Предыдущая часть
Брент и Маша III
А через день Маша пишет мне, пока я заполняю туалетный лог: «Ася, Брент зовет нас в Сидар Пойнт!», и я нащупываю позади себя ведро, чтобы присесть.
Про Сидар Пойнт в департаменте говорили последние дни без умолку, потому что Дейв поехал туда со своей семьей и друзьями на пару дней, развлечься и накататься на всем подряд. Это — другой парк нашей сети, и находится он прямо на озере Эри, что на другом конце Огайо.
Эри — одно из четверки Великих озер, и я действительно хотела его увидеть. Быть в Америке и не посмотреть Великие озера! Нет, это решительно невозможно. Кайл говорил, что горки там круче наших в несколько раз. После трех выходных, проведенных в родном Кингз Айланде за исследованием всех аттракционов, мертвые петли не пугают меня, а вызывают неуемный восторг. А затягивающиеся ремни страховки — немного нервную дрожь предвкушения удовольствия. Я понимаю теперь, почему американцы так любят экстрим: на волосок от контролируемой смерти чувствуешь себя невероятно живым, обнаженным сгустком эмоции, и адреналин гонит кровь быстрее и быстрее, что уже невозможно остановиться, и ты идешь еще, и еще, и еще.
Поэтому мы берем отгулы и выезжаем в девять утра. Мы едем на машине Кевина. Я не знаю толком этого парня, он плохо идет на контакт, и я не имею ни малейшего представления, о чем же с ним можно говорить. Поэтому я беру с собой планшет и во всеуслышание заявляю, что мне осталась неделя до сдачи работы, так что всю дорогу я буду писать. Может быть, они мне и верят; я себе — ни на цент.
В машине я приваливаюсь к стеклу и закрываю глаза — спать хочется немилосердно, под веки словно засыпали горсть булавок. Звуки мира расплываются, отдаются светящимися цветами у меня в голове, попадают и появляются вновь.
Дрема липкая, холодная, я заворачиваюсь в ветровку и прижимаюсь к Маше.
Я просыпаюсь от непонятной возни и секунду соображаю, что я и где я — Маша и Брент смешно ругаются из-за того, что он отпустил ее руку. На мой взгляд, сидеть один позади другого в машине и держаться за руки — не блестящая идея, но что я вообще понимаю в любви? Ее бледная, с просвечивающими венками ладонь полностью скрывается в его, смугло-красноватой, грубой, большой.
Когда я готова проклясть саму идею смотаться на другой конец штата, по бокам от дороги вдруг расстилается водная гладь. Она серебрится и мерцает на солнце, играет барашками до самого горизонта, то скрывается за кустами, то вновь появляется в просвете ажурной листвы. Я прикипаю к стеклу, пытаюсь сфотографировать, но камера все ловит зелень. Эри — очень подходящее имя для озера. Нежное, звучное, очень женственное. В моей голове оно предстает тонкой голубокожей девушкой с серебристыми волосами, она смеется и кружится под стук древних барабанов, и локоны взметаются искрящейся волной.
Парк построен на острове, стоянка забита машинами, и мы еле находим место. На входе мы сканируем наши рабочие карточки, и сотрудница улыбается нам чуточку искреннее, чем гостям.
Он огромен и неприветлив: острый шпиль высотной горки почти протыкает облака; над нами шипит монорельс. Солнце уже немилосердно, и я вспоминаю, что мы не взяли с собой солнцезащитный крем. Мы обгорали уже два раза; первый раз казалось, что меня окунули в бочку кипящего масла. Если не мазаться каждые три часа, можно заработать второй сеанс бочки.
Кайл был прав, горки здесь великолепны. Больше, выше, быстрее, опаснее, так что дух захватывает, и желудок взлетает к горлу, и пальцы на ногах поджимаются, а ладони потом несколько секунд отцепляешь от поручней. За две минуты счастья — час в очереди, полосы тени от навесов сменяются палящим светом, в руках нет даже телефона, ведь он спрятан в камере хранения. На этих горках падает все, что может упасть, и мир без очков превращается в нагромождение разноцветных кругов.
Брент с Машей не могут друг на друга насмотреться, они не замечают жажды, жары, духоты. Кевин сидит в телефоне — у него-то карман на пуговице. Я опускаю голову и внимательно смотрю на свои пальцы, обхватившие железный разделитель.
Американцы готовы к очередям, из ограждений сделаны целые лабиринты, длину которых можно менять, проворачивая шлагбаумы и вешая цепочки. Здесь напрочь отсутствует элемент соревновательности: за проход без очереди надо выложить восемьдесят долларов с человека. Из богачей тоже образовалась очередь. Очередь на проход без очереди.
Мы сдвигаемся еще на метр. Мне тошно то ли от жажды, то ли от телячьих нежностей Маши с Брентом. Я знаю, что Кевин сейчас переписывается с Кендалл, которая ему нравится, и от этого воротит совсем. Не подходит эта жизнерадостная, любопытная девочка молчаливому и мрачному ему. Я могла бы написать Майке или Лекси, только планшет закрыт на ключ в сейфе. Черт. Очередь движется улиткой, хотя и похожа на змею. Черт. Я бью кулаком по перилам, они гулко отзываются, дрожат затихая.
— Ась? Что с тобой? — звук отрывает Машу от Брента. Вау, я в шоке. Думала, ее ничего не отвлечет.
— Терпеть не могу очереди. Терпеть не могу, — не говорить же ей, что я просто чувствую себя совершенно лишней на этом празднике жизни.
Горка сменяется горкой, очередь — очередью. Под вечер Кевин немного оттаивает, и мы даже перебрасываемся парой реплик. Темнеет быстро и резко, и парк преображается: по дороге бегают зеленые звездочки, деревья мягко светятся, тени становятся гуще.
Через пару часов поедем домой.
В этот раз сажусь на переднее сиденье, обещая себе не спать. Мы выехали в полночь, а ехать нам три с половиной часа. Глаза начинают закрываться через полчаса.
Дорога прямая, ровная, освещенная лишь частично, и так легко уронить голову на грудь и притвориться, что думаешь.
Но если усну я, может уснуть и Кевин, а это будет катастрофа. Не хочу вот так, глупо, из-за того, что захотела спать. Я переключаю радиостанцию каждые пять минут, и это хоть немного будит наше сонное царство. Машина мягко несется, Брент с Машей подозрительно притихли на заднем сиденье.
Мы подъезжаем к парковке Кингз айланда, когда ничто не может удержать меня от соблазна закрыть глаза. Машина Брента одиноко блестит в свете фонарей.
Брент садится за руль и тихо матерится. Я стряхиваю с себя сонливость: что-то в его выражении лица неправильно, странно. «Черт, черт, нет, не сейчас» — он бьет кулаком по рулю в приступе бессильной ярости, и танк осознания врывается в мой усталый мозг на полном ходу: он в шаге от того, чтобы зарыдать. Что-же-там-случилось-на-заднем-сиденье-боже-мой. Я вдруг понимаю, что начинаю его уважать. За силу чувств, за это неприкрытое отчаяние. За слезы.
Наш отель в пяти минутах езды, Брент укладывается в три. Он так резко выворачивает руль, что я боюсь разбиться.
— Ты не против, если мы с Машей поговорим? — спрашивает он меня, припарковавшись у номера: наш супер 8 мотельного типа, и двери выходят на парковку.
Голос у него звучит глухо и срывается в конце. Я бормочу что-то утвердительное, сама себе не отдавая отчета в произнесенных словах, и вылетаю из машины, захлопнув дверь. Сейчас я там слишком лишняя.
Подойдя к двери номера, я осознаю очевидную вещь: ключ от комнаты остался в Машином рюкзаке. То есть в машине. То есть там, где за запотевшими стеклами, обнявшись, сотрясаются в рыданиях двое.
Доходит, что сейчас четыре утра, и соседки точно спят. Я дышу на враз замерзшие ладони, сажусь у двери, поднимаюсь, делаю шаг в сторону машины.
Я же не буду ждать, пока они договорят. Я хочу в душ, и вставать мне завтра в восемь, ведь я выторговала завтрак у Майки. Надо забрать рюкзак. Он в ногах у Маши. Черт. Да что ж это такое. Делаю еще шаг. Пальцы уже заиндевели, не спасает никакая ветровка.
Дохожу два оставшихся шага, распахиваю дверь, наклоняясь, выхватываю рюкзак и захлопываю дверь машины. Я чувствую, что нарушила сейчас что-то очень важное. Переступила черту личного и дружеского. Руки наконец-то находят карточку. Дверь, что удивительно, поддается с первого раза. Тепло.
Я уже вылезаю из душа, когда слышу, как захлопывается оставленная открытой дверь. В стену врезается что-то тяжелое, и я быстро натягиваю ночнушку.
Маша сидит в углу. Колени подтянуты к подбородку и обхвачены руками. Так естественно сесть рядом и прижать ее к себе, напряженную, дрожащую. Она плачет. Судорожно вздыхает, обхватывает меня, прячет лицо. Она крупно вздрагивает, спина ходит ходуном, тихо замедляясь.
— Я не буду говорить, что все будет хорошо, потому что хорошо не бывает. Все будет так, как должно быть, — шепчу ей куда-то в макушку, гладя по спине.
— Он сказал, что любит меня.
Кажется, я тихо чертыхаюсь.
— Мне кажется, — хрипит она сорванным горлом, переведя дух, — мне кажется, что я его... тоже... люблю.
Я обнимаю ее крепче, облизываю пересохшие губы и чувствую на них соль. Может, я тоже плачу.
Следующая часть
