Накануне отъезда в Кpым не спалось. В голове назойливо крутился припев из старой, студенческих лет песенки: « Я еду к морю, еду, я еду к ласковой волне, счастливей встречи нету, счастливей встречи нету на всей Земле...» Ну, говорить о ласковых волнах в мае было конечно преждевременно, а в остальном песня точно передавала настроение предстоящей поездки.
В шесть утра наш маленький десант — Николай и Ирина Зиновьевы, автор этих строк и водитель редакционной машины Василий Дмитриенко - должен был отправиться на паромную переправу порта «Кавказ» (кpымский мост тогда, в 2016 году, только начинали строить), преодолеть несколько километров морского пространства, высадиться в Кtрчи и устремиться на южный берег Кpыма в Ялтy.
Именно здесь должна была состояться первая из двух запланированных встреч поэта Николая Зиновьева с читателями Кpыма.
Организатором этого интереснейшего со всех точек зрения мероприятия выступило Бюро пропаганды художественной литературы Союза писателей России. Творческие встречи Николая Зиновьева с кpымчанами проходили в рамках литературно-просветительского проекта, который включает пропаганду как классической литературы, так и творчества современных авторов. Почему в этот проект пригласили Николая Зиновьева, на мой взгляд, очень точно объясняет руководитель Бюро пропаганды Алла Панкова в одном из интервью: «Главное предназначение русской классики – это вдохновение. Вдохновение не в смысле озарения творца, а в смысле того, что великий писатель вдохнул в души людей. А это - любовь, мир, покой, сочувствие и сострадание... Словом, то, на чем душа человеческая зиждется, чем прирастает». И хотя речь Алла Васильевна ведет о классической литературе, но, убеждена, творчество Николая Зиновьева абсолютно соответствует этому определению. И думаю, не ошибусь, если скажу, что Николай Зиновьев — один из любимых ее поэтов.
-Ялос! Ялос! - кричали греческие моряки. Много дней их носило по Черному морю, бурному, мрачному. Еда и пресная вода закончились, отчаяние овладело греками, и они уже готовились умереть, но утром следующего дня туман рассеялся, и все, кто был на палубе, воспрянув духом, радостно закричали:
- Берег! Ялос!
Чем ближе корабль подходил к берегу, тем ярче зеленели деревья на склонах гор невиданной красоты... Сияло солнце, сияло небо, сияла аквамариновым блеском вода. Райское место! - ликовали спасенные греки. И заложили на гостеприимном берегу новое поселение, и назвали его Ялосом...
Впрочем, это всего лишь одна из легенд о рождении Ялты. Но мы, вслед за древними греками, готовы были так же восторженно вопить: «Ялос! Ялос!», когда после почти одиннадцати часов утомительного автопробега завидели на склонах гор россыпь белоснежных зданий, сбегающих к морю. Немного покружили по Ялтe и наконец-то вырулили к отелю «Палас», где нас уже ожидала команда директора Бюро пропаганды художественной литературы Союза писателей России Аллы Панковой.
Даже не дав оглядеться, Алла Васильевна сразу повела нас ужинать в маленькую кафешку рядом с отелем. О чем-то возвышенно-японском вещали черные иероглифы на белой вывеске. Мелькнула печальная мысль, что сейчас придется мучить еду и себя палочками — и тут же пропала. Трапеза началась с пахучего горячего чая на крымских травах, тот самый случай, когда напиток оказался и в тему, и вовремя, этакая сказочная живая вода, возвращающая героев к жизни. Повеселели мои спутники, погрузились в беседу о предстоящем авторском вечере. А тут и еда подоспела.
За ближайшим окном неспешно текла праздная курортная жизнь. Стайки нарядных девчонок, словно экзотические птички, солидные семейные пары, красотки, словно сошедшие с подиума, гомонящие юнцы в драных джинсах, обремененные детьми отцы семейств в легкомысленных шортах, музыка, смех. Все и всё устремлялось к морю на набережную. Я с трудом отвлеклась от созерцания отдыхающих и впервые с тревогой подумала, до стихов ли сейчас расслабленной отдыхом ялтинской публике? До этого подобные мысли меня не беспокоили, я была убеждена, что стихи Николая Зиновьева — это тема, которая просто не может не быть интересной для любой аудитории. Но я не учла курортную составляющую. А учли ли ее организаторы? Тем более, стихи-то у автора более чем серьезные, не для развлечения уважаемой публики, не для веселия души, а для ее работы. Пришлось успокаиваться давно проверенным способом: «Я подумаю об этом завтра!» - велела я себе. Любимая поговорка Скарлетт и в этот раз не подвела. Отложив приключения и волнения на утро, мы отправились в отель отдыхать.
«...Проснувшись, увидел я картину пленительную: разноцветные горы сияли, плоские кровли хижин… издали казались ульями, прилепленными к горам, тополи, как зеленые колонны, стройно возвышались между ними, справа огромный Аю-Даг… И кругом это синее, чистое небо, и светлое море, и блеск, и воздух полуденный…
В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом…Я любил, проснувшись ночью, слушать шум моря – и заслушивался целые часы. В двух шагах от дома рос молодой кипарис; каждое утро я навещал его и к нему привязался чувством, похожим на дружество». Вы, надеюсь, уже догадались, что это не мои утренние воспоминания о южном береге Кpыма, а Александра Сергеевича Пушкина. Да-да, им почти двести лет. В то время, когда поэт отдыхал в Юрзуфе (Гурзуфе, ныне входит в состав большой Ялты) рыбацкий поселочек Ялтa едва ли насчитывал два десятка домов, церковь и мечеть. И только полвека спустя, когда Ливадия стала царской резиденцией, Ялтa очень быстро преобразилась в дорогой и популярный курорт.
Знаете ли вы, что именно светским дамам, отдыхавшим в Ялтe, мы обязаны таким популярным определением самого предпочтительного времени для отдыха на море — «бархатный сезон». В сентябре, когда спадала жара, дамы наряжались в бархатные платья, и знаменитая набережная становилась похожа на экзотический цветник.
И кстати еще раз об Александре Сергеевиче. Сегодня прочитала: в yкраинских Тeрнополе и Мyкачево снесли памятники Пушкину за то, что он русский поэт. Наивные! Уже больше ста лет Пушкин не cтолько русский поэт, сколько достояние мировой культуры. Мировой! Но у наших соседей теперь в приоритете другая литература.
Однако вернемся в Ялтy 2016 года. Мы приехали в конце мая, до бархатных платьев бархатного сезона было еще далеко. Шел дождь, серое небо уныло гляделось в такое же серое море, волны раскачивали линию горизонта, и только разноцветные пятна зонтиков вносили в эту невзрачную картину нотки радости.
Впрочем, я ворчу напрасно. Ялтa и в дождь необычайно хороша. Я поняла это сразу же и влюбилась в Ялтy безоглядно, как только ранним утром вышла на балкон посмотреть на рассвет. Пара голубей строила гнездо под крышей балкона, не обращая на меня внимания. Кипарисы тянулись к небу, как готические соборы, нанизывая на зеленые шпили клочья облаков, пение птиц и сердца очарованных странников. И мне вслед за поэтом хотелось дружить с кипарисами, голубями, с этим заплаканным дождливым небом, морем, таким холодным , недружелюбным, но все равно прекрасным.
И все время пока мы бродили по набережной я косила глазом туда, где небо тонуло в море. Что я пыталась разглядеть сквозь пелену дождя? Да то же, что и все остальные, кто хоть когда-нибудь стоял на этом кpымском берегу, дышал соленым ветром, вслушивался в монотонное бормотание волн. Конечно, алые паруса. Даже самые закоренелые прагматики — и те, посмеиваясь в душе над собой, здесь, в Кpыму, невольно проникаются очарованием этой в общем-то незатейливой сказки о сбывшейся мечте. В душах даже самых закостенелых скептиков просыпается неясное томление, желание немедленно совершить что-нибудь из ряда вон, влюбиться в конце концов. Словом, сотворить что-нибудь эдакое, романтическое. Многие сегодня, должно быть, и знать не знают, что был такой писатель Александр Грин, но про алые паруса хоть раз в жизни наверняка слышали.
И хотя на побережье Кpыма сегодня скорее можно увидеть стальной силуэт военного корабля, чем алый парус — сказка живет, и в этом, пожалуй, и есть и тайна, и разгадка тайны волшебной силы искусства. Добрая сказка однажды непременно проторит дорогу к сердцу,
«В Ореанде сидели на скамье, недалеко от церкви, смотрели вниз на море и молчали. Ялта была едва видна сквозь утренний туман, на вершинах гор неподвижно стояли белые облака. Листва не шевелилась на деревьях, кричали цикады, и однообразный, глухой шум моря, доносившийся снизу, говорил о покое, о вечном сне, какой ожидает нас. Так шумело внизу, когда еще тут не было ни Ялты, ни Ореанды, теперь шумит и будет шуметь так же равнодушно и глухо, когда нас не будет. И в этом постоянстве, в полном равнодушии к жизни и смерти каждого из нас кроется, быть может, залог нашего вечного спасения, непрерывного движения жизни на земле, непрерывного совершенства. Сидя рядом с молодой женщиной, которая на рассвете казалась такой красивой, успокоенный и очарованный в виду этой сказочной обстановки — моря, гор, облаков, широкого неба, Гуров думал о том, как, в сущности, если вдуматься, всё прекрасно на этом свете, всё, кроме того, что мы сами мыслим и делаем, когда забываем о высших целях бытия, о своем человеческом достоинстве».
Вы, конечно, узнали этот отрывок из знаменитого чеховского рассказа.
Хотите верьте, хотите нет, но в тот день, когда мы знакомились с Ялтoй, мы встретили ее, молодую женщину, без которой вот уже больше ста лет трудно представить себе ялтинскyю набережную. Более того, я думаю, ее появление оказалось не просто ожидаемым, а неизбежным. Да, ее наряд - джинсы и топик — соответствовали реалиям дня, и затейливая татуировка на худеньком плече — тоже была вполне в духе времени, и не коротколапый пушистый шпиц семенил рядом, а крохотная пугливая собачонка на ножках-спичках. Но все же это была она, дама с собачкой! Современная! Алый зонтик, мобильник у смуглой щеки, рассеянная улыбка. С этой улыбкой она прошествовала мимо бронзовой Анны Сергеевны фон Дидериц. И бронзовый Чехов задумчиво смотрел ей вслед. Сошлись и разминулись два времени, два века, два мира. Ни молнии, ни грозового раската, ни какого-то еще знака свыше, знаменующего эту почти фантастическую встречу. Моя современница уходила все дальше, и скоро ее тоненькая фигурка скрылась из виду. Затерялась, быть может, навсегда. Дождется ли она своего автора, и на какие страницы он приведет ее? В сказку про алые паруса? В печальную историю украденной любви и смятенной души? Или в липкую грязь порнографии?
А мы остались фотографироваться, гладили на удачу отполированный сотнями рук нос бронзового шпица, словом, приобщались к классической литературе самым простым и незатейливым способом. А еще фотографировались у афиши, извещавшей ялтинцев о встрече с поэтом Зиновьевым. Закутавшись в пледы, пили восхитительный крымский чай с корицей, медом и яблоками в ресторане- кораблике с неожиданным названием «Апельсин».
Море манило далью, ветер странствий раскачивал оранжевые фонари на палубе, и впрямь похожие на апельсины, их хотелось пробовать на вкус или просто держать в ладонях, как маленькие солнца. А нас все больше охватывало волнение перед предстоящим вечером. Артисты МХАТа прилетели еще ночью и сейчас, пока мы отрабатывали программу туристов, они вместе с Аллой Васильевной прогоняли музыкально-литературную композицию. Все шло по плану, но мы нервничали, и больше всех — Николай.
К пяти часам у театра имени Чехова собралась внушительная толпа зрителей. Не курортники, а жители Ялты, избалованные вниманием самых известных людей кино и литературы, шоу-бизнеса и политики, словом, всех тех, кого по праву и не очень именуют сегодня звездами. Публика разборчивая и требовательная.
Маленький столик со стихами Николая Зиновьева в фойе не очень привлекал зрителей. Тех, кто, скучая, брал книги, невнимательно листал и откладывал в сторону, я ревниво спрашивала, знают ли они такого поэта.
Кто-то пожимал плечами, кто-то уверенно кивал и «вспоминал», что, кажется, Зиновьевым написаны стихи для песен Аллы Пугачевой. Мы принимались терпеливо объяснять, что они говорят о другом поэте. Песеннике. Замечательном, талантливом, но другом. Зрители изображали вежливое понимание и отходили прочь. «Ничего, - утешала я себя, - посмотрим, как они заговорят после вечера».
«Круг любви и родства» - так назвали музыкально -литературную композицию организаторы. Вступительное слово Аллы Васильевны, словно камертон, настроило публику на волну высокой поэзии и музыки. Затем демонстрация видеофильма, подготовленного Ириной Панковой. Он производит на зрителей совершенно ошеломляющее впечатление. Проверено и в Ялте, и в Севастополе. Стихи Зиновьева в сопровождении уникального видеоряда и со вкусом подобранной музыки, создают такое мощное эмоциональное напряжение, что удержаться от слез не могут ни женщины, ни даже мужчины. Стихи поэта обращены к самому сокровенному в душе каждого — к истокам. Родная земля, родной дом — вот, что держит человека в любых испытаниях, не дает сломаться.
Я люблю эти старые хаты
С вечно ржавой пилой под стрехой.
Этот мох на крылечках горбатых
Так и тянет прижаться щекой.
Этих старых церквей полукружья
И калеку на грязном снегу.
До рыданий люблю, до удушья.
А за что, объяснить не могу.
***
Сердцу грустно, духу нище.
Жизнь права, и смерть права.
Лето. Сельское кладбище.
Ни крестов, ни звезд. Трава.
Но среди травы могильной
Бледен, тонок и высок.
Колосок - гербом фамильным.
Тонкий хлебный колосок...
Как я ошибалась! Мне показалось поначалу, что привередливая ялтинскaя публика не проникнется этими стихами. Все-таки богатый курорт, блеск и некая избранность что ли. И это было всегда: и до революции, и в советское время, и сейчас. Другой настрой, другое отношение к жизни, другие ценности, наконец. Однако все мои предконцертные мысли оказались ошибочными. Я не учла главного: Ялтa — не просто курорт, но и город с уникальной литературной судьбой. Здесь творили великие писатели и поэты, и это творческое горение не могло пройти бесследно. Люди, собравшиеся в этот вечер в театре, хорошо помнили и знали слова Чехова о том, как важно сберечь в себе человека. Для них эти слова не были пустым звуком, и стихи Николая Зиновьева падали в распахнутые души, как семена в подготовленную почву, и прорастали очищающими слезами.
Из всех блаженств мне ближе нищета.
Она со мной и в летний день, и в стужу.
Она тяжка. Но тяжестью щита,
Надежно защищающего душу.
Надо сказать, чтение стихов весь вечер сопровождала прекрасная классическая музыка в исполнении великолепной пианистки, лауреата престижных международных конкурсов, заслуженной артистки России Полины Федотовой и пение солистки театра «Новая опера» лауреата международных конкурсов Елизаветы Соиной.
Красота музыки подчеркивала глубину мысли поэта, придавала стихам особенно пронзительное звучание:
К тебе, брат, речь я обращаю,
Коль с болью ты души знаком.
Ее с тобой не разделяю,
А забираю целиком.
Вобрать в себя всю боль людскую?
А почему, скажите, нет?
Задачу именно такую
Приходит в мир решать поэт.
***
А свои голубые глаза
Потерял я в двенадцатом веке,
При внезапном степняцком набеге
Они с кровью скатились с лица.
И тогда, чтоб за гибель семьи
Печенег не ушел от ответа,
Я их поднял с горелой земли,
И с тех пор они черного цвета.
***
Есть в миpe 3aпад, eсть Boстoк,
А между ними, как мессия,
Ha oтвeдённый Богом сpoк
Paспятa ты, мoя Pocсия.
Однa вoйна нe улeглaсь,
Ужe дpyгaя лaдит сeти.
Пo братской пуле между глаз
Haс yзнaют нa этoм свeтe.
***
В степи, покрытой пылью бренной,
Сидел и плакал человек.
А мимо шел творец Вселенной.
Остановившись, он изрек:
"Я друг униженных и бедных,
Я всех убогих берегу,
Я знаю много слов заветных.
Я есмь твой Бог. Я все могу.
Меня печалит вид твой грустный,
Какой бедою ты тесним?!
И человек сказал: "Я - русский",
И Бог заплакал вместе с ним.
То, что случилось дальше, было предсказуемо уже в зале по бурным аплодисментам после каждого стихотворения, по тому, в какой сторожкой напряженной тишине люди слушали стихи, впитывали их горькую, возвышенную мудрость, отзывались благодарно. Надо ли говорить, что к столику со стихами Зиновьева в фойе было не пробиться. Покупали себе, родным, друзьям. Долго не отпускали Николая, задавали вопросы, просили автографы.
И глаза. Я видела их глаза. Свет, который не спутаешь ни с чем. Свет потрясенной души. И это, на мой взгляд, самая главная победа, о которой только может мечтать поэт.
(C)