Меня тут продолжают упрекать за осуждение тех, кто покупал поддельные сертификаты о вакцинации, а мне это странно. Нет, я действительно все понимаю – ситуации у людей бывают очень разные. Бывает, что и работу невозможно поменять, и прививку сложно заставить себя сделать. Все бывает. Но это ведь совсем не означает, что мошенничать можно, правда? И как бы ни были виноваты в этой ситуации правительство, работодатели, врачи, которые эти сертификаты продают (а они виноваты), с человека, купившего такой сертификат, это вины не снимает.
Потому что, например, голод не снимает вины с того, кто украл, допустим, хлеб, а необходимость достроить дачу, чтобы там отдыхал больной ребенок – с того, кто попилил немного денег на госзакупках. Это не значит, что этих людей нельзя жалеть – вовсе нет. И мне их очень жалко, как жалко и мальчишку, который украл пачку жвачки в супермаркете и получил условное. Я очень даже понимаю, что не от хорошей жизни люди часто это делают.
Но, понимаете, осуждение и жалость – это вовсе не взаимоисключающие друг друга понятия. Это вообще вещи из разных плоскостей. И, собственно, в классике мировой литературы ведь очень много об этом – у Диккенса, того же самого нашего отмененного Достоевского. Вам жалко Раскольникова? Мне – очень. Но это же не значит, что он не виноват. Он сделал то, что сделал, и это его деяние нужно назвать и осудить.
И свои неблаговидные поступки нужно называть, и себя осуждать. Это нормально. Никто не безгрешен, и любой может оступиться. Многие, очень многие при этом заслуживают снисхождения и милосердия, но, к сожалению, не оправдания.
Почему? Называя и осуждая зло, мы совершаем своеобразный психологический ритуал, как бы отделяем, отстраняем себя от него (да, даже если зло совершили мы сами). Мы говорим – вот зло, оно имеет вот такой вид и цвет, так пахнет. Это зло, потому что они причиняет вред, потому что оно плохое и несправедливое, лицемерное и лукавое. Его не должно было быть. Но вот оно есть и оно – плохое.
Обозначение зла дает нам ориентир, как жить дальше. Если мы понимаем, что хотим быть хорошими, мы не должны делать это зло в дальнейшем. Не называние зла своим именем и, тем более, приписывание ему функций добра как бы размывает концентрацию зла, делает его не таким отчетливым, не таким явным и, как следствие, не осуждаемым.
А где нет осуждения, нет и возмездия, нет взыскания, каким бы легким в силу смягчающих обстоятельств оно бы не было. А если оставлять зло безнаказанным, оно имеет свойство множиться и усугубляться, как мы уже не раз видели и в истории, и в нашей с вами жизни. В этом и состоит опасность не осуждения. А жалеть – жалеть, конечно, можно.