Начало по ссылке.
Днем решил, что все же надо чем-то заняться.
Сначала занялся перебиранием фотографий в альбомах. Рвал и выбрасывал те, которые, на мой взгляд, значили что-то только для меня. Любое фото важно для того, для кого оно связано с чем-то конкретным, с его личным воспоминанием. Для остальных – это ничего не значащая картинка.
Затем открыл ноутбук.
Сначала удалил с диска все свои рассказы, их черновики, наброски, записи о сюжетах. Зачем они? Все, чем я хотел поделиться с другими, есть на литературных сайтах, остальное важно только для меня, остальным оно ничего не скажет
Следующим объектом действий стала моя страница «ВКонтакте».
Почистил фотоальбомы, видеозаписи, зато оставил все аудио – их у меня оказалось более четырех с половиной тысяч. Их нет смысла удалять, не я их создал.
Потом решил, что надо, когда уже припрет, и будет понятно, что финал близок, совсем удалить страницу. Иначе она, как и в случае других ушедших, превратится в могильную плиту, на которой будут размещать картинки с цветами, писать слова соболезнования, или иные теплые слова. Все же, на мой взгляд, социальная сеть – это место общения между живыми.
Хотя многие умудряются и кладбище превращать в соцсеть.
Рядом с могилой мамы камень, на котором выбито «… любимой жене». То есть через год-два, тот, кто это установил, вполне может заменить на плите запись на новую: «Извини, встретил другую, теперь она моя любимая жена», а еще через пяток лет на: «Все же ты была лучше, эта стерва ни в какое сравнение с тобой не идет».
Кому адресованы эти надписи на памятниках?
Только тем случайным прохожим, что бывают на этой аллеи.
Даже если не сомневаться в бессмертие души, никогда не поверю, что эта душа читает надписи на могильных плитах, а если и читает, то верит им. Этой душе проще заглянуть в вашу душу и понять, а что же действительно думаете вы, что вас волнует, что вы помните, что для вас важно.
По той же причине не понимаю речей над гробом или на поминках.
Не надо громких слов, не надо добрых слов, просто поговорите вы – живые – о том, кто вас покинул. Просто в беседе вспомните его (ее), не надо выходить вперед всех и поизносить монолог, только диалог рождает реальное воспоминание, реальный образ того, кого с нами уже нет, только диалог способен воспроизвести более или менее реальный образ.
Не терплю на поминках тостов. Поминки – это место, где люди тихо ведут между собой беседы про ушедшего или совсем на другие темы. Почему на поминках не полагается чокаться? Потому что поминки не подразумевают тостов, а значит единого порыва выпить. Нет тоста – нет повода чокаться. Это же так элементарно. Почему мы об этом не помним?
Странные мысли вызвало у меня посещение моей страницы в «ВКонтакте».
И вот я сижу перед бокалом вина в полном недоумении: я сделал все, что пришло в голову, какие же важные дела я могу не успеть сделать за предстоящие два месяца.
Ничего не оставалось делать, кроме того, что закрыть глаза и очутиться в «Hard Rock Cafe»:
- Привет, Себастьян.
- Привет, Вадим. Надолго?
- Нет. У меня к тебе дело.
- Va bene. Секунду, сейчас клиента обслужу. Иди за столик. Или хочешь за стойку?
- За столик. Принеси мне вина.
- Конечно, минуту.
Я сел у окна, с таким удовольствием глядя на Главную площадь Горда придуманного мной Центрального острова.
Себастьян появился вскоре с двумя бокалами вина:
- Ты Вадим относишься к тому разряду клиентов, с которыми я не могу не выпить.
- Себастьян, я уверен, что каждый герой уважает своего автора.
- Ты о чем?
- Так, не обращай внимания. Давай выпьем, никогда у нас не купить такого вина, которое можно выпить у вас. Салют!
- Saludo, Вадим!
Мы выпили, с каким удовольствием мое нутро отозвалось на этот неповторимый вкус.
- Ты говорил о деле? – напомнил хозяин бара.
- Да. Помнишь, ты меня просил оказать тебе помощь в деле, о котором никто не должен узнать?
- Вадим, такие услуги не забываются. Ты обижаешь меня, напоминая об этом.
- Извини. У меня симметричная просьба.
- Что?
- Слушай, ты же все тут знаешь. Есть ли у вас остров, где можно абсолютно уединиться? Где никто не нарушит мое одиночество?
Себастьян опустил бокал, очень внимательно посмотрел мне в глаза, сморгнул, тряхнул головой, вздохнул:
- Ты уверен, что пришло время?
- Да.
- Приходи утром к частным причалам. Приходи к пяти. Я отвезу. Извини, Вадим, я сейчас уйду, а ты вернись домой и приходи к пяти. Я буду ждать. Я возил туда отца, когда умерла мама, а потом, когда у него уже совсем не было сил и времени. Это правильное место, ты обратился по адресу.
Спал я дома в своей постели, в Питере, я даже не ставил будильник, но в пять утра, ежась в утреннем тумане, уже ждал Себастьяна на причале на Островах.
Его маленький катер вынырнул из предрассветной дымки совершенно неожиданно.
- Вадим, прыгай ко мне.
Я послушался, взвыл мотор, и мы унеслись прочь от берега.
Через час нос катера уткнулся в мягкий песок пляжа неведомого мне острова.
Себастьян, не нарушавший всю дорогу молчания, протянул мне пакет:
- Я тут кое-что тебе приготовил. Возьми. Может пригодиться. Там телефон, который работает на Островах. Если что, звони, я сразу примчусь. Если звонка не будет, я буду к вечеру. Удачи.
Он кивнул и махнул рукой, мол, спрыгивай.
Я послушно спрыгнул с борта на пляж. Взревел мотор, и катер уже через пару минут растворился вдали.
Я огляделся.
Остров был настолько мал, что, не сходя с места, я оглядел все его берега. Пляж и пара сосен по центру – тридцать-сорок шагов и ты уже у противоположенного берега, а вокруг бескрайний, безмолвный океан.
Я заглянул в пакет: бутылка виски, двухлитровая пластиковая бутыль воды, несколько бутербродов, мобильник, листы бумаги, конверт и шариковая ручка.
Положил пакет на песок, вытащил бутыль с водой, двинулся к одной из сосен, сел прислонившись спиной к стволу дерева, закрыл глаза и унесся далеко в свою жизнь.
Помню, что когда-то в детстве мне читали (или я уже сам читал) рассказ или повесть о животных, где описывалось, что герои – хищники – сейчас уже не помню, какие конкретно, перед смертью уходили из стаи туда, где их никто не видел, и там умирали в полном одиночестве. Насколько мудры дикие звери, если эта история соответствует действительности.
Я был один среди океана. Ничто не нарушало мое одиночество, ничто не отвлекало меня от моих мыслей, от моего вторичного прохождения по годам, оставшимся позади.
Я сидел с закрытыми глазами.
Мысль не была последовательна, она порой перескакивала даже на воображение о том, о чем тут думал отец Себастьяна в последние свои дни, встречался ли он тут с душой умершей жены, о чем он думал, понял ли он что-то, что не могло открыться раньше.
Я вспомнил, как меня в детском саду звали сказочником, потому что у меня дома был проигрыватель и пластинка, где какой-то актер читал «Трех Толстяков». Я знал эту сказку дословно, больше нечего было слушать. Также дословно я ее рассказывал в садике. Меня слушали, открыв рты. Меня даже воспитательницы не прерывали.
Потом, в младших классах, я пытался записывать те рассказы, которые читали мне родители, а потом и те, что я читал сам. Я их немного менял, так, как помнил и понимал.
Потом, в шестом или пятом классе, я написал свой первый рассказ про преступника, который натирал себя фосфором, являлся обитателям некого замка, как привидение, а на самом деле искал потайную комнату с сокровищами. Сыщик, которого я придумал, нашел убежище преступника по следам фосфора. Короче, фантазия обуяла ребенка, рождая немыслимые сюжеты и образы.
Меня ругали, записи рвали – они отвлекали от учебы, оценки были не такие, какими должны были быть, по мнению родителей. Но рождение образов так и не удалось изгнать из моего сознания, даже если я их не записывал, они толкались в моей голове, мешая сосредоточиться на занятиях.
Были бабушка и дедушка, которые благосклонно относились к этой дурной привычке.
Только им я не стеснялся давать читать то, что тайком от родителей записывал.
Дед находил ошибки и по-взрослому указывал на нелогичность, наивность. Бабушка искренне восхищалась, махая рукой на глупость сюжетов.
Даже не могу понять, зачем эти воспоминания всплыли в моей памяти? Это важно здесь на острове? Наверное, нет.
Логично возникает вопрос: а что важно? Что было важно, чтобы ты стал таким, каким ты прожил свою жизнь?
А разве можно ответить на это вопрос?
Наверное, нет.
Нас воспитали родители и советская школа. Есть такой штамп. Но это – глупость. Да, я многое впитал от своих родителей, может еще больше от прародителей. Прародители более чутко относятся к своим внукам, это могу теперь сказать со знанием дела. Почему так? Не знаю. Но почему-то именно во внуках начинаешь видеть личность гораздо раньше, чем в детях. Парадокс.
Но потом, когда мы вырываемся из-под опеки предков, кто нас формирует.
Мое глубокое убеждение, что меня, мужчину, формировали женщины, случившиеся в моей жизни. Я не про тех, кто проходил легкой тенью, я о тех, кто имел значение в моей жизни, а, как теперь понял, сидя под сосной на острове, таковых было не так уж и много. Но именно их совместное влияние сформировало из меня того, кем я теперь являюсь.
Друзья? Нет, они не оказывали такого сильного влияния на формирование моей личности, если можно к себе применить такое громкое слово.
Ко мне сейчас, под сосной, перед моими закрытыми глазами являлись эти важные в моей жизни женщины, я мысленно беседовал с ними, независимо от того, были ли мы с ними связаны официальными отношениями или только взаимопониманием, страстью, влюбленностью, теплом.
Никто из них меня не обидел и не оставил.
Я обидел и оставил их всех.
Я, сидя под сосной, у каждой из них сейчас просил прощения, просил понимания, пусть это звучит цинично, но я оставлял их только по причине возникновения новых чувств. Я абсолютный эгоист, таковым был всегда и таким остаюсь теперь в последние свои дни.
Сейчас в этом легко признаваться, понимая, что через пару месяцев это уже не будет признанием, а всего лишь дуновением ветерка на Питерском кладбище.
Я признаю, что был плохим отцом, я прошу прощения у Анна и Марии – старшей, которая давно уже живет в Москве, с которой общались последние годы очень редко. Она больше похожа на меня, чем младшая, ей тоже не надо частых бесед, каких-то особенных слов, она также замкнута, как и я.
Неужели я так и не дорос до понимания ответственности за чьи-то жизни?
Наверное, это не всем дано. Я переживаю каждую их неудачу, но я не умею сказать об этом, я не умею найти нужных слов. Скорее всего, это от того, что я сам с очень большим недоверием отношусь к высказанным словам сочувствия в отношении меня. Такие слова ставят меня в тупик, они вызывают недоверие. Я считаю, что нет слов, которыми можно выразить реально рождающееся в душе чувство, оттенков чувства есть столько, сколько еще не придумало человечество слов.
Все же слова менее выразительны и проникновенны, в отличие от молчания, которое имеет миллионы оттенков. Только близкие, абсолютно близкие, люди могут ощутить оттенок вашего молчания.
Если вы с человеком на одной волне, частоте, то достаточно соприкоснуться, и не надо никаких слов.
Таких людей в жизни очень трудно встретить. Большинству не удается всю жизнь.
Мне выпало великое счастье, я таких людей встретил несколько раз.
Наверное, воспоминание о них внесло в мою фантазию Острова, которые я населил людьми близкими мне по отношению к жизни, такими, с которыми бы я хотел столкнуться в жизни.
Наверное, поэтому я перенес на Острова те города, которые мне близки, которые я люблю, мне, видимо, хотелось, чтобы люди, которых я люблю, жили в этих чудесных городах, на этих прекрасных островах.
Этот поток фантазии неожиданно откликнулся. Будучи в палате и уже зная приговор, может еще не во всех деталях, я получил письмо с Островов, оно пришло нежданно, это было письмо, которого не могло, не должно было быть.
Именно в этот момент, когда вспомнил о письме, про которое написал в Острове одиннадцатом, я понял, зачем Себастьян оставил мне в пакете листы бумаги, конверт и ручку.
Встал, взял пакет, вернулся к сосне и написал:
« Привет, Вика.
Конечно, я тебя помню.
Я помню всех своих героев. Несмотря на все проблемы, память мне так и не изменила. Я прекрасно помню то тепло, которое окутывало меня, когда я придумывал вечера, проведенные с тобой на Белле.
Уверен, что ты чувствовала, что я тебе придумал не просто так.
Я, скорее всего и Острова придумал за последние месяцы не просто так.
Кто-то верит в загробную жизнь, в рай, в ад. Я же просто верю в Острова. Я заранее, когда многое уже было известно, написал последний Остров – Остров Моей Мечты – не хотелось завершать эту серию рассказов на печальной ноте. Пусть останется что-то светлое в памяти у тех, кто прочтет мои записи.
Ты помогла мне написать Одиннадцатый Остров.
Я благодарен тебе. Но не за то, что ты дописала этот рассказ для меня, а за то, что подтвердила мою уверенность, Острова есть, я их придумал, как мое убежище, в которое я сбегу уже очень скоро.
Я надеюсь на встречу через пару месяцев.
Я принимаю твое понимание меня, я благодарен, что тебя не испугал мой образ.
Я вернусь!
Вадим».
Под вечер послышался звук мотора.
Себастьян опять вонзил нос катера в мягкий песок пляжа и спрыгнул ко мне:
- Привет, Вадим. Пора?
- Нет, Себастьян, я не поеду с тобой.
- Но…?
- Вот тебе письмо. Обещай, что ты отвезешь его на Беллу. Там есть отель «Тихий причал». Отдай письмо хозяйке отеля. Обещаешь?
- Конечно, Вадим. А ты?
- Я сам отсюда выберусь.
- Как?
- Себастьян, если я смог придумать тебя, то придумаю, как выбраться. Только обязательно передай письмо.
- Не сомневайся, - он неожиданно шагнул ко мне, обнял за плечи, потом оттолкнул и ушел к катеру, мне в последний момент даже показалось, что в его глазах сверкнула слеза.
Звук мотора еще не стих вдали, а я уже сидел в кресле в своей квартире.
Предстояло понять, чем занять ближайшие два месяца, содержание которых еще зависело от меня.
Автор: Вадим Сазонов. Ссылка: https://proza.ru/2016/10/14/111