Сегодня в нашей рубрике «Искусство. Сейчас» Валерий Кошляков – художник-живописец, одна из самых авторитетных и интересных фигур в современном русском искусстве, получившая международное признание.
Мы поговорили с Валерием о красоте и созерцании, по-новому посмотрели на религиозную архитектуру и деконструировали традиционное определение живописи.
Ваша персональная выставка Domus Maxima, идущая сегодня в Государственном музее архитектуры им. А.В. Щусева, была задумана 3 года назад, а открылась в сильно изменившемся мире – в марте 2022. Расскажите о ней. Как шла подготовка? Поменялось ли ваше собственное восприятие новых работ, которые были специально созданы для 8 залов анфилады главного здания музея?
Первоначально выставка задумывалась как разговор только об архитектуре, с которой мне всегда интересно общаться. Но работа эта легла на необычное время, на карантин и пандемию 2020-2021. Обычные ежедневные передвижения из дома в мастерскую были невозможны, всех заперли, и я остался в ателье. Конечно, это новое состояние привнесло новые темы и свое звучание. Каждый пережил незнакомое уже для нашего поколения новое чувство… При вере в прогресс цивилизации вдруг появляется чувство тотальной опасности и бренности существования, ощущение брошенности и одиночества человека, и, конечно, страх за своих детей. В таких ситуациях человек прибегает естественно за помощью к Богу, как в военной поговорке: в окопе при артобстреле неверующих нет.
Но вместе со всем этим я для себя увидел вдруг религиозную архитектуру в совершенно ином ракурсе – не в архивно-туристическом, а в актуальном пространстве XXI века. Соборы в Париже обычно безлюдны – лишь немногие туристы, спящие бомжи да единицы верующих. Как передать это состояние и нашу дистанцию к этой архитектуре? Я попытался это показать в новой серии «Порталы», которая представлена на выставке, – порталы, как гнев пустых храмов. Сегодня в мире индивидуального самовыражения у нас нет ни одного предмета и объекта, в изготовлении которого бы принимали участие вместе хотя бы пять-десять хороших скульпторов и художников. Здесь в Европе, глядя на их старую архитектуру, мы восхищаемся той великой мощью слияния веры и искусства. И вчера, и сегодня, и завтра, – вне исторических катаклизмов это будет всегда восхищать, поэтому мне хотелось этой серией лишь напомнить, что ни один индивидуальный и самый «гениальный» проект, начиная с XX века, не может тягаться с той общественной энергией и единством, в котором пребывало христианское искусство.
На открытии в МУАРе вы сказали: «История человечества – это история иллюзий, утопий и разрушений. Когда все летит в тартарары, спасает искусство». Как жить в условиях новой реальности?
В буднях мирного времени трудно понять, что мы делаем, и сейчас уместно задать вопрос так же и искусству: чем оно занимается, не вообще когда-то, а в последнее время? А чем жить сейчас? Кто-то сказал, что красота выше добра и зла. Это может звучать цинично, когда многим сегодня далеко не до этого, но красота никуда не девается, значит, возможно ее видеть. Главное – не одичать.
Вы уже давно работаете во Франции. Скажите, это как-то сказывается на вашей художественной практике?
Я работаю в одной из мировых столиц искусства, где полторы тысячи лет люди его практикуют, поэтому такие места на Земле обязывают больше не к завоеванию территории местной художественной сцены, а вдохновляют к изучению и созерцанию того, что было создано когда-то другими людьми.
Что вам помогает услышать себя, определить траекторию творческой мысли, сформулировать идею?
Я себя во многом и давно ограничил в искусстве, и сегодня многое стараюсь не видеть и не замечать. Меня волнует и питает только искусство, а идеи появляются интуитивно.
В последнее время при подготовке новых проектов вы вступаете в диалог с реальной архитектурой. Значит ли это, что ваша живопись начинает заходить на территорию инсталляции?
Ту роль, которую определил XX век для искусства живописи, можно уже оспорить. Что значит для них живопись? Это квадратный интерьерный модуль, дорогой антиквариат и тяжелое наследие авангарда, где живопись рассматривалась как актуальная область эксперимента на плоскости. Но, эксперимент исчерпался, а у живописи были и остаются разные задания, и в них она тоже может жить и развиваться. Например, одна из старых и сложных дисциплин в живописи – это архитектурное пространство, которое отменил авангард, сузив живопись как особую интеллектуальную картинку для стен, – и не важно для каких и где. Я часто отказываюсь от такой картинки и стараюсь переводить ее больше в поверхность фрески, прибегая по возможности к большому формату, меняю язык письма, и, значит, ее экспонирование. Но так как фреска сегодня невозможна по разным причинам, то я иду в сторону как бы памяти о ней, и она начинает работать уже как живописные объекты, или как живопись, расположенная в другом пространстве, а не в пустой галерее. А инсталляция для меня – это когда, например, два одинаковых мячика лежат вместе с очень «важным» текстом или громоздкие растянутые текстовые объекты Кабакова, изготовленные исполнителями по его эскизам, где неважно, как покрашены панели стен, лишь бы в грубый коммунально-зеленый цвет. Вообще, живопись отличает от инсталляции то, что пластическая структура требует соблюдать свои строгие законы, например, качество и фактуру цвета, и не обязательно на плоскости, например, как у Раушенберга в его раскрашенных рельефах и объектах, в расписанных скульптурах у Базелица, Люперца, в ассамбляжах Кифера. И это все уже становится так же живописью, уже на объеме, но не инсталляцией.
Работаете ли вы сейчас над какими-то новыми проектами?
Обстоятельства меняют многие выставочные планы. Здесь, в Европе, и в России, русским художникам как сегодня, так и в прошлом приходилось нелегко. Но мне кажется, что у нас в России с богатым историческим опытом выживания искусства к нему останется прежний интерес. Я мечтаю, чтобы искусство освободилось от ярма лабораторных галерейных практик только для элитных мест и занялось бы освоением реального живого пространства, где столетиями оно жило и развивалось. Многие скажут, что это мы уже проходили: госзаказы, худфонд СССР… идеологическая халтура. Но, необходимо посмотреть на исторические практики других стран в разные эпохи, и мы увидим другой уровень, другое качество и направленность. Последние 30 лет у нас этим никто не занимался.
#искусство #современное искусство #художник #арт