Новая жизнь
***
Мать с Ольгой и Зинаидой оставались жить в деревне Степановка.
Осенью я пошел учиться в школу №5. Школа была расположена возле бани в бараке, перегороженном на классы. В этой школе – она была н/средняя семилетка – тоже с учебниками и бумагой было очень плохо. И мы несколько раз, прослышав, что их продают на Фенольном, бегали туда в длинную перемену, чтобы купить, а туда бежать километра два. В пятой школе я учился неплохо, особенно хорошо давались мне гуманитарные предметы и арифметика, а после я невзлюбил немецкий и алгебру (я невзлюбил преподавателя, а он меня).
Впоследствии барак – общежитие разгородили на комнаты, таким образом, сделали 25 комнат на 25 семей. Семьи были многочисленными, нам досталась комнатушка метров 12. Тогда из деревни Степановка переехали мать и две сестры. Мебели в комнате почти не было. Была одна кровать железная, на которую укладывались доски, а на доски клали матрац набитый соломой. Мы – дети спали на полу, что бы меньше кусали клопы вокруг постели пол поливали водой, чтобы не пробирались клопы, но откуда они брались – все равно кусали беспощадно.
Летом молодёжь ребята и девчонки подростки спали на улице возле барака, никакого хулиганства и озорства не было. Только если ветер со стороны химкомбината и ГРЭС, то утром вставали - вся голова была в золе.
Кухня для приготовления пищи была одна на весь барак, топили ее по очереди, кто топил, тот и первым варил, воду привозил водовоз в бочках, сливал по деревянным желобам тоже в бочки, которые стояли на кухне. Никаких хулиганств и ругани на кухне не было.
Чтобы обогревать комнаты, топили группки из коридора, одна топка на две комнаты. С нами по соседству жила семья Степановых, у них был сын Петр, моложе меня на два года (мы его дразнили «баран» за кудрявый волос), с ними мы жили дружно. Комната прослушивалась с обеих сторон, так как перегородки были в одну доску и оштукатурены с обеих сторон, без всякой изоляции.
Недалеко от барака были построены сараи, в которых были выкопаны погребки, а также хранились дрова, уголь. Из скотины у нас ничего не было, так как кормить было нечем, да купить было не на что.
В бараке более половины проживающих работали ассенизаторами, как правило, они работали ночью, то есть с наступлением темноты и возвращались рано утром.
Зарабатывали они хорошо, в 1938 – 1939 г. водка была дешевая 6руб.05 коп. бутылка. И вот они, приехав с работы, поддадут как следует и начнут горланить песни.
Как я уже говорил, что в бараке было 25 семей, все в основном многодетные. А зимой детям деваться некуда, обуви да и одежды по существу не было, в комнате долго не усидишь, и вот мы гурьбой высыпали в коридор и красный уголок, где кроме репродуктора ничего не было.
Рядом с нами жил (мы дразнили его «усач», за большие длинные усы ) сосед, как, бывало, выйдет и говорит: «где ремень?», мы врассыпную по комнатам, а если не успеем, то босиком на улицу, к Гревцевым, у них была большая семья, и вход не из коридора, а отдельный с улицы. Отсидимся там, пока Усач уйдет, тогда опять в коридор или домой.
Летом гоняли в футбол, настоящий мяч появился только в 1938 – 1939 годах. В футбол (тряпичный - тряпки набиты в круглый мешок) играли босиком, так как если и были ботинки или тапочки, то в них родители играть не разрешали. Ноги были заскорузлые, изрезанные, избитые, но все это ничего.
Зимой иногда по дороге бегали на коньках. Что из себя представляли коньки?
Деревянные брусья закругленные спереди, обитые внизу проволочным полозком, по бокам просверлены отверстия, через которые были продеты веревки, и таким путем крепились к обуви. Из проволоки делали крючки, что бы цепляться за сани, когда едет возчик, и тогда смотри , что бы не попало кнутом, вовремя отцепляйся. А потом появились коньки снегурки. Коньков хоккейных (мы их называли «гаги») у меня не было, а у Петьки – «барана» были да еще с ботинками.
Летом, кроме игр, мы – кто победнее, еще занимались промыслом, ходили на свалку километра за три, там собирали, что принимали в утильсырье: тряпки, кости, пузырьки, бутылки, алюминий, медь, латунь, свинец и все это сдавали в палатку за копейки. Конечно, приемщик нас охмурял беспощадно.
Денег на кино, мороженое, конфеты, игрушки родители мне не давали, да их у них по существу и не было. Те гроши, которые получал за утильсырье, приходилось экономить. Для чего я в пустой консервной банке в днище прорезал отверстие и банку прибил к полу под кроватью и туда собирал мелочь – пятачки, десятики, двадцатики.
Когда она была полна, оторвал её от пола, и с матерью на эти деньги купили мне ботинки. Мороженое иногда покупал, из конфет, если и брал когда – то 50 – 100 грамм самых дешевых подушечек. В кино билеты не брали, а когда удавалось, проскакивали «зайцем».
Летом всегда спал в сарае. Очень хорошо помню 1936 год, когда встречали челюскинцев, а вообще хотя жили материально плохо, но народ (может мне в то время так казалось) жил весело, вечерами мужчины и женщины собирались у барака на траве: пели песни и веселились, а если кто приходил с гармошкой, то был пляс с частушками, и веселью не было конца, особенно для нас мальчишек.
Недалеко от нас был стадион «Азот», вход был по билетам, а денег у нас не было. На стадионе каждый вечер было веселье, играл духовой оркестр, выступали спортсмены. Стадион был огорожен высокой деревянной изгородью, вокруг него патрулировала конная милиция – но мы умудрялись делать подкоп под забором или перебраться через забор. Присмотра за нами, как правило, не было. Где мы день обитаем и что делаем, сыты или голодны, особенно не беспокоились, говорили: «жрать захочет – прибежит». Так вот и росли. Отец меня никогда не бил, да и особенно не ласкал и не баловал. От матери иногда доставалось, зачастую для видимости полотенцем.
Барак наш был, как я уже писал, на Советской улице №26, в № 24 жили в основном работники милиции, а № 28 был милицейский клуб, а с другой стороны магазин. В магазине после отмены карточной системы, продукты были всеразличные: икра красная, черная в бочках, севрюга, белуга и так далее, воблу за рыбу не считали, её покупала беднота.
Бочки с селедкой стояли на улице возле магазина. Конфеты, если начинали таять, то их вместе с ящиками выбрасывали на улицу. Возле нашего барака был от магазина ветхий подвал, куда выносили разные обрезки, кости с остатками мяса от окороков. И наша братва, проделав в крыше лаз, посещала этот подвал и лакомилась, чем могла.
Бочки с селедкой были закупорены и чтобы выбить дно, на них старались прыгнуть и плясать, так делал Иван Гревцев. У него была большая семья – человек 5 ребят и 2 девки. Отец работал возчиком, а мать, по-моему, не работала.
Во время холодов к ним ходил греться сторож магазина и их семью он знал. И вот Иван решил полакомиться селедочкой. Выбив дно и взяв несколько селедок, а сторож тут как тут, и чуть не схватил его за пальтишко. В эту ночь Иван дома не ночевал, а сторож рассказал все отцу.
Когда отец ушел на работу, Иван пришел домой, и мать сказала – «вот придет отец с работы , он тебя прибьет». Боясь наказания, он подговорил еще двух ребят из школы, решили пуститься в путешествие (тогда среди мальчиков это было модно). Но доехали они только до Москвы. Там их задержали, они назвали себя по фамилии: один Гвоздиков (это был Иван), другой Шилкин, а третий Иголкин.
Шилкин и Иголкин признались, что они из Сталиногорска и у них есть родители (их этапом вернули домой), а Гвоздиков сказал, что он сирота и куда его направили и что с ним стало, никто до сих пор не знает. Остальные братья Гревцовы пошли по воровскому пути и неоднократно сидели в тюрьме.
На втором конце жила тоже большая семья Жуковы, у них тоже ребята занялись карманной кражей, и их путь был усеян тюрьмами.
***