Космос (χώρος) в переводе с греческого означает порядок, гармонию. Это понятие древнегреческой философии и культуры, представление о природном мире как о пластически упорядоченном гармоническом целом. Противопоставлялся хаосу. Греки соединяли в понятии «космос» две функции — упорядочивающую и эстетическую. В своём изначальном понимании греческий термин «космос» имел философскую основу, определяя гипотетический замкнутый вакуум вокруг Земли — центра Вселенной.
Как мы видим, порядок и гармония и есть главные составляющие этого понятия. К гармонии и порядку человечество тянулось изначально. Согласно философии Платона, космос звучит как божественная музыка. Мировая музыка (лат. musica mundana) — античное и средневековое учение о музыкально-математическом устройстве космоса, характерное для пифагорейской и платоновской философских традиций. Первым в истории учение о гармонии сфер изложил Платон в десятой книге диалога «Государство». В небесной «гармонии» (в смысле вида октавы) 8 разновысотных звуков: звёздное небо (высший тон), Сатурн, Юпитер, Марс, Меркурий, Венера, Солнце, Луна (низший тон).
Суть гармонии сфер в изложении Аристотеля следующая: «Движение [светил] рождает гармонию, поскольку возникающие при этом [движении] звучания благозвучны <…> скорости [светил], рассчитанные в зависимости от расстояний [между ними], выражаются числовыми отношениями консонансов». Может быть, именно по этой причине Шопенгауэр и скажет, что музыка является самым философским видом искусства. В своём труде «Мир как воля и представление» он пишет:
«композитор раскрывает внутреннюю сущность мира и выражает глубочайшую мудрость — на языке, которого его разум не понимает, подобно тому как сомнамбула в состоянии магнетизма дает откровения о вещах, о которых она наяву не имеет никакого понятия. Вот почему в композиторе больше, чем в каком-нибудь другом художнике, человек совершенно отделен и отличен от художника».
Вот эта самая «музыка звёзд» и вдохновляла художников всего мира, и каждый из них по-своему пытался воплотить это небесное звучание в своих творениях.
Если говорить о русской поэзии, то на ум сразу приходит знаменитая ода М.В. Ломоносова «Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния». С первых строк Ломоносов рисует нам наступление ночи в природе: тьма постепенно захватывает поля, горы, солнце скрывается с горизонта. Образ неба рисуется автором с восхищением, он любуется загадочной вселенной, которая еще не открыла человеку все свои тайны. Не зря поэт сравнивает небо с бездонной бездной, полной звезд:
«Лице свое скрывает день,
Поля покрыла мрачна ночь;
Взошла на горы черна тень,
Лучи от нас склонились прочь.
Открылась бездна звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна».
Далее идёт сравнение лирического героя с песчинкой, которая бесконечно мала:
«Песчинка как в морских волнах,
Как мала искра в вечном льде,
Как в сильном вихре тонкий прах,
В свирепом как перо огне,
Так я, в сей бездне углублен,
Теряюсь, мысльми утомлен!»
Лирический герой оды формулирует вопросы, мучившие его:
1. Место человека в мире.
2. Особенности Вселенной.
3. Возможности человеческого разума — может ли он постичь тайны окружающего мира.
Тема «Вечернего размышления о Божием величестве» Михаила Ломоносова не однажды найдёт отклик и в будущем — в произведениях поэтов конца восемнадцатого и начала девятнадцатого веков, таких как Державин, Пушкин, Тютчев. Проблемы взаимоотношений человека и Бога будут волновать наших классиков, ведь где как не в русской литературе такие понятия, как «земное» и «небесное», встречаются повсеместно.
Безусловно, когда классицизм с очень жесткими канонами и формами ушёл в прошлое, уступив свое место поэзии более реалистичной и менее возвышенной, оды как стиль по большей части также изжили себя. Но остался эмоциональный накал, духовные искания, смятения человека «посредине мира», как напишет Арсений Тарковский уже в двадцатом веке. Никуда не исчезнут попытки «наладить контакт» между человеком и Богом посредством не молитв, но поэзии. Русские поэты и писатели будут пророчествовать, стараться говорить от лица Бога или пытаться вести с ним диалог. И такой диалог присутствует в известном стихотворении А.А. Фета «Никогда».
Стихотворение «Никогда» было написано 15 января 1879 года. Накануне Афанасий Афанасьевич Фет приезжал в Ясную Поляну, чтобы навестить болеющего Л.Н. Толстого. Итогом поездки стало это произведение, которое спустя несколько дней поэт отправил и Толстому. Сюжет произведения можно назвать фантастическим. Лирический герой, от лица которого выступает и говорит сам автор, просыпается и обнаруживает себя погребённым. Выбравшись из могилы, он отправляется домой, но по дороге замечает, что знакомые места выглядят иначе, чем он помнит их. На всём лежит печать запустения и смерти: деревья в парке давно погибли, а дом разрушен. Посёлок вокруг занесло толстым слоем снега, церковь сильно обветшала. А главное, нигде нет ни единого следа человека или любого другого создания. В ужасе герой понимает, что остался единственным живым существом на всей планете.
Глазами лирического героя мы видим «мёртвый лес» с «недвижными ветвями», «безоблачную даль», «снежную пелену». Все эти картины только подчёркивают чувство одиночества, вырастающее до каких-то космических размеров и напоминающее нам о том, что в этом новом мире нет даже движения ветерка. Своё мучительное существование герой называет «роковым бременем», а Землю — застывшим трупом. Часто автор пользуется сравнениями. В тексте встречаются такие выражения, «как в царстве смерти сказочного мира», «как мёрзлый путник». В них отчётливо звучит тема обречённости. Создаётся впечатление, будто этот мир оставлен Богом, а героя, как последнего человека, но не будем забывать, что это Лазарь, воскресший из мёртвых (явный намёк на Евангелие, на притчу о воскрешении, которая является ключевой во всём христианском учении), так вот, этого «последнего человека», воскресшего из мёртвых, подобно Лазарю, словно забыли на земле, как забывают чемодан на железнодорожном вокзале. Напрашивается вопрос: а не есть ли это намёк на то, что точно так же можно забыть и Бога?
Проснулся я. Да, крышка гроба. – Руки
С усильем простираю и зову
На помощь. Да, я помню эти муки
Предсмертные. – Да, это наяву! –
И без усилий, словно паутину,
Сотлевшую раздвинул домовину
И встал. Как ярок этот зимний свет
Во входе склепа! Можно ль сомневаться? –
Я вижу снег. На склепе двери нет.
Пора домой. Вот дома изумятся!
Мне парк знаком, нельзя с дороги сбиться.
А как он весь успел перемениться!
Бегу. Сугробы. Мертвый лес торчит
Недвижными ветвями в глубь эфира,
Но ни следов, ни звуков. Всё молчит,
Как в царстве смерти сказочного мира.
А вот и дом. В каком он разрушеньи!
И руки опустились в изумленьи.
Селенье спит под снежной пеленой,
Тропинки нет по всей степи раздольной.
Да, так и есть: над дальнею горой
Узнал я церковь с ветхой колокольней.
Как мерзлый путник в снеговой пыли,
Она торчит в безоблачной дали.
Ни зимних птиц, ни мошек на снегу.
Всё понял я: земля давно остыла
И вымерла. Кому же берегу
В груди дыханье? Для кого могила
Меня вернула? И мое сознанье
С чем связано? И в чем его призванье?
Куда идти, где некого обнять,
Там, где в пространстве затерялось время?
Вернись же, смерть, поторопись принять
Последней жизни роковое бремя.
А ты, застывший труп земли, лети,
Неся мой труп по вечному пути!
Здесь надо отметить, что на творчество Фета огромное влияние оказал философ Шопенгауэр. Последние строки стихотворения, полные какого-то космического пессимизма, напоминают философский пессимизм немецкого мыслителя. Согласно Шапенгауэру, мир, данный нам в разумном сознании, — лишь «мир как представление», фикция интеллекта или (по выражению самого философа) пустой «мозговой призрак». Но помимо ложных «представлений» в мире существует ещё и «воля». Словом «воля» философия Шопенгауэра обозначает не только сознательное желание, но также бессознательный инстинкт и действующую в неорганическом мире силу. Реальный «мир как воля» отличается от воображаемого «мира как представления». Если «мир как представление» в качестве «мозгового феномена» существует только в интеллекте, «сознании», то «мир как воля» действует без интеллекта и сознания — как «бессмысленная», «слепая», не знающая усталости «воля к жизни». Вот эта бессмысленная «воля к жизни» и поднимает из могилы мертвеца, то есть лирического героя Фета. И Христос здесь оказывается ни при чём. Идея Бога здесь просто отсутствует. А что же предлагается взамен? Вся философия Шопенгауэра, которой в это время буквально зачитывался и Фет, и Толстой, строится на странном смешении буддизма и учения Канта.
А если речь зашла о русской поэзии и философии и о влиянии последней на творчество российских художников, то философия русского космизма в этом плане занимает особое место. Именно в России, ставшей родиной научного учения о биосфере и переходе ее в ноосферу и открывшей реальный путь в космос, уже начиная с середины прошлого столетия вызревает уникальное космическое направление научно-философской мысли, широко развернувшееся в XX веке. В его ряду стоят такие философы и ученые, как Н.Ф. Федоров, А.В. Сухово-Кобылин, Н.А. Умов, К.Э. Циолковский, В.И. Вернадский, А.Л. Чижевский, В.Н. Муравьев, А.К. Горский, Н.А. Сетницкий, Н.Г. Холодный, В.Ф. Купревич, А.К. Манеев. В философском наследии мыслителей русского религиозного возрождения — В.С. Соловьева, П.А. Флоренского, С.Н. Булгакова, Н.А. Бердяева — также выделяется линия, близкая пафосу идей русского космизма. Имеется в виду то отступление в русской православной философии, которое Н.А. Бердяев называл «космоцентрическим, узревающим божественные энергии в тварном мире, обращенным к преображению мира». Именно здесь ставятся «проблемы о космосе и человеке», разрабатывается активная, творческая эсхатология, смысл которой, по словам Бердяева, в том, что «конец этого мира, конец истории зависит и от творческого акта человека». Космисты сумели соединить заботу о большом целом — Земле, биосфере, космосе — с глубочайшими запросами высшей ценности: конкретного человека. Недаром такое важное место здесь занимают проблемы, связанные с преодолением болезни и смерти и достижением бессмертия. Вот как, например, проблему бессмертия предлагал решить Циолковский. Учёный пытается тут же представить себе идеальное существо будущего, которое могло бы быть максимально независимым буквально от всех ограничивающих условий нашего теперешнего существования, от всех — вплоть до пищи. Циолковский подробно описывает воображаемую действующую модель автотрофного (самопитающегося) существа: оно герметически изолировано от внешнего мира, лишено и органов выделения, в него проникают только лучи света, они разлагают хлорофилл, растворенный в крови, углекислый газ и продукты распада и превращают их в кислород, сахар, крахмал, азотистые и другие питательные вещества, которые и служат «питанием», образуют ткани «животного космоса». На следующей стадии — новое разложение, образование продуктов распада — мочевина, аммиак и др., которые, не выделяясь из организма, играют ту же роль, что удобрения, газообразные, неорганические продукты для растений, и вновь солнечная, световая энергия трансформирует их в питательные вещества и в кислород, «горючее» для мускульной, нервной системы и мозга удивительного создания. Так устанавливается замкнутый цикл процессов обмена, который не предполагает остановки или конца. Если хотите, это своего рода проект биологического «вечного двигателя». Масса такого существа, по Циолковскому, постоянна, и «оно живет, мыслит, двигается, допустим даже, что не умирает». Обитать оно может всюду, в пустоте, в эфире, без силы тяжести — «была бы лучистая энергия. А ее в космосе неисчерпаемо много». Циолковский продумывает и каверзный вопрос: откуда может возникнуть этот необыкновенный организм и сможет ли он сам производить потомство? И находит остроумное «техническое» решение, разделив его существование на два этапа, отграниченные метаморфозой, аналогичной превращению гусеницы в куколку и бабочку. В первой своей стадии это существо рождается, развивается, как все земные твари, а «затем понемногу преобразуется», теряет большинство своих прежних органов, покрывается абсолютно непроницаемой оболочкой — и вот оно готово для бессмертной космической судьбы. Так Циолковский предвосхищает идею Вернадского о будущей автотрофности человека, правда, вносит в нее не только больший радикализм, но и несколько грубоватый, инженерный дух и расчет. Такое, можно сказать, проективно-инженерное наклонение философского мышления и составляет его оригинальность. Так и видишь вереницу народных умельцев, похожих на знаменитого Левшу Лескова, гениальных ремесленников, изобретателей-чудаков, веками мастеривших всякие полезные, а то и диковинные штучки-вещички, сумевших подковать аглицкую блоху и сложивших в себе определенный тип ума и отношения к веществу мира и рукотворному изделию. А в их духовном потомке, великом калужском мечтателе, такой менталитет устремился уже к касанию вещей космических. И грезит он о «новом небе и новой земле» не столько философски-обобщенно, мистически-духовно, согласно Шопенгауэру, сколько въедливо-конкретно, предельно детализированно, во всех, так сказать, «болтах и шурупчиках».
Что и говорить, мечтатель русский человек, ой, какой мечтатель! И здесь хочется вспомнить знаменитую цитату из романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы», в которой как раз и говорится о таком природном космизме что ли, столь характерном для русского человека:
«У живописца Крамского есть одна замечательная картина под названием «Созерцатель»: изображен лес зимой, и в лесу, на дороге, в оборванном кафтанишке и лаптишках стоит один-одинешенек, в глубочайшем уединении забредший мужичонко, стоит и как бы задумался, но он не думает, а что-то «созерцает». Если б его толкнуть, он вздрогнул бы и посмотрел на вас, точно проснувшись, но ничего не понимая. Правда, сейчас бы и очнулся, а спросили бы его, о чем он это стоял и думал, то наверно бы ничего не припомнил, но зато наверно бы затаил в себе то впечатление, под которым находился во время своего созерцания. Впечатления же эти ему дороги, и он наверно их копит, неприметно и даже не сознавая, — для чего и зачем, конечно, тоже не знает: может, вдруг, накопив впечатлений за многие годы, бросит все и уйдет в Иерусалим, скитаться и спасаться, а может, и село родное вдруг спалит, а может быть, случится и то, и другое вместе. Созерцателей в народе довольно».
Автор: Евгений Жаринов
#литература #философия #античность #космос #история #евгенийжаринов #жаринов