Вылощенные стены были залиты едким фиолетовым светом: лампа на холодильнике заставляла всё вокруг менять привычные оттенки и казаться агрессивным, вызывать тревогу; чудилось будто громкая музыка, доносившаяся из дальней комнаты, искривляла пространство, виднеясь на всех изуродованных предметах волнистым танцем. Среди этой фантасмагории изнурённой палитры и неестественных форм за столом, вжавшись от страха в стену, сидела девушка. Её белые кудри светились, танцуя от раскрытого нараспашку окна, в которое курили парни, обсуждая политику. Она замерзала, но не решалась заговорить с незнакомцами, что с улыбкой радели за чьи-то смертельные приговоры.
Вот последний бычок улетел к грязным сугробам, и окно закрылось. Уже от этого девушке стало чуть теплее. Она немного тряслась, что заметил один из курильщиков.
– Ты что же мёрзнешь сидишь, красотка? – обратился парень навеселе. – Такие нежные плечики не должны трястись от холода. Может быть, я покажу тебе более тёплое место и сделаю небольшой массаж?
Девушку охватила паника, губы не могли высвободить ни слова. Подняв широко раскрытые глаза, она попыталась сказать, что он ей не нравится. Юноша даже слегка отрезвел от вида почти плачущей девочки.
– Да я же пошутил, малышка. Всё в порядке. – Поторопился исправить положение он. – На вот выпей, чтобы согреться.
В стакане с соком оказалось что-то из его фляжки. Юноша победоносно улыбнулся и ушёл со своими знакомыми. На бледном лице слегка проступила улыбка. Девушка была рада, что кто-то с ней поделился. Покачав стакан по кругу, она сделала глоток. Новый коктейль обжог нёбо и язык, заставив резко встать и выплюнуть всё в раковину напротив, оставив там же стакан. Обернувшись девушка увидела, что была в кухне не одна: откуда-то взялся ещё один незнакомец. Она не хотела показаться странной и, обратившись обратно к мойке, начала оттирать посуду, будто так и хотела изначально.
Под звук бегущей воды мысли не давали девушке покоя: «видел ли он, как я плююсь, или нет». Мрачные картины рисовало воображение. Комплексы девушки находили всё новые и новые подробности для пейзажей тёмных последствий. Её сердце начало биться всё чаще, а тело всё меньше было подконтрольно одурманенному разуму.
Вдруг раздался глухой звон, и девушка очнулась, начав глубоко дышать ртом. Её руки были в крови: от сильного нажима тонкий бокал лопнул прямо в ладонях юной особы. Она подняла их и маленькие ручейки раскрасневшейся воды побежали по предплечью, закапав на пол. Обескураженный молодой человек скорее бросился к девушке.
– Боже мой, как ты так смогла, надеюсь рана не глубокая, – сказал он, отмывая её руки. – Пойдём у меня в комнате, кажется, завалялись бинты.
Он убедился, что стекло не осталось в плоти и, скрестив её ладони, чтобы кровь не текла так сильно, повёл к себе в комнату. Там он первым делом дал влажных салфеток и сказал промокнуть раны. Девушка послушно выполняла его просьбы и, хотя была растеряна от произошедшего, но чувствовала уверенность от заботы нового знакомого. Он достал из небольшой коробочки несколько склянок и бинтов.
– Так сейчас пощиплет, – предупредил он, начав обрабатывать ладони, а затем накладывать бинт.
Когда юноша крепко, но аккуратно обвязывал руку, девушка рассматривала его с детским любопытством. Перед ней, покачиваясь, гуляла кудрявая голова тёмных, как смоль, волос. Руки его были ухожены и тонки; каждое движение, подражая танцу, кружилось у её ладони, пропуская ленту сквозь пальцы, бросаясь к кисти, а затем повторяя па на следующей части сцены.
– Я сейчас наложил повязку, кажется, что рана не глубокая, но советую заглянуть в травмпункт. Если же захочешь снять бинты сама, то промочи их хорошенько перекисью водорода: тогда запёкшаяся кровь подтает, и ты сможешь безболезненно избавиться от ткани. – Юноша заметил, что девушка безучастно смотрит куда-то. – Ты меня слышишь?
– Да-да, спасибо, тебе большое. Мне стало страшно, но теперь всё в норме, – опомнившись пролепетала она.
– Вот и ладненько… Может быть, тебе лучше поехать домой. Могу вызвать такси. Хочешь?
– Нет, я бы просто посидела немного тут, если ты не против.
– Сиди. Это моя обитель, сюда никто не зайдёт без веской причины.
– У тебя уютно.
Комната, хотя и находилась ближе к басистым колонкам, но была куда более приветливым местом. Размеренный свет приятно наполнял стелажики и небольшое трюмо тенями. Белые стены, как в кухне, не казались агрессивными, а успокаивали и словно источали тепло. Просторная кровать была заправлена синим бархатным пледом с небольшим кружевом по краю.
– Да, у тебя правда очень уютно и мило, – ещё раз подтвердила девушка.
– Спасибо, я сам всё обставлял тут. – Удивляясь комплименту, сказал он. – Тебе не хочется расслабиться? У меня есть чем.
Молодой человек показал на одну из полок, где виднелось нечто, напоминающее маленькую вазу. Девушка поняла предложение, но расстроенно отказалась. В её голове уже был образ непогрешимого спасителя, что теперь разбился от этого презренного для неё пристрастия.
– Знаешь, я бы всё равно отказалась, но предлагать подобное незнакомке, даже не зная имя – особенно неучтиво, – холодно прозвучала она.
– Ой, прости, – почувствовав укол, сказал юноша, – я уже привык, что все здешние гости, хотя я их не знаю, радостно соглашаются на подобное. Прости ещё раз.
– Я здесь впервые.
– Оу, а кто тебя пригласил? Меня всё-таки удивляет такой человек в этой квартире… И, да, Дмитрий, но меня все зовут Ди или Козырь. А ты?
– Лилия. Почти приятно, – вновь попыталась осадить она своего спасителя, – меня пригласила знакомая знакомого. Не уверена то ли Света, то ли Стася.
– Тут есть и та, и та, но не суть, – уже почти расстроившись от выпадов девушки сказал он.
Повисла неловкая пауза. Девушка хотела скрыться, но понимала, что снаружи будет только хуже, а здесь она чувствовала спокойствие. Перебрав глазами все полки и вещи на столе, она сделала оборот на стуле и спросила:
– Почему Козырь? Удивительно пафосная кличка.
– Это просто. Я выиграл эту квартиру в покер.
– Правда?! – не веря воскликнула девушка.
– Нет, конечно. Выиграл только эту комнату и не я, а мой отец ещё в девяностые. Его прозвище и передалось, так скажем, по наследству.
– Дмитрий Козыревич, – попыталась пошутить девушка, он слегка усмехнулся.
– Неплохо для такой скромняши, как ты.
– Я не… – она замолчала и уткнулась в пол.
– Прости, ещё раз. Видел, что ты долго сидела на кухне и ни с кем не говорила, вот и подумал.
– Нет, ты прав. Я тут, чтобы найти собеседников, но слишком боюсь людей.
– Даже меня?
– Наверное, не так сильно.
– Тогда хочешь поговорить? Мне всё равно наскучили эти лица с широко раскрытыми зрачками, могу поддержать тебя.
Девушке было приятно.
– Лиля, почему ты пришла сюда? – начал он. – Кажется, здесь не самый приятный контингент для тебя, не лучшее место для поиска друзей.
– Честно сказать, я пошла куда позвали. У меня не много знакомых.
– Одноклассники, сокурсники? Может, в кружок какой-то ходила?
– Хах, кружок. – Сказала девушка и нервно закусила губу.
– Что-то не так?
– В своей жизни я была только в одном “кружке”. Он был для детей больных раком.
Молодой человек был обескуражен. Он не знал, как нужно действовать в этом случае, что говорить.
– Всё хорошо, сейчас я здорова. Можешь выдохнуть.
– Да, я ничего… Никогда раньше не общался ни с кем таким. А у тебя был?..
– Рак кожи с метастазами. Всё детство провела в больницах. Не видела солнца, а сейчас абсолютно не умею говорить с людьми. Даже боюсь их.
– Это так ужасно. Сочувствую.
– Не нужно. Думаю, что и без этой болезни было бы всё так. Мне было страшно общаться и до больниц, и с пациентами в них самих. Сейчас мне 20 и все мои друзья: старый профессор биохимии в ВУЗе да бывшая одногруппница, что давно поглощена своими семейными делами и работой. А! Ещё льготный проездной: небольшие плюсы от отсутствия куска печени и пары менее важных органов.
– А ты позитивная, – посмеялся он. – У меня есть карты: сыграем? Восполню твой пробел своими воспоминаниями лагерной жизни.
– Да, я не против, – девушка была несказанно рада, что юноша не стал относиться к ней особенно или с трепетом. Она получила то, что ей нужно – внимание к ней, а не к её болезни.
Пара уселась на кровать, разложила первую партию. Дима объяснял правила по ходу игры, ведь девушке было неизвестно ничего о них. Её единственные представления о картах – воспоминания раннего детства, проведённого в деревне с дедушкой. Он был хитрым старичком, что показывал фокусы и радовал дорогую внучку. Невольно неуклюжая игра возвращала Лилю в доброе и приятное прошлое, где были ещё неизвестны болезнь и страх перед людьми; тогда мир казался маленьким и знакомым во всём, где каждый был не прочь поговорить с милой тихоней.
Спустя несколько игр юная особа разобралась с правилами и даже подхватила азарт. Ей не удавалось выиграть, но огонь в глазах загорался от поражения, призывая к новой попытке. Юноше однообразие порядком наскучило.
– Ты не против, если я всё же расслаблюсь? – неуверенно спросил он.
– Наверно, – Лиля не была обрадована такой перспективой. – Мне не нравится всё это. Я так долго была под морфием, что теперь ни за что не хочу терять контроль над своим разумом.
– Понимаю, но у меня был всё же другой путь… – оправдывался он. – Издержки профессии, так сказать.
– И кто же ты?
– У меня целая плантация из более чем 120и кутов в Михайловском, что недалеко от Петербурга.
– Опять шутишь?
– Конечно! Я ценитель искусства, организатор в сфере живописи и скульптуры, в какой-то степени меценат и просто вольный творец своей реальности.
– Ты пишешь картины под веществами?
– Мог бы, но нет. Трава – это инвестиция в информацию. Все свои работы я выполняю трезвым (во всех смыслах), однако в нынешнем сообществе творческой интеллигенции и вообще среди моих ровесников присутствует удивительно развитая культура употребления. От неких каннабис-сомелье и многочасовых обсуждений урожаев, сортов до грибов на чёрный, белый и рожденный день. Употребление становится способом социализации, как обычное курение, формирующее вокруг разные касты и традиции. Лавируя среди веществ и обрядов, я нахожу нужную информацию: первым узнаю о новых работах, предстоящих выставках и перформансах; многое открывается, если знать, где слушать, но ещё больше, зная, кто и что при этом испытывает. Многие успешные люди разбираются в людях. Я – в наркотиках. А что касаемо травы – нельзя симулировать наркоманию, надо любить то, что ты делаешь, чтобы тебе поверили.
– Не думала, что буду уважать наркомана за его пристрастие, но ты вызываешь именно такие чувства. – Поражённо сказала девушка.
– У каждого свой путь. Ты меня заинтересовала, своим призракоподобным присутствием в кухне, но сейчас ты, несомненно, пробуждаешь уважение.
– Не говори глупости.
– Какие глупости?! Чистая правда! Можно сказать, что у тебя не всё так гладко, как у большинства, но это подтолкнуло тебя действовать, а не бояться. Многие “личности”, как они сами себя считают, горделиво заявляют о достижениях, забывая упомянуть о тысяче тёмных пятен на своём пути.
– Но у меня вообще ничего нет. Ни плохого, ни хорошего. Разве тут есть, чем гордиться, что могло бы вызвать уважение?
– Конечно, ты действуешь, значит у тебя есть воля. Думаю, она гарантирует личность. Ты, несомненно, в начале пути, но раз ты тут – на этой дрянной, пропитанной отвратными тебе вещами, вечеринке, то шансы есть, есть воля для свершений.
– Ты меня в краску вгоняешь, – отводя глаза сказала Лиля.
– Да, прости. Ты не представляешь, как скучны и предсказуемы бывают люди, и я переволновался. Большинство творцов популисты, что дают пережёванный корм из клюва, однако ради денег их всех мне приходится знать. Так глупо наблюдать за всеми надменными разговорами, где они бахвалятся и унижают других за спиной. Порой я спрашиваю: «А правда ли они так превозвышают себя? Неужели они верят в свою индивидуальность и новшество мыслей?» Вторичность – краткое описание почти всех, кто тут есть.
– Неужели всё так плохо?
– К сожалению, у людей нет стремлений, нет чести и совести. Художнику не интересно отыскать новую мысль или разработать старую идею; они, как базарные бабки, перекрикивают друг друга на афишах, флаерах и в постах, совершенно игнорируя, что продают одну и ту же переваренную посредственность.
– Знаешь, я никогда не разбиралась в искусстве. На домашнем обучении, мне куда больше давались точные науки. Слово “мазня” долгое время применялось мной ко всему, пока я не смирилась с чужим мнением и не стала игнорировать эту часть человеческих достижений.
– Самое смешное, что с такой позицией ты стоишь в сотни раз больше, чем любой из этих художничков. Всё так удручающе в искусстве не потому, что творцы не умеют творить, а потому, что нет запроса на что-то большее. Деньги там, где всё разжёвано и понятно. Настоящее искусство там, где новаторство и воплощение идей. Иногда мне кажется, что наука – самая истинная ветвь творения. Невозможно показать что-то уже изобретённое и стать великим, поэтому настоящие учёные должны двигаться вперёд. В привычных ремёслах такой мотивации нет.
– А почему общество не хочет чего-то нового? Не могу понять, как отрицание мной ценности всего этого, является полноправным мнением. Разве то, что отрицает существенность чего-то, может подтверждать таковую?
– Ты имеешь мнение. У тебя есть воля, чтобы его показать. Невозможно отрицать несуществующее.
– И правда. Отрицание чего-то только подтверждает существование.
– К тому же это вызывает у тебя реакцию, чувство, а именно этим и занимается творец: пробуждает спящие эмоции.
– И общество не хочет пробуждать эти эмоции?
– Думаю не так. Общество – вообще пагубная переменная в мире создания чего-то надмирного. Смысл и идеи есть только в наших головах, значит и попытаться их воспринять в чужой работе мы можем только головой. Общество же заставляет нас склониться перед ним, отдать свой голос и мнение, лишая воли и личности. Люди не просят посредственность напрямую, они оставляют выбор за обществом; которое стремится к целостности и не согласно на новые веянья, предоставляя подопечным самое простое, уже изобретённое, что не может помешать строю в поддержании собственного существования.
– Говоришь будто общество осознаёт себя и разумно. Хотя я понимаю, в этом что-то есть. Как минимум, механизм мне понятен. Человек подвержен влиянию общества во всём и, если в каких-то вещах его мнение непримиримо, как в науке, то в чём-то он не имеет сил противостоять автоматизированным процессам. Я даже соглашусь, что я личность в твоих ценностях. Я могла бы употреблять наркотики, зная, как от них хорошо, но не стану. Это моё, как ты любишь говорить, волевое решение. Общество же сейчас вправду скорее навязывает эту “культуру употребления”.
– Рад, что ты понимаешь меня.
– Ты довольно всё понятно объясняешь, хотя немного фанатично. Всё равно послушать кого-то интересного мне на пользу.
– Наверное, жизнь в депрессии схожа с жизнью без голоса. Только в первом случае ты ничего не хочешь и не видишь смыслов, а во втором ты добровольно отказываешь хотеть и понимать самостоятельно.
– Второе страшнее. Я бы предпочла не видеть ничего, чем только кошмары.
– Мы уже живём в кошмаре. Все порицают наркоманию, но не препятствуют её и сами употребляют. Так происходит многое. Под аплодисменты и ликующие возгласы мы отдаём всё обществу, а то жадно поедает в нас личность, превращая в болванчиков, голосующих с закрытыми глазами.
– Наверное, пока мы есть у самих себя – есть надежда.
– Да, только потому и живу. Надежда умрёт только вместе с тем, кто надеется.
– Ты очень мрачный.
– Да. Это точно так.
– Мне нравится. Спасибо за волю и личность, – с усмешкой сказала особа.
Лилия и Дмитрий ещё долго говорили о разном. Только утром их прервал похмельный голос просьбой закрыть за ним дверь.