(Этюд из деревенской жизни)
"Уж небо осенью дышало, уж реже солнышко блистало", - с тоскливым надрывом декламировал ненавистные стихи Васька.
"Так, так", - кивала в такт строчкам мать, успевая при этом снять с плиты кастрюлю и приставить сковородку. Приближалось первое сентября и она решила воскресить в памяти сына-двоечника, задержавшегося на второй год в третьем классе, пушкинские строки. Васька, не будь дураком, вырезал целиком из учебника стихотворение и, послюнявив, прилепил матери на спину. Зрение у Васьки было прекрасное, и пока мать стояла к нему спиной, он читал громко и выразительно, но стоило ей повернуться лицом, как сын заметно терялся и, уставя бесстыжие глаза в пол, гудел: "Не смотри на меня, я так забываю".
Но вот мать крутнула юбкой и выбежала в сени выгнать шалую курицу. Вместе с ней упорхнули и пушкинские строки про осень, про солнышко, про укороченный день. Васька в раздумье почесал затылок и услышал, как голос матери, пожелавший курам скорой смерти, тут же переключился на более крепкие выражения, из которых октавой выше выскакивали привычные: "Где шлялся?" и " Опять шары залил?" Вопросы тонули в тишине...
Папаня пришёл, догадался Васька, тоже воспитывать возьмётся. Выскочив в сени и подхватив оброненное матерью творчество великого поэта, Васька свистнул Шарика и подался на котлован.
Споткнувшись на ровном месте, в хату ввалился "голова семьи" (как он себя называл) и "кровопивец" (по утверждению жены) Федька. Несколько минут он потоптался в нерешительности, будто силясь что-то вспомнить. Потуги увенчались успехом. Через несколько минут его сосредоточенное сопение вылилось в многозначительную фразу: "Ага!". Нетвёрдой походкой он проковылял в соседнюю комнату и снял со стены двустволку, оскорбительно называемую женой берданкой. Жена, выросшая следом на пороге, потрясла перед его носом пятернёй.
- Куда ж ты, паршивец, собрался в таком виде? - вопрошала она.
- На ох-ту, - выдавил почти без гласных Федька - Утку на суп принесу.
Длинная фраза истощила его словарный запас и физические возможности. Федька шумно выдохнул перегар и вытащил из-под стола приготовленные неделю назад болотные сапоги. Оттуда же извлёк патронташ с блестящими жёлтыми гильзами. Кое-как справился с застёжкой и долго воевал с телогрейкой, пытаясь попасть второй рукой в рукав. Наконец торжественный и утомительный момент сборов завершился. По пути охотник прихватил зимнюю шапку, одно ухо у которой было почему-то оторвано. "На зорьке холодно", - пояснил он неразумной жене. Так и вышел из дому в шапке, одно ухо которой торчало, как у насторожившей охотничьей собаки.
- Чтоб ты утоп, зараза! - зло напутствовала его половина, со смаком плюнув вслед.
Федька двинулся через огород, вытащил вместе с плетью пару пузатых огурцов. Потом воровато оглянулся на дом, достав из конопляника припасённую бутылку водки и сунув в карман телогрейки, отчего его фигура заметно перекосилась. Охотник попытался свистом позвать Шарика, но губы его выдули бесцветный пузырь, как у пацанов из жвачки.
Он сосредоточенно шёл вперёд, ничего не замечая вокруг. Навстречу ему попались Васька с Шариком, они возвращались домой с котлована. Васька опасливо обошёл отца стороной. А верный Шарик, виновато завиляв хвостом, дескать, прости, Васька, молча затрусил следом за хозяином. Пришлось Ваське одному возвращаться домой.
Бутылка приятно толкалась в рёбра. Она не давала Федьке ускорить шаг, ноги сами тяжелели от сознания присутствия в кармане такого драгоценного груза. До озера надо было топать километров пять. Дорогу преградил котлован. Здесь охотник и решил передохнуть. Неуклюже заваливаясь на бок, он снял ружьё, достал бутылку и, мастерски открыв зубами, отпил несколько глотков. Жажда как будто отступила. Взор заволокло приятным туманом.
-Синий тум-а-а-ан... - попытался изобразить он Добрынина, но глаза начали слипаться, и "соловьиная" песня осталась недопетой. Через несколько минут он мощно храпел, забивая шумом с присвистом писк назойливых комаров.
Его разбудили выстрелы. С большим трудом, оторвав от земли тяжёлую голову, Федька попытался разлепить заплывшие глаза. Сквозь камыши котлована пробивался тяжёлый осенний рассвет. Густой предутренний туман, словно парное молоко, стлался над водой. Противоположный берег утопал в этой белёсой вате. Федька привычно пошарил рядом с собой. Несколько глотков облегчили муки страдальца и вернули способность соображать. Кособокая шапка заняла своё законное место.
Рядом потягивался и зевал Шарик. Федька пригляделся к тёмным кочкам на воде и чуть не ахнул: ё-моё, утки! Видно, с того берега охотники вспугнули, догадался Федька. Утки вели себя спокойно: некоторые спали, уткнув голову под крыло, другие, перекинувшись вверх ногами, доставали со дна какой-то "деликатес". Федька чуть шевельнулся, и спящие утки тоже завозились и кувыркнулись следом за остальными.
Шесть или восемь утиных хвостов торчали из воды. Федька боялся дохнуть. Наконец он прицелился дрожащими от "волнения" руками, и гулкие выстрелы один за другим разорвали утреннюю тишину. Быстро перезарядив, пальнул дуплетом ещё раз. Четыре неподвижных бугорка остались на воде, остальные, встревоженно крича, удирали в камыши. "Молодняк попался,- огорчился Федька,- ещё не летает, но Катьке на лапшу будет чо принести".
-Давай, Шарик, - приказал он. Шарик, виновато повизгивая, сунулся в воду и отступил. Эту процедуру он повторял несколько раз, оглядываясь на хозяина, потом всё-таки решился и, сопя и отфыркиваясь, поплыл вперёд. Вскоре четыре утки лежали на берегу...
Федька, допив остатки и смачно хрустнув огурцом, довольный отправился домой. Хотел было повесить уток на пояс и победно заявиться перед женой, но тушки сильно кровили, и он покидал их в сетку, найденную в кармане телогрейки. "Надо же, Катькину куфайку напялил"...
Уже совсем рассвело, когда он добрёл до дому. Путь обратно показался намного короче, чем на охоту. С удачей всегда так, думал Федька, щуря в пьяной ухмылке хмельные глаза. Во дворе привычно пахнуло молоком и навозом. Хозяйка доила корову, и струйки молока звонко цвигали о подойник. Шарик юркнул в конуру, а Федька уселся на крыльце и решил разложить свои трофеи. Только выволок за голову первую утку, как из сарая вышла Катерина."Во, явился, не запылился", - удивилась она.
-Ково ты там шаришь? - взглянула на сетку. Федька торжественно разложил уток в ряд, как купец свой товар. Утки были маленькие и какие-то укороченные.
-А чой-то они у тебя без задов? - поинтересовалась дотошная супружница, - гдей-то они их так отшибли?
Хвостов у уток и правда не было. Туловище почему-то начиналось с ног, а у двух торчало по одной копчёной лапке. Катька поставила подойник на землю и зашлась в беззвучном хохоте. Потом неожиданно поперхнулась и, прикрыв рукой в немом удивлении рот, склонилась над птицами.
-А чой-то они у тебя меченые? - выдохнула со стоном любопытная баба. Федька глянул в сторону и обмер. Хмель в минуту улетучился из головы. На утиных шеях синели полосы, которые он своими руками наносил масляной краской...
-Ва-а-ська! - завизжала мать, - где наши утаки?
Заспанный Васька в трусах нарисовался на пороге.
-Ну ты же сама сказала: пусть эти проглоты и душегубы болтаются вместе с алкашом. Я их не загонял...
Последние его слова потонули в материнском вопле, которая, оглянувшись по сторонам, увидела крепкую палку, с которой ходила встречать корову...
... Последствия туманны, как и сама охота. Известно только, что Федька лишился второго уха, правда, у шапки. И целую неделю под его заплывшим глазом красовался синяк. Катерина на болезненные гримасы потерпевшего ехидно советовала: "А ты отрежь утячью лапу да приложь к фингалу, говорят, помогает"...