Мы живем, не замечая времени. Так, словно впереди вечность. Как будто когда-нибудь, жизнь, подобно библейскому ветру, вернется на круги своя. И все начнется снова, будет новый день, свет, слава, вдоволь хлеба и возможность исправить, доделать, успеть, сказать, признаться, переписать…
Но человек смертен. И все бы ничего, если бы он был смертен внезапно.
Намного хуже, когда приходит старость или болезни, а с ними – понимание того, что ничего и никогда не начнется снова.
Не будет ни нового дня, ни света, ни славы, ни хлеба. Что сделанного не исправишь, сказанного не воротишь, не успеешь, не скажешь, не признаешься, не перепишешь.
Смерть – это единственная постоянная величина в нашей жизни. Она определяет все. «Мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть». «Дороги, все до одной, приводят сюда. В дом вечного сна - крематорий».
С первого шага и до последнего вдоха мы движемся не к светлому будущему, а к темной реальности могилы.
- Попробуй отними у меня мою смерть, - сказал некто негде.
- Помни, что ты прах и в прах обратишься, - советует в Пепельную среду католическая церковь.
Они абсолютно правы.
Смерть - единственное достояние, которого никто и никогда у нас не отнимет.
Мы сталкиваемся с ней каждый день: в разговорах, в сводках новостей, в кино и книгах. И стараемся не обращать на нее внимания. Лишь иногда, когда она пройдет совсем рядом, забрав кого-то из знакомых, близких друзей, мы словно прозреваем. Но ненадолго.
Очень быстро наше сознание делает умопомрачительный кульбит, уводящий в сладкий мир иллюзий. «Он ушел, но я остался. Жизнь продолжается. Надо идти дальше. Впереди шашлык, майские, море, Новый год и 8 марта». И кажется, что этими оберегами мы воздвигли глухой забор, за который смерть не проникнет. Уже точно не к нам. Мы идем дальше, навстречу отпуску и 23 февраля.
Конечно, рано или поздно смерть перестает играть с нами в поддавки, кладет на плечо руку и смотрит в глаза.
Я навсегда запомнил последнюю встречу с отцом. Он ушел от цирроза печени.
Вечером мы с мамой навещали его в больнице. В полутемной палате, на металлической койке сидел человек, подтянув к подбородку колени и обхватив их худыми, как спички руками. Морщинистый, с темным землистым лицом и черными глазницами. Ему было сорок четыре года.
Как часто бывает перед концом, в этот день ему стало лучше, и окрыленный надеждой он сказал, когда мы уже были в дверях:
- Дурак я был. Пил беспробудно, не видел ни людей, ни жизни. Мне бы только поправиться, я готов на все, я исправлюсь.
Через восемь часов он умер.
Но это – крайний случай. В мирной жизни нашу защитную реакцию, понять гораздо проще. Сложно быть одновременно и приговоренным, и во всей полноте наслаждаться красками мира, вкусами, запахами, маленькими или большими успехами. Тем же банальным сексом, на котором, после того, как дедушка Фрейд разрешил говорить о нем открыто, помешана вся биомасса.
Говорят, постоянно помнить о смерти удавалось только христианским подвижникам. Да и то через раз.
Что же до нас… Мы могли бы увидеть мир. Служить в разведке. Играть в кино. Совершать открытия. Но вместо этого мы бухаем, собираем лайки, продавливаем диван, пишем бездонные по тупости посты.
И иногда заглядываем в церковь, чтобы поставить свечку или передать по совету бабки записку в алтарь.
В лучших традициях бытовой магии, не думая, не зная, не прилагая усилий. И не понимая главного. Того, что любая вера и любая религия начинается с реальности смерти и определяется ею.
Для веры даже не так уж важно, что мы уйдем, ничего не оставив после себя. По-настоящему важно, что мы уйдем.
В пустоту. В геену. Или в селения праведных, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания. Впрочем, и блаженное ничто, и геену, и селения праведных надо еще заслужить…