Рассказывать ему всё она не собиралась. Ещё чего не хватало! Сама эта мысль пугала, и начинало казаться, что не останется вообще ничего личного, тайного, своего, чем делиться нельзя ни при каких обстоятельствах. Да и поверить в это не был способен никто, кроме неё.
Таня видела предназначение людей. С детства. Сколько себя помнила. И всё время была ходячим складом чужих тайн, потому что нельзя людям знать, в чём их предназначение. Плохо это кончается, иногда для того, кому она рассказывала, иногда для неё.
Да и люди себя очень плохо чувствовали потом. Если верили. А если не верили, то чувствовали себя ещё хуже. Поэтому Таня видела и молчала. И мучилась. Ну и потом, это очень сильно сказывалось на её отношении к людям.
Предназначение она видела странно, как-то целиком, словно случайная фраза была записана поверх человека, и можно понимать её как угодно. Иногда фраза была короткой и ёмкой. Иногда длинной, с подробностями. Это были, конечно, не слова в воздухе, не горящие буквы на лбу, как выглядело бы логично, но… Тане так было легче представлять и понимать, с чем она имеет дело.
Как нормально относиться к человеку, пить с ним кофе, ходить на свидания, целоваться, например, если самая главная вещь, ради которой он появился на свет, — это нажраться на свадьбе друга до синих соплей, влететь в случайную драку на танцполе и получить вместо друга нож в живот? И, главное, как вывести всё это предназначение из трёх слов и предлога?
Иногда Таня надеялась, что неправильно понимает, расшифровывает эти слова, но жизнь упорно доказывала, что всё она видит верно.
Да и потом, принять удар ножом за друга — в чём-то героическое предназначение, но уж больно неприятное. Одно дело, когда по пьяни ножом получил и умер в больнице, совсем другое — спасти друга, и совсем третье — что это ещё не случилось и непонятно когда произойдёт. Как к этому относиться — Таня не знала, но на всякий случай на свидания с этим парнем больше не ходила.
Или вот у приятеля вообще история была: предназначено выучиться на автослесаря, от лени пойти работать в шиномонтаж и уже там починить какое-то колесо, чтобы кто-то не разбился в аварии, а нормально доехал до дома. Хорошее же предназначение, если рассматривать внимательно. Но блин, шиномонтаж? Серьёзно? И это всё? Таня промолчала, но глядела на этого своего приятеля свысока.
«От лени» — это она придумала сама, понятно было, что не всем быть академиками или спортсменами, но этот приятель был феноменально ленив. Пойти в автослесари он мог только от лени, которая вперёд него родилась — так, кажется, бабушка говорила!
Вообще, с людьми было сложно, Таня поняла это годам к двадцати. Люди не очень хотели выполнять свои предназначения, иногда даже просто игнорировали все знаки и намёки. Тогда Таня и поняла, что предназначение — это как смысл, который никому не нужен. Всем прекрасно и без него. Тогда зачем?
Во-первых, никто не знал точно, зачем он живёт. Все жили наугад, Таня это заметила давно, а счастье, как известно, в неведении. Во-вторых, она не знала, что бывает с людьми, которые своё предназначение не выполнили. Умирают они сразу или живут бессмысленно дальше? Проверять — это значит начать следить за совершенно незнакомым человеком. А если знакомым, то это понималось... Неправильно, в общем, это понималось. Она и бросила это дело.
— Никакой награды, никакого наказания, — сказала она себе. — Это просто жизнь, и пусть делают с ней что хотят.
Но она всё равно наблюдала, много писала в дневник. Ей казалось, что это может кому-то пригодиться, хотя уверенность в этом постепенно таяла.
Иногда предназначения у людей были смешные: стать одним из читателей какой-то книжки, забить гвоздь, передать за проезд или найти и вернуть чьи-то потерянные документы. Всё это Тане было странно, она знакомилась, разговаривала и понимала, что это обычные люди, не бессмысленные, работающие, добрые и хорошие. Или плохие, но тоже со своей сложной жизнью, и если бы узнали о своём предназначении, то не поверили бы и просто посмеялись. И они жили, будто никакого предназначения у них не было. Да его и не было для них, они же об этом не знали.
«Выходит, можно жить без него? — думала Таня. — Без этого сверхсмысла твоей жизни? Да и кто это решил?»
Она не знала, кто это решил, но попадались и люди, которые её удивляли. Им, например, было предназначено учить других. Таня встречала таких и в школе, и у соседних мусорных баков с тележками, полными хлама. Большинство тех, кому суждено было спасать жизни, делали это в больницах и спасательных службах, но были они и барменами в клубах, и дворниками, и спортсменами, и алкоголиками в подворотнях. Это было странно и казалось неправильным.
Носить в себе чужие секреты, которые никому не нужны, оказалось не вот прямо очень сложно, но Таня без конца думала, зачем ей этот дар. И дар ли это, если от него одни проблемы и разочарования? И ещё бывали очень страшные люди, по предназначению страшные. Особенно не по себе ей было смотреть на таких детей.
Дети вообще пугали её, потому что их предназначение Таня видела чётко и оно совсем не соотносилось с внешним видом какого-нибудь зарёванного малыша на детской площадке или девочки с косичками, рисующей мелом на асфальте кривые рожицы. В соседнем доме жил мальчик, который должен был кого-то убить, то ли скоро, то ли в далёком будущем. Она не вглядывалась, кого именно, сразу отвернулась и позже, едва завидев ребёнка на улице, спешила пройти мимо.
В общем — беда была с людьми и их предназначениями. Эти два мира, реальный и предполагаемый, настолько разнились иной раз, что это не укладывалось в голове. Финальной точкой, превратившей видение в фобию, стала поездка в гости к подруге, в подмосковный Кузьмовск.
Тогда она заблудилась, прошарахалась почти час по одинаковым улицам посёлка, пытаясь найти нужную. Телефон заглючил и показывал отсутствие связи. Милейший дядька, повстречавшийся ей в одном из лопухастых переулков, сказал, что нужный ей адрес это «два раза упал и тама».
Он был смешной, щурился забавно и всё называл её зайчихой. Предназначение у него было хорошим, спасти ребёнка от голода. Поэтому она в первую секунду и не поняла ничего, когда он вдруг втолкнул её в какой-то двор, выкрутил руку за спину и притиснул лицом к серому дощатому, нагретому солнцем забору. Острое кольнуло шею слева.
— Пикнешь — горло перережу, — продышал он горячечно в ухо. Она закивала поспешно, елозя щекой по горячим доскам, а он уже задирал платье, возился со своими брюками, рвал тонкую ткань дорогущих трусиков от «Виктория сикрет», и мир вокруг оставался ужасающе обычным, прежним, словно в нём не происходило ничего страшного. И запах тёплого сухого дерева, забивающий ноздри, всегда такой уютный, домашний... мостки на речке Троце так пахли, и бабушкин сарай, и Тошкин забор, и их шалаш на окраине деревни... Этот запах чернел и въедался в слизистую, становясь запахом страха, боли, мерзкой, выворачивающей тревоги, от которой не прокашляться, хоть выплюни внутренности...
Таня пережила это мужественно, ходила к психологу, потом к психиатру, потом постаралась забыть. Это было сложно, потому что люди с предназначениями ходили вокруг неё, ездили в транспорте, задевали локтями в магазине, и не было от них никакого спасения. Тогда она почти замкнулась.
Своё предназначение она не видела и не чувствовала, хотя часто подолгу смотрела на себя в зеркало, снимала себя на видео, фотографировалась... То, что работало с другими — не работало с ней самой. Это было обидно.
При её склонности не доверять ни единому человеку вообще непонятно, как она умудрилась встретить его, человека, который что-то в ней разглядел, растормошил, выволок на свет божий и словно погладил тёплой ладонью осторожности и терпения. С самого начала Таня поклялась себе, что не расскажет ему ничего. У него было предназначение «летать» — романтично, правда? Он был инструктором по прыжкам с парашютом, и она не понимала, что он в ней нашёл.
Сертификат на прыжок они купили всей группой и подарили отличнице Светке на днюху. Хороший такой студенческий подарок, она даже доехала со Светой до аэроклуба, пообещав снять приземление на телефон. А он, этот инструктор, смотрел не на смуглую и гибкую деньрожденницу, а на её подругу, скромно стоявшую в стороне. Потом подвёз обеих до дома.
«Нет, предназначение, конечно, не главное в жизни, и, может, это вообще пройдёт с возрастом, — говорила Таня себе потом. — Летать — это можно по-разному трактовать...»
Они гуляли, целовались, она поддалась на уговоры и прыгнула, и это было что-то запредельно невероятное.
Впрочем, длилось это не то чтобы долго. Месяца три или четыре. А потом...
Он пришёл в палату на следующий день после аварии. Кувыркнулись они на машине здорово, причём ему досталось всего несколько синяков и царапин, а ей — два перелома, вывих, и ещё там был целый список того, что она повредила.
— Чего пришёл? — спросила Таня мрачно.
— К тебе, — растерянно сказал он.
— Не надо тебе ко мне ходить. Только хуже делаешь. Мне лечиться теперь года два, реабилитация — я слышала, врачи в коридоре говорили. Не надо тебе со мной. У тебя совсем другая задача, и мне рядом делать нечего.
— Какая ещё задача, бестолковка? — Он уселся рядом и взял её за здоровую, исполосованную царапинами руку. — Большое дело — реабилитация. Вдвоём-то легче!
И тогда она заплакала и всё ему рассказала. Нет, сначала просто ревела. Слёзы душили её, в груди что-то дрожало пружинисто-электрически, словно закоротило. А потом её прорвало. Она говорила и ревела, шмыгала носом, размазывала слёзы по щекам и снова говорила, и ей становилось всё легче. Когда наревелась и наговорилась настолько, что устал язык и распухли глаза, прошёл, наверное, час.
Он не перебивал, слушал внимательно, а потом сказал:
— Как же ты жила со всем этим? Это ж чокнуться можно!
— Как принцесса, про которую никто не знает, что она принцесса, — проговорила она тихонько, глядя на свою загипсованную ногу. — Как будто я одна знаю, как устроен мир, а сделать с этим ничего не могу. Так страшно это. Страшно видеть в людях не только принцев и охотников, но и орков, и разбойников, и таких чудовищ... которые по земле ходят, улыбаются и ещё ничего не сделали, понимаешь? Я как в долбаном Средиземье всю жизнь живу. Я же и правда думала, что чокнутая, сдвинулась, столько анализов сдавала, по врачам ходила, в психушке лежала три месяца: тётка пристроила, но выгнали меня оттуда. Потому что нормальная. Я поверила, потому что врач... ну, в общем....
— Я понял, — сказал он. — Хороший врач, который занимается тем, чем должен. Везёт тебе, людей насквозь видишь…
— Насквозь? — она уставилась на него краснющими глазами, непонимающе и недовольно. — Да ты понимаешь, что большинство своего предназначения выполнять не хотят? Им же пофиг, да и кто поверит? Сама бы не поверила. И ведь, главное, сделать ничего не могу. Зачем тогда я всё это знаю? Это невыносимо!
Она собралась ещё раз зареветь, но замолчала. Он посмотрел в окно, потом на неё, и вид у него был озадаченный.
— Ну, чего? — недоверчиво спросила она.
— А какое у... — начал было он, но осёкся. — Хотя нет, не хочу знать!
— Да хорошее, — засмеялась она. — У тебя — хорошее.
Все истории автора - Смотритель маяка
#смотритель
#смотритель_пишет
#лучшее_враг_хорошего
#почти_книга
#предназначение