Воспоминания Андрея Борецкого.
Очень красиво, когда все парусные суда, большие и малые, стартуют с одной акватории, на которую можно посмотреть со стороны. Удовольствие наблюдать это зрелище получили жители городов, принимающих регату “Tall Ship’s Races”, и многочисленные туристы, приехавшие из глубины континента. В том 1986 году российских туристов среди них не было.
Зрелище старта регаты неописуемое. Из гавани выходят кораблики. Выстраиваются почти ровно в ряд, небольшая разница не имеет значения. Паруса у всех сложены. С лоцманского катера, распоряжающегося гонками, взмывает ракета. По данной команде все барышни, мисс, миссис, фройляйн, дамы и прочие прекрасные создания женского рода (по-английски судно это “she” — “она”) преображаются в своём наряде, то есть ставят полотнища парусов. Погнали…
Ветер пойман, разгон, вода струится вдоль борта… Небольшие яхты, “мелочь” в нашем жаргоне, сначала впереди, средние и большие отстают. Но площадь парусов и утренний ветерок делают своё дело. Стремительные средние клипера, типа польского «Дар Млодёжи», уносятся вперёд, а такие гиганты, как «Седов» основательно и спокойно разгоняются и оставляют таки малышей позади.
В таких гонках очень важна слаженность команды, но куда важнее прозорливость капитана, его опыт и знания. Мы в этом убедились на своём опыте… Все стартовали одинаково, потому как молодой задор подгонял всех курсантов на всех парусниках. Пошёл вверх по вантам, бегом на свои мачты, быстро разошлись по реям, отдали выбленки, вывалили паруса и галопом на палубу обтягивать шкоты и брасопить реи. Дальше дело капитана, каким курсом вести свой парусник. Вот тут-то и случилось событие, которое показало, что есть другие Капитаны, со своим взглядом на парусную гонку.
В то время как «Седов», «Крузенштерн», да и все остальные, подгоняемые попутным ветром, бросились за хОдким «Дар Млодёжи», почему-то «Горх Фок» (конечно, имеется в виду второй “Горх Фок”) стал уходить мористее, то есть от береговой линии дальше в море, теряя в качестве и заметно отставая от всей парусной кавалькады. Мы были в восторге: «Круз» рядом, мы не отстаём и даже прибавляем. Так оказались на наветренной стороне и тем самым чуть перекрываем ему ветер. Спортивную составляющую никто не отменял. Понятно, что и посмеивались над маневрами «Горх Фока».
Все мы бодро бежим к оконечности острова, чтобы дальше выйти в открытое море. И вот неожиданность, как только через несколько часов мы выскочили в открытое море… Ветер закончился! Все паруса обвисли и хлюпали туда-обратно. Разумеется, часть из них была убрана, и мы вяло толкались на месте почти без видимого перемещения. Гонка есть гонка: раз попали в такую ситуацию, надо ждать ветер. Нельзя сказать, что его не было совсем, он был, но не для таких больших монстров, как «Седов» и «Крузенштерн». Так же весело, как несколько ранее мы убежали от малышей, теперь они прошли мимо нас, наслаждаясь грациозным бессилием нашего лежания в почти полном штиле. Только через сутки нам объявили, что никто иной, как барк «Горх Фок» продолжает погоню за фрегатом «Дар Млодёжи». Так, благодаря чутью немецкого капитана, его винджаммер в прямом смысле выжал ветер. Ну а мы, понятно, ждали ветер…
И несмотря на всё вышеописанное, мы продолжали надеяться на хороший ветер, даже необязательно попутный. “Седов” показал бы свои гоночные качества.
Каждый день начинался одинаково — рутинной приборкой. К этому ещё добавился ежеутренний обычай — с выходом на палубу мы осматривались, все ли наши соперники в пределах видимости и каковы изменения взаимоположения за ночь. А самый главный соперник— «Крузенштерн» должен был быть чуть сзади. Мы же на несколько метров и длиннее, и выше, и белее. Но не тут-то было! Чуть стемнело, и наш доблестный черно-белый друг поймал "подводный ветер" (моряки знают о таком: он возникает только тогда, когда нельзя, но очень хочется) и начал потихонечку от нас удаляться. Мы вывалили на палубу и с удивлением смотрели, как выгнутые в обратную сторону паруса позволяют хорошо идти вперед. Стало ясно, что парни на мостике там оказались ушлые.
Внешне выглядело, как на неумелом детском рисунке — плоские "сдувшиеся" паруса и бурун под бушпритом. Обида и досада поразили нас. Ну как же так — мы по-честному, а они?… Тут ещё приходят наши с рулевой вахты и “успокаивают” всех наблюдателей со словами, мол, вахтенный штурман сказал, что они постоянно так балуют, и называют их за это «Дизельштерн». Хотя на регате всё серьезно, перед стартом опечатывается вход в машинное отделение. Это происходит на всех судах без исключения, и только в аварийном случае можно сорвать пломбу, которую проверяют организаторы по приходу в гавань, где заканчивается зачётный этап.
Всё оставшееся время, когда мы оказывались на палубе и смотрели, как увеличивалось наше отставание, мы предполагали, что, видимо, есть какой-то секретный лаз, и хитрый маленький старший механик пролезает в него и заводит главный двигатель. Под утро естественно его останавливает. Прошли годы, но название «Дизельштерн» так и осталось при упоминании сего славного парусника, полученного после Великой Отечественной войны под названием «Падуя».
Вахты на судне делились таким образом: молодёжь, а это курсанты первого курса, стояли вахту на руле, а нас, третьекурсников, озадачили стоять в малой рубке, которая находилась сразу за основной, навигационной, и цель той вахты была заниматься обходами судна на предмет выявления нештатных ситуаций. Которых в итоге и не было. На данную вахту парни брали мой приёмник и по ночам прикасались к вечному и прекрасному, то есть слушали музыку на длинных волнах. Вот однажды ясным солнечным утром, как по расписанию, вышел на зарядку один из первых помощников и бодренько прыгал, отжимался, имитировал бой с мнимым соперником, тянулся и весело, в такт звучащей музыке, наслаждался прекрасным утром. Наши парни, привыкшие к этому, чуть добавляли звук и не мешали, они же на "серьезном" деле — на вахте!
В тот день, явно не обычный, музыка лилась непрерывно, и никто ни с новостями, ни с беседами не прерывал хиты на этой частоте. Что уж произошло в тот день, мы можем только гадать. Итак, помполит энергично делает зарядку под бодрую мелодию. Неожиданно музыка прерывается, а гундосный голос отчётливо возвещает на всю палубу: «В эфире "Голос Америки" из Вашингтона!»… Что?! Парни стали перестраивать эту радиостанцию на другую, но тю-тю — было поздно!!!
— Я арестовываю этот приемник!!! — истерично заголосил рассерженный и чуть-чуть всё-таки смутившийся ответственный за наше нравственное воспитание помполит. Ведь сам только что упражнялся под зарубежные ритмы этого враждебного "голоса из-за бугра". И, безусловно, этот самый «SOKOL» был взят под стражу. Путём не самых длинных выяснений и его хозяин был вызван на ковёр. Все мои сбивчивые увещевания о том, что это наш советский приёмник, и куплен он был в нашем советском магазине; не знал, дескать, что “это” нельзя ловить самым лучшим и политически подкованным курсантам на земле; и кто ж виноват, что там была такая красивая музыка; и, по сравнению с другими радиостанциями, на этой волне было мало хрипящих помех…
Выслушав всё моё перепуганное бормотание, вердикт был жёстким:
— Вы свободны, решение по вашей судьбе сообщим дополнительно, а приёмник арестован! Благо, что рейс подходил к концу, мы к тому времени уже были на траверзе Гётеборга, и ни о каком заходе не было и речи, в связи с бунтом марокканцев. Видимо поэтому эта история дубиной по мне не ударила.
Потом был заход в Ригу и, через Ленинград, на поезде, домой в мореходку.