Утром привезли тяжёлого больного с ущемлённой грыжей и разлитым перитонитом. Дед Назар промаялся два дня на печи, охая да грелку к животу прикладывая, а под утро третьего дня старуха его, баба Фёкла, опомнилась, что помирает её мужик: лежит весь синий, глаза выкатил, в жару и холодном поте одновременно, язык - словно сухой наждак. Завопила Фёкла, прибежали старшие сыновья, сгребли батю с печи и в тот же час на санях в больницу и доставили.
Только цокает языком молодой доктор, да озадаченно качает головой... Не нравится ему состояние деда, запущен он, раньше надо было... А сейчас - никакой гарантии даже того, что очнётся от операции...
Плачут, вопят братья, всё, что хочешь, доктору сулят, только спаси отца! Подумал молодой врач, а делать нечего: без операции дед так и так помре... Поставил ему три капельницы, да и на операционный стол.
Долго стояли под дверью операционной мужики -Трофим и Тихон. Долго шла операция. Вышел доктор весь мокрый, бледный, уставший. На их вопросы только рукой махнул:
-Не знаю, - говорит. - мужики, что будет с отцом вашим. Сделал всё, что мог. Кишку на бок вывел, трубки в живот вставил... Теперь только от него будет зависеть: выживет, али нет. Извиняйте...
Потолкались ещё немного братья в коридоре возле кабинета доктора, посовещались, и обещали завтра заехать поутру: проведать отца, а заодно и подарок привести, за операцию. Глеб Никифорович только грустно вздохнул и пожал плечами:
-Как хотите... Ничего обещать не могу... Как судьба...
Пелагея Ивановна делала перевязки, промывала дренажи и снимала швы послеоперационным больным. Работала она медленно, основательно, ответственно. Кто жаловался, что долго не поправляется, или ныл при перевязке - строго укоряла:
-А ты чего хотел? Сразу в рай? А ты "Отче наш" сегодня читал? А "Богородицу?" И чего ты хочешь? И как мы тебе после этого поможем? Эх вы... безбожные... - добавляла она в конце, как припечатывала, и пациенты сразу стыдливо замолкали, чувствуя свою доказанную вину.
Перед обедом привезли покусанного собакой ребёнка. Затем доставили мужика со сломанной от удара копыта жеребца челюстью. Потом было ещё два аппендицита и один перелом локтевого отростка со смещением. Фурункулы, карбункулы, абсцессы и флегмоны - просто не в счёт. На это Глеб Никифорович с Пелагеей Ивановной уже просто не обращали внимания, резали и дренировали между делом, как семечки лузгая.
Часам к трём поступление больных спало, и доктор с медсестрой решили уважить просьбу старика Семёна, который с утра сидел на стуле в конце коридора и смиренно ждал, когда же доктора освободятся и смогут съездить с ним в соседнюю Прохоровку, хоть одним глазком взглянуть на его больную, уже десять лет, как лежачую, дочь вследствие какого-то непонятного нервного недуга. По ногам у неё уже пошли паршивые пятна, и отец переживал, что сгинет она, врачами не осмотренная, что люди про них с бабкой скажут?
Детей у дочери не было, а муж её бросил, как слегла. Вот родители только и ухаживали. Так уж получилось, что и у них все дети в разное время поумирали: кто во младенчестве, а кто в отрочестве. Один сын Лука дожил до двадцати трёх годков, но потом простудил головушку и слёг от какого-то "мимянгита", как объяснял старик Семён соседям со слов доктора. Как слёг - так и помер. Приехали родители в больницу на следующий день сына навестить - а им холодное тело отдают хоронить. Такая судьба...
Вот и переживали старики, что дочь последняя от них уходит. Пусть и ухаживать приходилось, а всё, как-никак, одна семья... А-то останутся одни... С дочерью -то всё веселее. А может, надеялись, что встанет ещё? Ведь молодая, сорок годков, зачем умирать?...
Врач и медсестра сели в повозку, и Семён на радостях лихо тронулся. Он часто оглядывался, шмыгал красным замёрзшим носом, благодарил. Медики сидели сзади: Глеб Никифорович одел большие плотные рукавицы; а Пелагея Ивановна где-то приобрела муфту, и теперь с удовольствием хвалилась, что руки у неё, как в печке. Ядрёный морозец раскрасил обоим щёчки в яркий румянец и настроение у медиков, не смотря на то, что ехать туда и назад составляло около трёх часов, было приподнятое.
-Глеб Никифорович, благодать-то какая! Смотри, смотри, лиса побежала! -радовалась, как ребёнок, Пелагея Ивановна.
Глеб Никифорович довольно морщился, щурясь от яркого белого снега в поле.
-Ах, плутовка, ты смотри! За зайцами, что ли, охотится? - он с интересом всматривался в прыжки лисицы в сугроб.
-Не... За мышами... - протянул, уточняюще, дед Семён.
Дорога туда показалась лёгкой и быстрой. Зашли в дом, провели их к койке, на которой уже десять лет маялась спиной с отказанными ногами дочь Галина.
Она была худая, словно высохшая. Глаза большие, грустные, с виноватым взглядом и тёмными кругами под ними. Дочь приподнялась на руках, стало ёрзать, пытаясь присесть. Потом перевернулась, чтобы показать ноги под простынёй. Тёмно-синие, вишнёвые, бардовые пятна разной формы и размеров усыпали голени и бёдра. На пяточных областях появились язвы. Галина всё пыталась обернуться назад и посмотреть, что творится с её ногами.
Глею Никифорович внимательно осмотрел, поковырялся в язве на правой пятке, пощупал пульс на стопах, и, написав на клочке бумаги лекарства, наказал отцу:
-Отец! Ты, давай, в город поезжай. В главную аптеку. Только там может быть, больше не знаю, где ещё. Купи, и мажь. И вот эти таблеточки, слышишь? Тоже надо давать. Нейротрофические язвы - то у неё, я так полагаю.
-Пролежи? - переспросил, услужливо наклонившись вперёд, старик.
-Не! Ней-ро-тро-фи-чес-кие! От нервов, отец, от спины больной.
-А!... - старик, ничего не понимая, замотал головой, - нервические...
-Нервические, нервические, отец. Но перинку-то ты ей ещё одну подложи, чтоб и пролежей не было. Понял?
Старики усердно закивали головами. Бабушка кинулась в погреб и достала от туда мочёных яблок, да квашенной капусты. Доктор с медсестрой сначала отнекивались, потом с благодарностью приняли и поехали назад.
Обратная дорога началась с небольшого казуса: лошадь вдруг стала упрямиться и встала, как вкопанная, перед мостом. И как ни бил её Семён, как и стегал, ни упрашивал - норовила уйти то в один, то в другой бок, но вперёд - никак. Семён слез с повозки и хотел провести лошадь под узду, но та фырчала, ржала, стала пытаться лягнуть телегу.
Удивлённый Глеб Никифорович слез с повозки следом зашёл на мост. Он не понимал причину каприза лошади и стал прыгать на брёвнах, желая проверить их прочность. Брёвна даже не скрипнули, но тут из под моста через замёрзшую речушку выскочило нечто чёрное, лохматое, страшное, гадкое, на четвереньках. Оно задержалось на несколько секунд, и оглянулось на доктора. И Глеб Никифорович увидел эти прозрачные, светящиеся, завораживающие желтые волчьи глаза... При всём ужасе остального обличья, эти глаза были просто прекрасны... Они манили, от них кружилась голова, ноги подкашивались, и хотелось уйти куда угодно, хоть на край земли, лишь бы они были рядом...
-А ну пошла прочь, нелюдь дикая! - замахнулся на неё дед Семён и топнул ногой. "Нечто" ушмыгнуло так быстро, словно растворилось.
-Садитесь, садитесь, Глеб Никифорович. - услужливо предлагал он, сводя под локоть с моста зачарованного колдовскими глазами доктора.
Врач сел на место, и путь продолжили. Он посмотрел на Пелагею Ивановну и спросил:
-Что происходит? Что это было? Опять они?
Женщина устало кивнула и решила сознаться:
-Повсюду они теперь, доктор. Хоть и сослали их в Нелюдимку, а размножились, гады, и по всем окрестностям шманят, житья не дают.
-Поубивать их надо было тогда, Пелагеюшка! Чего сжалились? Зачем оставили в живых? Они теперь опять кровь нашу пьют... Слышала, у Селивана опять корову угнали? А у Захара - от козы только башка осталась. Ох, был бы я молод - я бы этим уродам показал! А сейчас - чаво?... Только и гляди, как бы самого не сожрали... Над было тогда сжечь их, когда наша взяла!
-Да чего уж теперь говорить, Семёнушка, - сокрушалась в ответ, глядя обиженно перед собой, Пелагея Ивановна, - раньше надо было думать. Поморить энтих хорьков кровопивушных, да и с концами. Всё бы они не так быстро размножились. А теперь - поспей за ними... Фиг!
-Они ведь для размножения сваво мужика нормального требуют. Со своими оборотнями - ни-ни! Не получается у них, выкидыши, говорят. Такое дело. Выглядят себе молодого - пригожего, и давай его охаживать, в сердце к нему дорожку протаптывать. - рассуждал Семён.
-Как к председателю? - усмехнулся Глеб Никифорович.
-Во-во, как к председателю, - живо согласился Семён, - Знаете, значит, историю эту?... Да, всё началось тогда у нас с председателя. Как храм сгорел, так он нам эту заразу в село и пустил, женившись на оборотне. Быстро она его порешила, но мальчишку от него родила. Так их и не нашли, помнишь, Ивановна? Весь лес облазили, так отомстить за председателя хотели. Но нет, скрылись куда-то, вурдалаки ночные.
-Да, - продолжила вспоминать Пелагея Ивановна, - долго мы о председателе тужили. Но новый-то тоже хороший был, церкву восстановил, школу построил...
-Да, хороший, только люди следом пропадать стали. Помнишь, в лес по-одиночке боялись ходить? Одни ведь головы, да и то обгрызанные находили... Решили стрелять волков, на них грешили. Постреляли, а на другую ночь Клим приполз, перевёртыш, с простреленным пузом в деревню подыхать... Да Степан ещё стрелянным оказался тогда... он хоть и божился, что на охоту со всеми ходил, а ведь не было его с нами... С волками он бегал, гад. Вот и получил по заслугам. Своих же в лесу рвали, сволочи... Эх...
Дед Семён закурил махорку. Уже подъезжали к больнице.
-Да и жёны у многих этим стали заниматься. - подхватила Пелагея Ивановна, - Она, чтоль, их научила, пока с председателем жила, или сами они оборотились в другую веру... не могу понять. Но ведь и баб после этого ловили, как те кур с перьями жрал. Одна, дура, собаке в глотку вцепилась. Помнишь, Семён?
Семён, видимо, не хотел этого больше вспоминать. Он привёз врача назад, и сейчас уже думал, когда поедет за лекарством для дочери.
-Ну давай, отец, не хворай! - попрощался с ним напоследок Глеб Никифорович.
-Вы это, Глеб Никифорович, в глаза-то этому чёрту смотрели? - вдруг спросил дед врача. Тот смутился.
-Вы бы в глаза этим зверям не смотрели... Нехорошо это. Загипнотизируют ведь... Вы молодой, сильный, они на вас охотиться могут. Для потомства. Предупреждаю. Не смотрите в глаза, особенно девкам.
И Семён, хлестнув лошадь по крупу, покатил в повозке в обратную сторону. Глеб Никифорович стоял на пороге больнице и долго смотрел ему в след. Лёгкий мерцающий в свете луны снежок, словно пух, опускался с небес и нехотя покрывал землю. Он мечтал ещё покружить, поозоровать, но его снежинки, хаотично вальсируя с лёгкой позёмкой, как ни сопротивлялись, а всё же беспомощно ложились на землю...
И вдруг Глею Никифорович услышал высокий протяжный вой, доносившийся откуда-то издалека, как из другого мира. Этот вой был призывной, так зовёт самка верного супруга, и откликнулся в его сердце какой-то непонятной волной радости и приливом надежды. Он сам пока не осознавал, что с ним творилось. Но почему-то захотелось бросить всё и бежать в поисках этого звука; рыть лапами землю, грызть корни, но найти ту, кто его зовёт...
-Глеб Никифорович! - разбудила доктора от грёз медсестра, зовя его через форточку наконец-то зайти с крыльца к себе в кабине, - дед-то утренний - ещё живой... Глаза, говорят, открыл, кушать просит...
Врач зашёл в больницу.
