батальона решило провести учебную тревогу в обыкновенный рабочий день, в пять часов утра. Успеть провести это мероприятие до завтрака, чтобы не отменять плановые занятия на весь день. Об этом все знали заранее. По команде «Тревога» от нашей службы выезжали два человека, водитель-моторист ПСГ-это я и лаборант Юрченко. В любых условиях и при любых обстоятельствах должны были обеспечить своевременную подачу топлива и его качество. С вечера мы ушли ночевать на склад ГСМ. Спали не раздеваясь, сняли только сапоги и поясные ремни. Утром, после объявления тревоги, нам позвонили по телефону и сообщили об этом. Одеться и выгнать машину, из тёплого бокса было делом десяти минут, ещё пять минут, доехать до гарнизона. На повороте к автопарку, рядовой Андрушко подал нам в кабину два наших карабина, которые получил в оружейной комнате у каптёрщика, выдававшего оружие, моего земляка Вити Афанасьева. А посему, мы прибыли на место построения колонны вторыми, после комбатовского УАЗика, который приехал заблаговременно. Комбат тут же прохаживался по обочине, с секундомером в руках. Не знаю повлияло это на что ни будь или нет.
Хождение по луже с керосином не прошло даром, по крайней мере для моих сапог. Рифлёная, резиновая подошва моих сапог вздулась пупом, гвозди повылазили и мои сапоги стали похожи на оскаленную щучью пасть. Или старый башмак, выловленный из реки неудачливым рыболовом из журнала «Крокодил». На мою просьбу выдать мне сапоги из обменного фонда, старшина роты ответил -«Не положено». Он слукавил, ГСМщикам положено две пары новых сапог на год, вместо одной, как всем остальным. Всю зиму я ходил в мокрых сапогах, просушить их было не где. В результате чего я натёр левую ногу, и она у меня загноилась. Но об этом чуть позже, так как хочу описать ещё один случай, произошедший со мной. На моём автомобиле, говоря шоферским языком, полетела раздаточная коробка. Автомобиль мы получали со склада «НЗ» (неприкосновенный запас), куда он был помещен на хранение после ликвидации лесных пожаров, полыхавших в Подмосковье летом 1972 года. Никто конечно, в это время не ухаживал за автомобилем и в результате этого, при пробеге всего лишь 7 тысяч километров, что по гражданским меркам-новый автомобиль, вышел из строя один из основных агрегатов. Но обеспечение полетов должно продолжаться по плану. Мне и моему сослуживцу, рядовому Андрушко, была поставлена боевая задача, в сжатые сроки, заменить вышедший из строя агрегат. И вот, мобилизовав все свои внешние внутренние ресурсы, в течении суток, вдвоём, проделали эту работу. А так как, если честно признаться, ремонтники из нас были никакие, то работа была проделана довольно серьёзная.
Наш командир, младший лейтенант Светловидов, поощрил нас увольнительной запиской в город. Правда в городе был объявлен карантин по гриппу. И увольнительная записка была выписана на одну дату, а потом исправлена на другую. А нам и это в радость. Дорога была одна. Доехали на трамвае до городского парка, расположенного в центре города, на берегу Волги. Полюбовались на памятник Афанасию Никитину, написавшему книгу «Хождение за три моря». Купили билеты в кинотеатр «Звезда». Вышли на набережную и дожидаясь сеанса, закурили. Вдруг, откуда не возьмись, рядом появился капитан, с эмблемами артиллериста, на петлицах, в сопровождении двух рядовых. «Почему расстёгнуты крючки на шинелях?» «Доставали папиросы, чтобы закурить» На меня «Подойди ко мне боец. Встань рядом. О да у тебя шинель, резанная» (Шинель, по уставу, должна быть не выше 28 сантиметров от пола) «Предъявите документы.» Осмотрев нашу исправленную увольнительную записку сказал: «Да вы ребята-самовольщики».
Через пять минут за нами подошла грузовая, тентованная автомашина ГАЗ-53, куда нас и погрузили. Ещё через пять минут мы оказались во дворе гарнизонной гауптвахты, расположенной тут же, неподалёку от кинотеатра «Звезда», на набережной Волги. У нас изъяли документы, нагрудные значки, поясные и брючные ремни, шнурки из ботинок. И засунули в общую камеру. Вдоль стен стояли простые, деревянные лавки на которых сидели человек 20 арестантов, где и нам нашлось место. На ужин нам подали картофельное пюре, по куску хлеба, но без рыбы, по кружке чая, но без масла и сахара так как на довольствие мы ещё не были поставлены. В 10-30 вечера нас, под вооружённым конвоем, вывели в отхожее место. В 11-00 начальник караула открыл замки, на которые были закрыты, пристёгнутые к стене нары. Под конец нар подставляются всё те же скамейки, на которых арестанты сидели весь день. Нары изготовлены из сосновой доски, толщиной 5 сантиметров, когда-то окрашенные суриком в ядовито красно-коричневый цвет. За годы эксплуатации, отполированные боками арестантов, до зеркального блеска. Причём нижний конец нар, где находятся ноги, расположен сантиметров на 10 ниже, чем-то место, где находится голова. На ночь тебе выдаётся твоя шинель, из неё получается отличная постель. Расстёгиваешь хлястик, на одну полу ложишься, рукава под голову, вместо подушки, второй полой укрываешься. Отбой происходит в 11 часов вечера. Все укладываются, начальник караула, из коридора, выключает свет, лишь над дверью горит тусклая лампочка, прикрытая металлической решёткой. И вся ночь уходит на то, что карабкаешься на нары. Через полчаса сна твоё тело, по полированным доскам, сползает вниз, ноги касаются пола. Просыпаясь, заползаешь вверх на нары и опять засыпаешь. И так всю ночь.
В пять часов утра объявляется «Подъём». Нары опять пристёгиваются к стенам и закрываются на замки. После похода туалет, все одевают шинели и строятся во дворе. Всем роздали лопаты, для очистки снега, и под охраной двух автоматчиков, вывели на набережную Волги чистить, выпавший за ночь, снег. Снег сбрасывали на берег реки за гранитный парапет.
В шесть часов утра к нам подошёл какой-то старший лейтенант, как сейчас помню во фризовой, парадной шинели. Запомнил потому, что от повседневной она отличается цветом. Заметил, выводные словно окаменели, потому, что за каждую допущенную тобой оплошность, ровно через две минуты, можно из караульного превратиться в арестанта. Минут пять он наблюдал за нами. Мы, ещё не понимая, что происходит ещё яростнее налегли на лопаты. Потом он заговорил: «Выводной, начальника караула, ко мне». Выводной засвистел в свисток. Вижу бежит начальник караула, по званию капитан. Согласно устава, сделал три строевых шага, встал по стойке «Смирно», рука под козырек и доложил: «За время моего дежурства на гарнизонной гауптвахте, происшествий не случилось, капитан такой -то. Старший лейтенант спрашивает: «Не случилось, говоришь, а кто эти два лётчика». Начальник караула «Задержали вчера в городе». Старший лейтенант: «Вчера задержали, говоришь, ты что, устава гарнизонной службы не знаешь, почему они работают? Быстро привести всё в соответствие». Нас быстро, предварительно отобрав лопаты, вытащили из общего строя, и подав команду «Руки за спину» повели обратно в помещение гауптвахты. Во время следования я тихонько спросил, конвоирующего нас, автоматчика: «Кто это». После громкого окрика: «Молчать, не положено» конвоир тихонечко шепнул: «Начальник гарнизонной гауптвахты, старший лейтенант Синников, -страшный человек». После этого нас рассовали по камерам одиночкам.
Камера одиночка, на гарнизонной гауптвахте, это каменный мешок, без окон, размером 2 на 2,5 метра, с бетонным полом. Дверь железная, с закрывающимся окошечком для подачи пищи. К стене, такие-же дощатые нары, как и в общей камере. Из стены торчит, вмурованный в стену, столик размером 30 на 40 сантиметров. Рядом вмурован в пол металлический табурет. В туалет выводили после стука в дверь. Опишу поподробнее арестантское житьё на гауптвахте. Подъём 5-00, отбой в 23-00. Остальное время арестант, если его не выводят на работу, сидит в камере, на деревянной скамье. Прилечь негде, да и не получится, пол то холодный, бетонный. На гауптвахте, хотя она и находилась в центре города, отопление было печное. Печи топили 2 раза в день, 2 часа утром и 2 часа вечером, температура в помещении не поднималась выше + 16 по Цельсию. В одиночке я просидел 5 часов. Единственным занятием было перечитывание комсомольского билета, это то единственное, что не изымается при задержании и аресте. По истечении этого времени, нас извлекли из камер и доставили в кабинет заместителя военного коменданта г. Калинин. (Существует такая присказка, в армейских кругах. В армии всего лишь три военных человека: военный комендант, военный музыкант, военный строитель; при упоминании других должностей и званий, слово военный не упоминается). В кабинете нас встретил наш, широко улыбающийся командир, младший лейтенант Светловидов. «Что же ты меня подводишь, земляк?», обратился ко мне, сидящий за столом, майор. Я: «А вы откуда?» Он: «Из Барнаула» Я: «А где вы там жили?» Он: «На горе, в районе ВДНХ» Я: «Да это всего лишь 4 остановки езды на трамвае от моего дома» Он: «Когда я был в Барнауле, в последний раз, трамваи на гору ещё не ходили» Я: «Значит давно» Он: «Ну спасибо за новости с Родины». После этого, нам вернули все изъятые у нас вещи, и мы отправились, в сопровождении нашего командира в расположение своей части.
По дороге часть, в городе, мы зашли в часовой магазин и купили мне, за тридцать пять рублей, которые прислала мне моя мама, часы «Полёт», тоненькие, жёлтого цвета. Забегая вперёд скажу, я проносил эти часы, на своей руке, двадцать лет, пока мой сынок Антон, на охоте, не потерял их. Собственно, весь поход в увольнение и был целью приобретения часов. Вот какой ценой они мне достались. Но зато этих восемнадцати часов, проведённых на гарнизонной гауптвахте, мне с лихвой, хватило на всю оставшуюся жизнь. После воспоминаний об этой отсидке, я старался никогда больше не заводить дел с правоохранительными органами. По дороге в часть командир меня напутствовал словами «Сейчас быстренько переодевайтесь в повседневную форму и на аэродром. Идут полёты». Но и опять он не угадал. Переодевшись, вместо аэродрома, я до хромал до санчасти. Мне повезло, приём больных вёл не фельдшер срочной службы, а сам начальник медицинской службы, нашего гарнизона, майор Фреюк. Осмотрев мою загноившуюся рану на левой ноге, и мой ощерившийся вылезшими гвоздями, сапог он вызвал фельдшера-срочника. Приказал: «Переписать фамилию бойца и его командира. Подготовить заметку в газету «Красная звезда» с фотографией сапога». (То время иногда отцы-командиры, называли нас по-старому «Боец», вместо уставного «Товарищ солдат»). А меня уложил в лазарет, вплоть до полного излечения. Полное излечение растянулось на две недели. А тут и зима закончилась. После выписки прибыл я в расположение, доложил старшине автороты о своём прибытии. Выслушав мой доклад старшина лично вручил мне пару новых сапог. Вот, что значит вмешательство главного печатного органа Советской Армии, газеты «Красная звезда». По сию пору не знаю было оно или нет. Но новые сапоги точно были.