Песня заканчивается.
Дыхание перехвачено, сердце, словно жаба, пытается выскочить через горло, Нафтали приваливается к стене и смотрит на Амаю. Она продолжает танцевать еще какое-то время. Сначала весело, но вдруг движения изламываются, словно от боли в ногах и она хватается за книжный шкаф.
- Уже столько лет я не читаю романов…, - бормочет она.
- Иногда я словно нахожусь в заложниках у одного из них, - подхватывает Нафтали и пытается прикурить сигарету, которая пляшет в пьяных пальцах. – Лучше читать их поменьше или не воспринимать слишком всерьёз.
В животе будто разбрызгалась кислота. На другом конце комнаты Амая одна делает три-четыре оборота и пятеро мужчин толкутся рядом, чтобы станцевать с девицей следующую меренге. Там улыбки и взгляды, она берёт за руку самого высокого и извиняется перед остальными, ротик/улыбочки/глазки, через минуту, минуточку потанцую с тобой, жизнь моя, не парься, мой милый.
Нафтали встаёт перед Амаей, чтобы перекрыть ей обзор той части комнаты. Наконец у него получается прикурить.
Рядом с ними проскальзывает пара: у высокой девушки волчьи глаза и Нафтали сторониться, уступая им путь к другому концу балкона.
У Нафтали болит голова.
- Ну и… Когда подпишешь мне эти бумаги на развод? Я там видела доктора Шульца, адвоката, надо бы воспользоваться моментом…, - говорит Амая. – Или будет также как с твоей кандидатской?
Он смотрит в потолок. Язык во рту словно жирная скользкая рыба.
- Я ведь уже сказал, всему виной Неруда.
Она делает глубокий вдох. Уже открывает рот, но вдруг умолкает. Идёт неверными шагами через танцпол и скрывается в уборной.
У него теплиться надежда, что это тесное пространство, где собралось по меньшей мере двадцать шумных персонажей, к тому же непрерывно говорящих, пьющих, танцующих, кричащих, само по себе не допустит его до встречи с Лореной.
Он смотри в небо. Два облака с металлическим отливом будто повисли на луне.
«Лучше бы тебе задержаться в уборной, - думает он. – Лучше бы вообще остаться там жить, а я улучу момент, когда Лорена повернётся спиной к двери, и смогу уйти. Этот был бы наилучший расклад. Ведь не только ситуация с кандидатской начала тянуть нас на дно, то был лишь малый штрих, небольшой провал, прикрывший реальный диссонанс, мозгоклюйство, усталость от жизни».
Он кладёт кубик льда в стакан, затем отправляет в рот, чтобы ощутить холод на языке.
«Не такое уж большое это дело, - размышляет он за очередным глотком рома. – У меня уже была работа в министерстве, ты же мне её и нашла, Амая. А им там вообще было наплевать, защищусь я или нет. Для того чтобы ставить печати на документы, подбивать счета на калькуляторе, писать эти заметки в прессу, я им подходил и так. Кандидатская была последним аккордом, который хотела услышать только ты и никто больше».
Кто-то делает музыку громче.
От ритмов меренге вибрируют стены. Но даже это не пресекает копаний Нафтали в тяжких воспоминаниях о годах, проведённых с Амаей.
«Закончи кандидатскую, парень, давай, допиши, защитись, любовь моя, я тебе помогу, я тебе сделаю пометки, я тебе напишу комментарии, я напишу её всю за тебя, я найму негра, чтобы он её вычитал». Это-то его и подтачивало, потому что она считала Нафтали неспособным выдать двести страниц, полных цитат и с парочкой собственных мыслей. Она думала так и смотрела на него отстранённо, будто все эти годы были ошибкой, одним большим невыполненным обещанием.
- Потому что всему виной Неруда, - повторяет он вслух.
На заднем плане женский голос просит поставить песню Гектора Лавоэ, а хозяин вечеринки кричит, что нет, что ни за какой хрен, ночь меренге, сеньоры, счастливые восьмидесятые, меренге, божественное сокровище, ты уходишь, чтобы не вернуться.
Мужчина разражается хохотом и достаёт девять дисков из сумки.
Нафтали улыбается, подумав о несоответствии последних минут - этот танец в лихорадочном темпе и размазанная Амая.
Снова смотрит с балкона. Вздыхает.
«Теперь-то уж вообще пофиг».
Так-то Нафтали работал в хорошем ритме, сделал много записей, кандидатская уже вырисовывалась перед его мысленным взором, как неотвратимая череда дней и вечеров с ковырянием в документах, газетах, программах. Нафтали хотел выстроить работу в виде истории театральных постановок, реализованных в Латинской Америке, по мотивам текстов Неруды. Работа не такая уж и захватывающая, но Нафтали нравилось расследовать жизнь этого обожаемого поэта, который был знаком ему с отрочества, которому он посвятил многие часы декламации, слёзы, вдохновенные посулы.
В тот момент Амая уже работала в рекламе и одолжила ему денег на поездку в Чили, чтобы там он мог с головой уйти в библиотеки и фонды.
Но там, там и было это стихотворение, там – одно единственное стихотворение, потерянное стихотворение в мизерном, незаметном журнале, стихотворение ничем не выдающегося писателя Ф. Гарсии. Ничего примечательного, однако же от него исходил странный сигнал, красная лампочка загорелась где-то вдалеке.
«Начало конца, Амаечка, а я даже не знаю, с чего это я его прочитал. Вроде искал театральные постановки. Но нет. Ты не понимаешь и не поймёшь ничего. Ты никогда ничего не понимаешь. Лучше запрись в уборной и останься там навсегда. Ты обратила внимание, что лучше не читать незваные стихотворения? Ты обратила внимание, что стихотворение – это бомба заложенная в прошлом? Ты обратила внимание, что стихотворения призывают нас никогда не искать призвания?».