(отрывок из романа фэнтези Ольги Инчаковой "Оу-нга")
Чен Йен Линь
Из зеркала на меня смотрит парень неопределённо бодрых лет , загорелый, улыбка на губах, прищуренный взгляд темных глаз, темные волосы, ни намёка на залысины, густые и волнистые, откинутые с выпуклого лба, кое-где серебрянные нитки. Пропорциональное лицо. Полукруглые добрые, весёлые брови, прямой нос, на переносице сидят прозрачные, без оправы очки. Ямочка на подбородке, обводы синевы от гладкого бритья только подчёркивают обезоруживающую полуулыбку, уголки губ морщат щёки. Темно-синий пуловер и голубая рубашка под ним. В зеркале не видно, но внизу мягкие классические брюки; родители неосторожно внушили мне презрение к джинсам. «Кто ты?»-спрашиваю я у отражения уже 55 лет. Нет, ну конечно, словами то я это делаю 53 года, но, вероятно, и до того, я задавался этим вопросом.
Я родился на Тайване, мои родители переехали с материка детьми. Сколько себя помню, мне было не по себе быть китайцем. Я, вроде, проснулся с утра не в своем теле. Голова у меня отлично работает, не будь этого я не смог бы получить отменное образование и сколотить состояние. У меня только одна особенность…По утрам я осторожно подхожу к зеркалу и вижу, что я китаец. И чувствую всем своим существом, что это странно. В детстве это умиляло моих родителей, они со смехом меня расспрашивали, что я чувствую, и почему я сомневаюсь. Я открывал какой-нибудь альбом с достопримечательностями Европы, показывал, ну, например, Пизанскую башню и говорил, что знаю что это и где это находится. Родители смеялись, потому что я был смышлёным малышом и рано выучился читать. Чему ж удивляться, что вундеркинд облетел в воображении пол-земли. Меня тормошили, хвалили, давали лакомства и оставляли при своём. Когда я понял, что вести себя так непосредственно можно только с родителями, я не помню. Наверное, постепенно, окончательно - подростком. Мы жили богато и обособленно, поэтому малец, который частит сверстникам в частной школе про Европу, не вызывал особых подозрений. Просто не все готовы были выслушивать этого батана, толкующего о том, что находится на другой стороне шарика.
Я стал, как и отец, практикующим юристом по патентному праву, окончив университет в Германии и закрепив все стажировкой в США. Вернувшись на Тайвань, я довольно быстро перехватил практику стареющего отца . Я-поздний ребенок, когда я появился на свет в результате ЭКО отчаявшихся родителей им было уже почти сто лет на двоих. Поэтому проведя счастливое детство и юность, в 35 я остался один, мои предки не только зачать меня толком не смогли, они и умереть, как люди не захотели. Они нашли дорогущий крио-банк и, так можно только на Тайване, устроили себе двуспальный анабиоз при жизни. Вообще-то они хотели это сделать раньше чем в 85, но им было неловко передо мной, потому что ни в 35, ни позже я так и не обзавелся семьёй. Такие дела…
Став в 35 обладателем приличного состояния, я не имел никаких материальных амбиций. Я нанял толкового управляющего в свой патентный офис, и смог полностью сосредоточиться на том, что меня занимало, ответом на вопрос, почему я китаец, и если меня это удивляет, то кем мне надо было бы быть, чтобы меня это не удивляло. Я отправился на поиски себя. В первой же поездке, я обнаружил, что очень неудобно путешествовать без цели. Выбрав самую стандартную цель на свете, посещение лучших музеев я несколько успокоился. На этом дело не закончилось. Каких музеев, стали спрашивать меня, художественных галлерей и сокровищниц культуры или естественно-научных, узко-специальных, дендрариев, археологических музеев, краеведческих, архитектурных заповедников, музеев раритетной техники, театральных костюмов…. Гул предложений так меня измотал, что я не задумываясь ткнул в "намбе ван"галлереи, и поехал по галереям.Пекин, Шанхай, Дрезден, Антверпен, Рим, Мадрид, Париж, Нью Йорк… Довольно быстро я понял, что впечатления укладываются в примерно похожие эмоции. И только одно выделялось. Увидев однажды Рубенса, я остолбенел. Не могу сказать, что он мне понравился, но эти гирлянды тел, витающих в трехмерном пространстве картины, дикие ракурсы и ожерелья плоти, иногда сияющей, иногда отвратительной, но всегда безмерно сверх натуралистично, подчеркнуто витальной. Я смотрел и смотрел, стоя как вкопанный, пока не понял, что эта реальность, реальность торжествующего тела, мускулатуры, выкаченных глазных яблок, изящно выкрученных пальцев, запястий, стоп, кажется мне более реальной, чем я сам-богатый китаец 35 лет, без каких-либо планов и желаний в жизни. Я испытывал желание быть причастным, как угодно, как зритель или как персонаж на картине. Когда желание прикоснуться к этой реальности стало нестерпимым, судьба послала мне знакомство с художником. В Голландии , в кафедральном соборе Антверпена, где я столбенел перед «Снятием с креста», ко мне подошёл человек чуть старше меня, очень медленный во всём, он встал рядом, стоял так минут пять, потом переместился в поле моего бокового зрения, очень медленно прикоснулся к своей шляпе, очень медленно сказал по-английски «Простите, я хотел бы по-беседовать с Вами». Я неохотно отвел глаза, представился и он предложил мне выпить по чашечке кофе. Мы неторопливо шли вдоль улицы, потом устроились за столиком, и , наконец, он сказал: «Знаете ли Вы, как относились к Рубенсу его современники?»- Я мотнул головой, а он продолжил,- «Он потрясал их. Они смотрели на его картины так, как мы смотрим сейчас в кино многомиллионные блокбастеры со всеми мыслимыми и не мыслимыми спецэффектами»
Пол-дня , проведенные с Роджером решили мою судьбу на долгие годы. Я стал студентом школы искусств. Разумеется не бесплатно. Разумеется в особом порядке. Разумеется с особыми привилегиями. Так сказать свободный слушатель. В тот, памятный для меня, год Антверпенская школа искусств приняла очень странного студента, который провел два года копируя без всякой профессиональной подготовки, Рубенса, от эскизов и рисунков до огромных полотен.
Почти 10 лет я провел копируя каждый день Рубенса. Я стал достопримечательностью всех школ искусств Европы. Относились ко мне везде хорошо, но настоящих друзей я так и не завёл. Отчасти из-за того, что проводил по 16 часов за мольбертом, отчасти потому, что студенты были молодые и беззаботные, а я взрослый человек, погруженный в свою маниакальную страсть. Когда я рисовал, я пребывал в мире и сомнения в своей идентичности отступали, поэтому через несколько лет мне стало казаться, что душа моя-душа подмастерья из мастерской Рубенса, заблудившаяся во времени и небрежно укрытая от прошлых воплощений, наконец нашла себе родное пристанище.
В 45 лет я вернулся на Тайвань. Вообще то мне было в Европе лучше, но имущественные дела потребовали моего присутствия. И неожиданно я прославился в своём тайбейском кругу. Странность моей биографии совершенно не казалась таковой моим друзьям. Вообще, китайцы сплошь перфекционисты. Достаточно заглянуть на тренировку к гимнастам, например. Фанатичная бесконечная отработка элементов. Кажется уже и места нет для лёгкого беззаботного артистизма и эмоций. Так и мои картины. Я отлично понимал, что сколько бы ни приближался к оригиналу в деталях, я буду далёк от общего впечатления мастера. Но мои тайбейские друзья, не интересовавшиеся западным искусством, были сражены Рубенсом, о котором, разумеется ничего не слышали в своей суетной цифровой жизни. Одну за другой мои картины раскупили, и не смотря на недвусмысленную мою подпись, о том, что это копии, мое имя стало очень известным в Тайбее. Не среди искусствоведов, а среди юристов и бизнесменов. Я был очень горд тем, что земляческое доверие ко мне стало проводником Рубенса в их жизнь. Я чувствовал себя верным учеником и последователем, иногда даже сыном великого мастера. И наконец я примирился с очевидным ответом, почему я китаец, потому что стал мостиком между Рубенсом и моей родиной в определенном, наиболее активном, слое граждан.
Однако, возникло ощущение оторванности от источника моей силы и я чувствовал себя очень отдельно от Тайваня, хотя все складывалось для меня чрезвычайно удачно. И, преодолевая это ощущение,, я стал искать возможности для дистанционного общения. Вот ведь парадокс, когда я 10 лет прожил в Европе, люди меня почти не интересовали. Теперь же, я страстно искал собеседника, находясь на другом континенте.
Я всегда действовал по одной и той же схеме, заглядывал по утрам в Фейсбук и посылал понравившимся людям мою короткую презентацию, обозначая своей целью общение, а не коммерцию. В ответ я чаще всего получал безлико-дружелюбную реакцию. Иногда собеседник охотно отзывался с разговорами, но уже через несколько минут я чувствовал непонятные скуку и апатию. И так я дрейфовал по волнам соцсетей, пока однажды утром не попал на страницу к одной русской. Её звали Анна.
Мы с Анной были ровесниками. Пробежав глазами её профиль, я сразу понял, что все это достоверная информация, хотя её было немного. Ни слова о личной жизни, ни слова о склонностях и хобби. Но прокручивая её хронику я был поражён, это был увлекательный фильм о душе, которая, как и моя искала свои истоки. Только меня тянуло в Европу, а Анну, наоборот в Азию. Я смотрел на её смеющееся лицо, с сияющими жизнью и вопросами глазами и я представил, как мог бы показать ей Тайбей, окрестные острова , как вместе мы могли бы поехать в древние города материкового Китая и я чувствовал бы себя, опять, дверью между Китаем и Европой, на сей раз открытой в обратном направлении.
Я долго подсматривал за её жизнью. У Анны было много друзей, и живя сейчас, из-за эпидемии , в России безвылазно, она, очевидно тосковала по Азии. Она легко переходила с языка на язык, шутила в комментариях то по-вьетнамски, то по-корейски, то по-японски. Это несложно сейчас, имея электронные переводчики. Но судя по реакции, Анна делала это с тонким пониманием азиатских особенностей, и её очень любили в её азиатских сообществах. Что особенно ценно, она одинаково нравилась и мужчинам и женщинам, а это верный признак незаурядной личности.
В тот день, я привычно зашел к Анне и увидел её утреннюю публикацию. Это был фотоколлаж, на котором дизайнер соединил лицо Анны и великолепного дракона с фиолетовыми ясными глазами, со скульптурной, как будто вырезанной, мордой, в чешуе цвета старого золота и с явными признаками женской особи. Работа была сделана так деликатно, что не смотря на то, что лицо женщины и внешность дракона сохранились в мельчайших деталях, но обе они сливались в один незабываемо-гипнотический образ. Под картиной было авторство какого-то тайского фото дизайнера. И слова благодарности Анны, как можно написать только близкому другу, с которым лично знаком. Я заглянул к нему, а потом ещё к одному из её друзей и подруг, ещё и ещё… Постепенно, передо мной открывалось окружение Анны. Все это были люди, что называется "из ряда вон"- художники, дизайнеры, философы и путешественники. Я вдруг почувствовал, что вернулся домой, стою невидимый в дверях и с любовью смотрю, как бегают дети, одухотворённые женщины и благородные мужчины излучают мудрость и любовь, цветут орхидеи в раскрытое окно видно море, в каменном пруду неслышно плаваю рыбы-кои. И не хватает только меня, старшего брата, вернувшегося из опасной экспедиции. Долго не раздумывая я отправил Анне запрос и вместе с ним написал пару строк о себе.
Я не рассчитывал на скорый ответ, но он пришел мгновенно. Анна написала немного, о языке, о родственных интересах, о любви к Азии, но я услышал одно: «Как долго тебя не было. Мы все тебя заждались»
Прошел месяц с нашего знакомства. Моя жизнь очень стремительно менялась, и я не мог не понимать, что меняет её Анна. Вернее меняю я, под влиянием общения с Анной. Самой образующей идеей стал её рассказ о комиксе, над которым она работает…