Глеб Никифорович всю ночь не спал. Привезли порезанного в пьяной драке Кузьму, конюха. Пырнул его за околицей Митька-щербатый - местный дебошир и пьяница. Он частенько любил руки распускать и привязываться к людям, когда выпьет, но до поножовщины не доходило. Сейчас же Митька, придравшись к такому же подвыпившему Кузьме, что брат его, Егор, обманул и за какую-то работу денег не дал, полез сначала с кулаками, а в оконцовке пырнул ножичком в брюхо.
Кузнец в смотровом кабинете был возбуждён и возмущался:
-Надо же, сволочь, сразу с ножом! Я ему по морде, кулаком съездил, чтоб не задавался, а он нож выхватил! Убивец! Да я его! Да мы его!...
-Тихо! Тихо! - пыталась уложить на кушетку размахивающего руками пациента санитарка баба Варя, -ишь, разбушевался. Лежи, говорят.
-Ну сволочь... - цедил сквозь зубы Кузьма, укладываясь на спину и придерживая рукой кровавую рану на животе, - Ну подожди... Мне бы только выбраться... Я тебя!
-Да. - поддакивала баба Варя, - силы побереги! Тебе самому надо вылечиться. Мстить он собрался...
Глеб Никифорович осмотрел зандом рану, выяснив, что она является проникающей, и взял больного в операционную.
Через час, после окончания ревизии брюшной полости, ушивания раны брыжейки и большого сальника, когда хирург размылся и хотел пойти отдохнуть, ему доложили, что затемпературил ранее прооперированный дед Назар, стал жаловаться на боли в животе. Пришлось, после осмотра, взять на операцию и его, с подозрением на несостоятельность межкишечного анастомоза, либо межкишечный абсцесс.
Освободился Глеб Никифорович только под утро. Невыспавшийся, уставший, он зашёл к себе в кабинет. Там уже вовсю генералила не по годам шустрая Пелагея Ивановна, щедро разведя в тазу хлорку и отдраивая и оттирая подоконники, стены, лотки и прочую медицинскую утварь. На полу стояли тазики и вёдра, полкабинета уже блестело, а Пелагея Ивановна с тряпкой в руках довольно любовалась результатом своего труда.
-А, пришли, доктор! - радостно поприветствовала она хирурга, - Ну как там Назар? Жить-то будет?
Глеб Никифорович, осторожно переступая тазики и вёдра, пробирался к своей комнате.
-Не знаю, Пелагея Ивановна. Тазовый абсцесс, промыл, задренировал. Посмотрим... - грустно отчитался он.
-Дай Бог, чтоб пожил ещё Назар...- вздохнула Пелагея, -мы ведь с ним одногодки... Ой, да что это я?... Глеб Никифорович, вы ложитесь там, в комнатке, отдыхайте, я вам мешать не буду. Если уж кто тяжёлый иль срочный поступит - разбужу.
Глеб Никифорович улёгся, не раздеваясь, на кровать, подложив руку под голову. Тело от переутомления трясло, в голове шумело, он чувствовал перевозбуждение и подумал, что сейчас заснуть не сможет. На ум пришёл тот странный волосатый пациент с пулевым ранением бедра, куда его возили недавно в ночь. Не зная его судьбу, хирург спросил:
-Пелагея Ивановна, а волосатые-то эти, из Нелюдимки, больше не приезжали? Как брат-то, с простреленной ногой? Интересно, жив чтоль?...
-Ой, да что им будет, Глеб Никифорович. Нашли, за кого переживать. Они нелюди, что вы об них тужите? Всё на них, как на собаках заживает. Уж знаю я их. Одного, помню, вилами насквозь, проткнули. Ну и что? Бегал себе, как ни в чём не бывало, упырь поганый. Тьфу на них! Враги! Бандиты!
-Да неужто вилами? А куда? В живот? И жив остался? Ну чудеса... - Изумлялся врач. Его начинало понемногу смаривать сном, и молодой хирург, сладко зевая, лежал и думал: "Хоть бы часика три никого не пыряли и не резали... Дали поспать"...
-Вилами, в самый живот, - продолжала Пелагея Ивановна, залезши на табурет и пытаясь снять тюль с окон для стирки. - Вот вам крест, Глеб Никифорович. Эти вурдалаки ещё и не на такое способны. Вот я вам сейчас расскажу...
И Пелагея Ивановна начала рассказывать, а уставший доктор закрыл глаза и уснул. И снилось ему, будто возводят мужики в селе небольшую деревянную церквушку. Работают весело, споро, молотки стучат да шутки-прибаутки раздаются. Почти всю уже отстроили, купола осталось только установить. Ходит вокруг церкви новый председатель, с серьёзным видом осматривает. Приближается к нему батюшка, что-то объясняет, показывает... И вдруг слышат все одиночный колокольный звон... Смотрят, а в звоннице ребёнок стоит- мальчик лет пяти, сын одного из строителей. Держит за верёвку язык колокола, и смеётся, снова дёргает. Батюшка ему говорит:
-Ну-ка, пострел, куда залез? Давай быстро спускайся!
А мальчик смеётся и снова "звяньк" в колокол. Не успел никто и сообразить, что к чему, как видят, что за спиной у мальчика показалось лохматое чёрное существо с длинным крючковидным носом и злорадной улыбкой в прозрачных жёлтых глазах... Существо положило свои когтистые лапы на плечи ребёнку, и мальчик выпадает из звонницы вниз. Отец ребёнка бросается в малышу, председатель с батюшкой кидаются в церковь, забегают в звонницу - никого... Спускаются, снова обходят все углы и закоулки - никого...
И лишь Глеб Никифорович в своём сне видит, как залазает чёрная мохнатая нежить по верёвке в свод колокола и укрывается от человеческих глаз...
Доктор вздрогнул и проснулся... Пелагея Ивановна уже перемыла стены, полы, окна, и сидела за столом, разбирая картотеку больных. Она продолжала что-то рассказывать, даже не подозревая, что врач спал..
-Пелагея Ивановна. - перебил он её, - а мальчик-то выжил?
-А? Мальчишка-то? Выжил, только хромал всю жизнь. А ведь потом...
У Глеба Никифоровича опять слипались глаза. Голос становился неотчётливым, слова сливались в монотонный звук. Его снова уносило в сон...
Летний вечер в селе. Ароматы луговых цветов и трав кружат в воздухе, пьяня свею сладостью. Всюду щебет птиц, в небе до сих пор летают стрекозы, стрижи и и ласточки. Земля теплая, хочется босыми стопами пробежать по её зелёному ковру. Вдруг раздаётся звон колокола в новом храме, хотя служба давно закончена. Звон хаотичный, странный, судорожный, будто кто хватается за верёвку колокола, как за свою жизнь... Кто звонит? Зачем?
Жившая неподалёку тайная монахиня Параскева, а так же батюшка, не успевший далеко отойти от церкви после службы, поспешили назад. В церкви пусто, но как будто слышно чьё-то свистящее дыхание наверху. Поднявшись в звонницу, перед их глазами предстала ужасная картина: на полу без сознания лежит звонарь, а нечто страшное, чёрное, лохматое, разодрав когтями кожу на шее, присосалось и, посвистывая при дыхании, слизывает из раны кровь... Увидев пришедших, нечисть не испугалась: она зашипела, но убегать не торопилась. Крепко обхватив за голову свою без чувств лежащую жертву, пыталась глубже прокусить клыками шею. Батюшка Параскеве крикнул:
-Ну-ка, принеси святой воды... - а сам выставил перед собой нательный крест и пошёл на злобное существо с молитвой. Параскева побежала, зачерпнула в ковш из чана воду и понесла быстрее, расплёскивая на ходу, наверх. Когда она поднялась, батюшка одной рукой держал за лохматую конечность непонятную сущность, желающую спрятаться в своде большого колокола, визжащую и извивающуюся, другой же бил её крестом.
-Ну ка обдай её водой! - скомандовал он, продолжая читать "Да воскреснет Бог" и пытаясь стянуть сущность вниз. Наконец лохматая нежить истошно завизжала, бросилась в лицо священнику, а когда тот от неожиданности расцепил хват - окончательно вырвалась и ускакала в лес.
Звонарь Михаил потихоньку приходил в себя. Он ничего не помнил, лишь болела от удара голова и продолжала кровоточить ранка на шее...