Пётр Богданович явно не ожидал увидеть такую картину.
Он уставился на Розу. Та держала Александра за руку.
— Боже, мой мальчик! — взвизгнул Пётр Богданович. — Так кто же так тебя? Нелюди…
Александр сильно сжал Розину руку. Врач подошёл к сыну, сбросил с него одеяло.
— Срочно нужно обработать раны, очень срочно! Розочка, выйди, мне нужно помочь своему сыну.
Александр Розину руку не отпускал.
— Я всё сделала, — смело сказала Роза и освободила наконец-то свою руку.
— Я удивлён, — Пётр Богданович махнул рукой в сторону двери. — Но всё же выйди. Мне нужно поговорить с сыном. Мне нужно знать, где этот сучонок шлялся всю ночь и за что его так избили.
Роза посмотрела на Александра. Он виновато опустил голову.
— Я был там, куда ты меня отправил, Александр! Там наговорили о тебе много нелестного. Ты, чёрт возьми, будешь меня позорить и дальше? Уйди, Роза! — Пётр Богданович закричал громко.
Роза ещё раз посмотрела на Александра.
— Прости, — прошептал он.
Взяв в руки шкатулку и деньги, Роза вышла из комнаты.
«Неужели, — думала она, — Саша меня обманул? Как он мог так поступить? Как он мог так оклеветать отца?»
Роза вдруг повернула назад. Опять зашла в комнату.
Застала Петра Богдановича за тем, как тот осматривал сломанный палец сына.
Врач вопросительно посмотрел на Розу. Роза на Александра.
Его веснушки уже не смешили девочку, они теперь словно выпускали стрелы и метили точно в её сердце.
Роза вся сжалась, ей стало так плохо, так противно. Она взмахнула рукой и небрежно вытерла свои губы.
Выходя из комнаты ещё раз оглянулась. Александр смотрел на неё уже не влюблёнными как раньше глазами, а какими-то озлобленными.
Роза совсем запуталась в том, что происходило.
Когда в её комнату постучал врач и громко позвал на ужин, она не вышла. Пётр Богданович угрожал, грозился выбить дверь.
Что он с успехом и сделал.
Роза даже не пошевелилась. Она сидела у окна и смотрела в одну точку.
Пётр схватил её за плечи и затряс.
— Я же говорил, что меня нужно слушаться! Я же говорил, что ослушавшиеся превращают мой дом в хаос! Немедленно спустись к ужину. Как раз расскажешь мне о том, что наговорил тебе этот сучонок.
Роза помотала головой. Ни слова ни произнесла.
— Господи, — произнёс врач. — Не стоит тут играть роль своей матери. Не стоит так делать, девочка моя! Сейчас я за тебя в ответе. На тебя столько всего свалилось за последние два года, что я удивляюсь тому, какая ты терпеливая.
Роза не прислушивалась к словам Петра.
Она продолжала сидеть неподвижно и мысленно считала, сколько раз она поцеловала Александра в лоб. У неё получались разные цифры, она силилась, вспоминала каждую минуту «путешествия» от кабинета Петра до комнаты Александра. Помнила каждую ступеньку и ту тяжесть, с которой избитый юноша на неё наваливался.
А Пётр Богданович как будто выдохся, устал её упрашивать.
— Ну и чёрт с тобой! — воскликнул он. — Я никогда не позволял себе так низко опускаться до разговоров с несмышлёными детьми, да ещё и не со своими. Ты может быть слишком многого ждёшь от меня и от своей жизни. Я тебе дал лишь то, что смог. Другой жизни в моём доме у тебя не будет.
А Роза от жизни ничего и не ждала. Она продолжала упорно считать поцелуи.
Тогда Пётр Богданович схватил её, перекинул через плечо и быстрыми шагами покинул комнату. Роза кричала, пыталась вырваться. Неистово била его ногами.
Она пыталась укусить его за спину, но не получалось. Дотянуться до края фрака и поднять его не могла.
Пётр Богданович держал её крепко. Когда спустился с лестницы, ослабил хватку и поставил Розу на пол. Не успела она опомниться, как он схватил её за руку и потащил к столу.
Сажал её на стул с большим усилием и так грубо, как будто она не человек, а какое-то безвольное существо.
Такая грубость испугала Розу. Испытать второй раз такое унижение, такой стыд было для неё тяжёлым испытанием. Она вдруг вспомнила полицейский участок и то, как её туда доставляли.
— Немедленно поужинай! Я не хочу превращать свой дом в госпиталь! Ты же не младенец, чтобы я кормил тебя с ложечки.
Роза дрожащей рукой взяла вилку.
Смотрела на разнообразие еды на столе. И даже не знала за что хвататься. Она вдруг вспомнила, как мать учила её пользоваться приборами. И нередко это обучение отец пытался пресекать.
Он говорил Алиме:
— Дорогая, цыганке необязательно знать, как пользоваться приборами. Она свободная! А эти все штучки сделают её быть обязанной кому-то подчиняться. Подчиняться правилам. У цыган нет правил, никто не может диктовать им их.
И отец лез рукой в большое блюдо, невзирая на возмущение жены.
Алима возмущалась:
— Лачо, почему ты опять и опять заводишь эту тему? Мы договаривались с тобой, что дочерью буду заниматься я!
— Договаривались, да! Но ты чрезмерно этим увлекаешься!
По правде говоря, Роза слушала мать только ради приличия. Она была рада, когда в процесс вмешивался отец. Начинала ёрзать на стуле, роняла и путала приборы. Ей хотелось, чтобы побыстрее мать сдалась, и Роза могла пойти с отцом в степь. С ним было интересно. Он рассказывал о своей жизни, о своих родителях.
А как он пел! Роза всегда покрывалась мурашками от его голоса. И ей казалось, что то же самое происходило со всеми, кто когда-то слышал голос её отца.
Он вдруг зазвучал в Розиной голове, и она стала подпевать ему:
— Сладкие уста, и она тебе под стать,
На неё смотреть и от страсти умирать.
Что же ты мой брат, впереди меня?
Знал, что не смогу, без неё и дня.
Ой, ла-лэ, ла-лэ! Ай, ла-лэ, ла-лэ.
Роза пела чистым девичьим голосом, стараясь вытягивать так, как это делал отец.
Вдруг Пётр Богданович схватил её за руку, поцеловал и прошептал тихо:
— Откуда ты знаешь эту песню?
Роза пожала плечами и ответила:
— Её пел мой отец, он очень любил её, но пел только тогда, когда мамы не было рядом. Мама всегда плакала.
— Пожалуйста, пой её всегда вот так за ужином. Ты согласна?
— Нет, — ответила Роза. — Мне эта песня тоже не нравилась. Мне становилось грустно. Но сейчас мне ещё хуже. Скажите, что вы собираетесь со мной делать? Как распоряжаться? Если вы купли меня, могу ли я выкупить себя у вас?
Пётр Богданович засмеялся.
— Ты напугана, моя милая девочка. Я тебя не покупал. Я тебя выкупал. Точнее перекупал. Согласись, тут намного лучше, чем… Ну знаешь, как это называется… Дом терпимости.
Мне очень страшно было бы осознавать, что дочь Алимы попала туда. А Роман этого не боялся нисколько.
Так что тебе лучше всё же петь, чем противиться моей просьбе. Просто знай, что доброго Петра Богдановича нет и никогда не было.
Это пыль, которую пускает в глаза моя внешность и невероятно добрые глаза. Ещё молчаливость и невозможность завести со мной спор. Я никогда ни с кем не спорю.
Позволяю оппоненту самому разобраться с его заблуждениями. Это искусство, Розочка! И оно доступно только единицам. Я рад, что отношусь к этим единицам. Надеюсь, твоя маленькая головка, — Пётр Богданович погладил девочку по голове, — понимает о чём я говорю?
Роза кивнула.
— А теперь начни сначала, — попросил врач, — да погромче. У тебя получается лучше, чем у матери. Когда-то и она напевала эту песню…
Роза сначала сжала губы, а потом запела звонко:
— Сладкие уста, и она тебе под стать,
На неё смотреть и от страсти умирать,
Что же ты мой брат, впереди меня?
Знал, что не смогу, без неё и дня.
Ой, ла-лэ, ла-лэ! Ай, ла-лэ, ла-лэ.