В 2014 г. весь Крым отмечал 70-летие освобождения от фашистской оккупации. Но, не смотря на столь длительный период и обилие литературы по времени оккупации, мы продолжаем открывать для исследователей новые источники описания того тяжелого времени. Какие-то материалы становятся доступными в архивах и музеях, кто-то публикует свои дневники и воспоминания. Можно сказать, что Ялта в этом отношении не обижена: опубликованы дневники Зои Хабаровой[1], воспоминания Олега Завадского[2], воспоминания других людей, которые в период оккупации были детьми и жили в Ялте (Алла Ханило, Вера Чистова, Михаил Стремский, Валентин Савицкий и др.). Но все эти материалы носили, в основном, фрагментарный и ретроспективный характер. Единственная попытка, на мой взгляд, показать Ялту на протяжении 2,5 лет оккупации была предпринята писателем Славичем Станиславом Кононовичем в своей повести «Три ялтинские зимы»[3]. Но эта повесть не затрагивала вопросы жизни всех жителей Ялты, а была посвящена борьбе ялтинских патриотов против фашистских захватчиков. Говоря об источниках знаний о жизни не только в оккупированной Ялте, но и во всем Крыме, нельзя не упомянуть фонды Государственного архива Республики Крым[4]. К этому же множеству источников можно отнести и опубликованный в 2013 году очерк-воспоминание Николая Андреевича Дешкина «Мы это никогда не забудем. Ялта 1941-1944 гг.»[5].
Однако, на любые воспоминания накладываются помимо субъективных (свойства человеческой памяти и психики) ещё и объективные факторы (условия жизни, власть, идеология). Поэтому дневники, хотя и грешат некоторым субъективизмом, всё-таки наиболее предпочтительны для исследователей, т.к. описывают жизнь, как её видит автор в данный момент, а не через какое-то время. К таким источникам относятся и рукописные дневники Дешкина Н.А., которые он писал практически каждый день с 1 ноября 1941 года по 16 апреля 1944 года. Для широкого круга исследователей этот документ пока недоступен из-за сложностей с изданием, но некоторые выдержки уже публиковались в городской прессе Ялты[6], а также использовались в мероприятиях, посвященных освобождению Ялты и Крыма в 2014 году[7]. К сожалению, это лишь маленькая толика того, что содержит дневник, т.к. в свои 55 лет Николай Андреевич вынужден был (требовалось прокормить больную жену и двух внуков) согласиться на предложенную ему должность кассира Городского Управления Ялты. Поэтому жизнь оккупированного города он видел не только как житель, но и как человек, работающий для этого города во властных структурах. Сами дневники представляют собой два объемных блокнота рукописных записей, сделанных чернильной ручкой, а иногда и карандашом, которые сшиты и сброшюрованы Н.А. Дешкиным. Первый блокнот содержит 244 страницы формата 220×260, второй блокнот – 590 страниц формата 105×150.
Автор дневников не ограничивался описанием только ялтинской жизни, он сообщал о событиях, которые происходили и в других населённых пунктах Крыма. В дневниках указано около 100 топографических объектов Крымского полуострова: городов, сёл, деревень и других местностей. Значительное место в дневниках уделяется рассказам, слухам и сообщениям газет и радио о Севастополе (особенно до июля 1942 года). О событиях оккупационного периода Дешкин Н.А. пишет не только то, что видел сам, но и то, что рассказывали другие: «записываю все эти слухи, чтобы проверить потом, если доживу, сколько в них было правды и сколько провокации».
12 ноября 1941 г. Дешкин Н.А. записал: «Вот и настал период в моей жизни, когда я нашел эту свою тетрадь и хочу записать несколько впечатлений. Уже в Ялте установлена другая власть другого народа. Что будет и как будет устроено, пока никто ничего не знает». Четырьмя днями ранее автор впервые встретился с оккупантами: «По Набережной пронеслись мотоциклетки с пулеметами, танки и прочее. … От моста через Учан-Су быстрым шагом идут в зеленой форме 2 немецких солдата с револьверами в руке и винтовками. Все время оглядываются во все стороны. Что-то нам крикнули, а мы же ничего не понимаем. Следом за ними через некоторый интервал – следующая пара, а машины идут своим порядком. Пехоты не видал, она, очевидно, в закрытых машинах».
Первая встреча со смертью от оккупации описана в дневнике уже 10 ноября 1941 г.: «на Партизанском пер., когда шел к складу, лежит человек. Думал пьяный и хотел поднять. Когда подошел, оказывается убитый в затылок на близком расстоянии, около – застывшая река крови. Подходит другой, он его знает. Жил на Ливадийской слободке, был выпимши и шел позднее 6 часов, возраст – годов 40–45, в очках, лежит, аккуратно уткнувшись лицом в свою кепку». Буквально через 3 недели Дешкин записывает с чужих слов другой случай: «сегодня ночью у Гастронома убит один человек. Было это в начале 6 часа вечера. Шли их 2, и здорово подвыпивши. Румынский офицер подошел, показал им часы и вежливо предложил им скорее бежать домой. Один, забывши время и обстановку, по-русски ухватился за его плечо и оборвал погон офицеру, который достал револьвер и застрелил его. Другой, очевидно, отрезвившись, убежал».
Трагедию евреев Ялты Дешкин Н.А. прослеживает через своего соседа – часовщика Розенблюма[8]. В первый день оккупации «Розенблюм говорил с немцем, даже сделал какой-то ремонт часов. Получил за работу 1/2 марки, но когда немецкий солдат узнал, что он еврей, сказал: “плохо”». И уже 27 ноября в Городском Управлении появляется приказ «о том, что создается гетто, все евреи, евреи, имеющие в паспорте “русский”, переменившие вероисповедание должны немедленно переселиться на Караимскую ул. в дом бывшего Сельхозрабфака». 28 ноября «объявление о евреях расклеено. Сегодня их очень мало видел на улицах. Срок регистрации их до 3/XII. Срок сбора в гетто до 5/XII. За невыполнение расстрел». 30 ноября «был на 5 минут Розенблюм с прощальным визитом. Завтра он уезжает в гетто. На 13 человек (кроватей) им дано 2 комнаты в 30 метров. Держит себя мужественно, хотя, как складывается для них обстановка, этому не должно было бы быть места». 16 декабря «встретил … Розенблюма. Идет в свое гетто. Говорит: деньги отобрали, чем жить – не знаем, каждый день отдаем немцам то 300 простыней, то 100 подушек. Имеем право уходить из гетто с 9 часов до 2 часов дня. Что дальше будет, не знаем. Поговаривают об отправке в Симферополь. Заболевания большие, вероятно, через 2 недели умирать будем». Он ещё не знал насколько он близок к истине! 19 декабря 1941 г. в дневнике появляется запись: «Основным разговором сегодняшнего дня: евреи и их трагическая судьба. …эту новость сообщил … наш сторож Аведисьян, который был мобилизован на их закапывание. Когда он рассказывал, то старик плакал. Их подвозили в автомашинах, снимали верхнюю одежду (пальто и платья) и подводили к обрыву, где пулеметчик их косил пулеметом, и они падали с высоты вниз. Крови много, пока катились вниз по откосу, то только лишь раненые и те должны были разбиться. Эта участь постигла всех, даже грудных и малолетних детей. Первых, как говорят, прямо скидывали с обрыва. Число определяют в 1200 человек.
…Рассказывают, что некоторые успели принять морфий, впрыскивали под кожу воздух и т.д. Это было с 17 на 18/XII и 18/XII.
Одновременно говорят о том, что якобы уже собирают крымчаков и цыган. Ну, и невольно напрашивается вопрос: а их ждет какая участь?». Массандровская свалка, где и происходили расстрелы, ещё неоднократно звучит в дневниках, особенно к концу оккупации.
Теперь о человеке, который, возможно, имеет самое непосредственное отношение к уничтожению евреев в Ялте и чьё имя мы не найдем в списке немецко-фашистских преступников, совершивших злодеяния на временно оккупированной территории Крымской ССР[9]. 18 декабря в дневнике появляется новый персонаж: «к Городскому Голове[10] приезжал прощаться Михаил Михайлович, это германский офицер, он уезжает ныне из Ялты. Был очень внимателен и предупредителен. В частности, он брал во временное пользование в «Интуристе» 3 кровати, он может за них оплатить. Городской Голова заявил: это необязательно. Но т.к. он купил и в Горбанке для себя 10 стульев, кое-какие ценности музеев в городе, так что, надо полагать, он куда-то уезжает не без багажа. Дал торжественное обещание еще раз навестить Ялту». И вновь 19 декабря 1941 г.: «Вчера Михаил Михайлович Фелль, распрощавшийся с Городским Головой, оказывается побывал в Горбанке и там, пользуясь отсутствием Директора Банка, выменял 1000 рублей на германские марки и решил и сегодня выменять в Банке 5000 рублей, но Банк не имел, должно быть, их. Не плохо теперь припомнить историю денег Михаила Михайловича. Однажды пришел в Банк в ноябре, полно на столе Банка в зале бумажных денег, в самом хаотическом виде и всех, но больше 1, 3, 5 и 10 рублей, купюр. Оказывается, Михаил Михайлович заносит уже не первый раз в Банк деньги для обмена на крупные по 100 рублей. При разборе их и подсчете оказалось около 8 тысяч руб., женский бюстгальтер, презервативы, пуговицы, метрическое свидетельство на еврейку-девочку 11 лет. Вывод: деньги из еврейской, должно быть, квартиры. И Михаил Михайлович спокойно к тому относился, ну а теперь пожелал реализовать русские деньги на полноценные германские марки, чтобы от них не пахло еврейским духом. Об истинном лице этого человека имеются и другие свидетельства в дневнике: «Рассказывают, что Михаил Михайлович – очень ласковый, милый человек, который и папиросой угостит и подает вам огня, – имеет и другую сторону. В Горбанке он ударил подростка, который случайно зацепил стулом за дверь, при выносе их из Банка (стулья были куплены Михаилом Михайловичем в Горбанке). На улице бьет лиц, которые не раскланиваются с ним». 6 февраля 1942 г. вновь запись об этом человеке: «Возвратился в Ялту Михаил Михайлович. Поговаривают, что он обзаводится недвижимой собственностью: приобретает у Горбатенко дом на Бассейной ул. Конечно, покупка будет за гроши (в лучшем случае мешок муки)». Как известно, недалеко от Бассейной ул. в Ялте располагалось здание гестапо и территория гетто.
В канун православного Рождества 1942 г. Дешкину Н.А. самому пришлось побывать в здании гетто, ибо оккупационные власти 6 января решили задержать и проверить всех мужчин Ялты: «мужчин задерживают не только по улицам, но обходят по квартирам и всем мужчинам предлагают выходить вон. Ни возраст, ни служебное положение не дают никаких льгот … Тут и врачи, и даже священник … Когда набралось тысяч до 2 – погнали … по Морской на Набережную. … в неведении вышли за город на Симферопольское шоссе. … входим в Караимский переулок: Сельхозрабфак знаменитый. Вывеска громадная: гетто. Так вот где “великий” русский народ оказался: место ему нашлось только в одном гетто, с очень недавним кровавым прошлым … Около 3 часов в коридоре образовалась очередь, выяснилось, что должны в ней стать [мужчины] 45 лет и старше. Попал в очередь и я. Несколько контролей проверяли по паспорту сколько мне лет и, наконец, в последней инстанции поставили штамп … Что ждет остальных, и когда они будут освобождены трудно сказать, т.к. у многих нет никаких документов. Да к тому же они могли быть военнообязанные».
Тема еврейской трагедии не исчерпывается только их расстрелом. 1 января 1942 года в дневнике Дешкина Н.А. появляется запись: «Еврейские вещи в гетто распределялись своеобразно. Все ценное, конечно, было изъято. Остатки вещей, ненужные немцам, были рассортированы по кучкам. Впускали по 3 человека. Предусмотрительные спрашивали можно ли взять вот это и это. И если брали разрешенное, то тогда счастливо отделывались. А жадные, которых было больше, хватали сколько смогли. При выходе они должны были предъявлять что несут, и если физиономия или состав вещей не нравились 5 человекам конвойных, стоявших в ряд у дверей при выходе, то их избивали деревянными палками и отнимали вещи. Говорят, некоторых поколотили до потери сознания. Ну, за такие вещи следовало бы и всех поколотить. Может быть, от голода все умрем, на что нужны будут вещи?».
Поскольку голод в Ялте начался практически сразу после её оккупации, то вопрос с продовольствием стоял достаточно остро – и, прежде всего, с хлебом. 22 ноября 1941 г. «хлебозавод доложил, что осталось 2 т муки: прекратить выпечку или продолжить? Сделано распоряжение продолжать и дано подкрепление в виде отрубей…». А через 2 дня «румыны сорвали немецкую охранную грамоту и забрали 1,5 т отрубей. Еле удалось с помощью румынского командира приостановить дальнейшую вывозку отрубей. Хлебозавод получил только 1 т». 28 ноября появляется запись: «хлеб второй день уже в городе не выпекают за отсутствием муки». Буквально перед самым 1942 Новым годом в Ялте «разговоры только о хлебе. Его нет, и перед многими стоит вопрос о голодной смерти. Яков Иванович собирается послать своих девочку и мальчика в Симферополь искать хлеба, т.к. самим ехать опаснее, чем послать детей. Новицкий тоже хочет послать сынишку. Но, в то же время, сегодня стало известно, что германские власти сегодня всех направлявшихся за хлебом в пути задержали, отобрали якобы у них все вещи, которые те несли на обмен, и вернули их в Ялту. А, в общем, в город хлеб не поступает, городские власти не принимают никаких мер к получению его». Именно поэтому для следующего массового мероприятия оккупационный режим использовал тему отсутствия хлеба в городе.
14 января 1942 г. в дневнике делается запись: «За углом расклеено еще мокрое объявление от германского военного командования: все мужчины без исключения от 17 до 50 лет г. Ялты, Алупки, Дерекоя, Ай-Василя должны явиться … на Симферопольское шоссе против д. № 21 для похода за продуктами. Взять с собой должны продуктов на 3 дня, одеяло, мешок. За неявку – строгое наказание и лишение продовольствия. Индивидуальные пропуска прекращены. Поход под надежной охраной германских войск. … С 11 часов дня началось движение … Идут мужчины, многих сопровождают жены. Сведений с места сбора нет. К 1 часу дня выясняется, что ходят по квартирам германские солдаты и собирают мужчин. Если квартиры заперты – взламывают. На улицах задерживают». Уже тогда Дешкин Н.А. делает вывод: «все это наводит на очень грустные размышления: о возможности отправки мужчин не за хлебом, а в концлагерь». А 15 января автор делает запись о том, что всё «это говорит не о продпоходе, а о необходимости удалить из города на время (а может и насовсем) боеспособное мужское население до 50 лет…», однако этот «возраст … не был гарантией, т.к. брали и свыше этого возраста, и менее 17 лет; татары освобождались, т.к. записывались добровольцами в армию». 17 января в дневнике запись о том, как оккупанты проводят медицинские осмотры при отправлении в продпоход: «при осмотре раздевшихся догола людей (конечно, наружном, т.к. врачей не было), если оказывалось, что явных пороков, мешающих походу не было – выставляли оттуда просто бамбуковой палкой, да неоднократно. Туберкулезники и сердечники при виде начавшегося медосмотра по новому методу, спешно одевались и отказывались от своих претензий». 21 января появляются первые обнадеживающие новости о том, что продпоходцы идут уже назад и 20 числа достигли уже Гурзуфа, но 22 никто не пришел и сведений никаких о них не было. И лишь спустя 10 дней после отправки из Ялты первой партии в городе появляется первая информация: «Все разговоры о продпоходцах, но где они, никто не знает. О них каждый день разные версии. Сегодня та, что они находятся в каком-то картофельном лагере …». Как оказалось впоследствии картофельный лагерь стал для многих концентрационным.
Лишь 30 января «из концентрационного лагеря идет в Ялту первая партия мужчин (из продпохода). Идут они в количестве 150–200 человек не колонной, а как кто может, преимущественно больные, мальцы и старики. Конечно, погода не позволила им нести хлеб. В лагере уже очень много умерших (называли цифру свыше 50 человек из 5000 ялтинцев). Кормят 2 раза в день болтушкой из отрубей и хлеб 200 или 300 гр. Обращение очень жестокое.
Отцы, взятых в поход 16–17-летних юношей, обращались и в Комендатуру, и в СС с просьбами об освобождении из лагеря их детей. Даже заявлений не приняли, некоторым сказали: они уже идут». Но возвратившись, продпоходцы заболевали «всерьёз и надолго» и рассказывали «о грубости русской полиции неимоверной…, питании, болезнях (дизентерия), смертях, спанье на цементном полу в сырых помещениях без каких бы то ни было спальных принадлежностей и тяжком переходе обессиленных больных людей от Симферополя до Ялты».
К концу февраля 1942 года «в концлагере Симферополя (картофельный городок), говорят, уже никого нет, куда-то отправлены оставшиеся в живых на работы, а охрану, говорят, постигла печальная участь за их мародерство по отношению к арестованным: будто бы большинство охраны расстреляно. Но в противоречии со слухом о выводе арестованных на работы говорят и о том, что питание арестованных улучшено: в день дают 15 гр маргарина». Но лагерь продолжал существовать – 23 июля Дешкин Н.А. записывает: «из картофельного городка … мертвых ежедневно вывозят на пятитонке».
Но ещё до продпохода в городе произошла первая показательная казнь, которую автор дневника описал так: «Горемычная страна, наконец, дождалась и горемычного апофеоза: на Набережной против Зеленстроя (на бывшем американском базаре) повешена семья Горемыкиных: Габриэль (Гавриил) – отец 40 лет, Елизавета – жена 35 лет и дочь их Лидия 12-14 лет. Об этом по городу расклеены напечатанные красной краской извещения: за связь и помощь партизанам повешены в Ялте 7 Января Горемыкины и расстреляно 40 человек партизан и коммунистов. Нашлись люди, которые присутствовали при их повешении. Он якобы крикнул: «Да здравствует Советская власть!». Девочка очень сильно плакала… Видевшие их вчера при повешении утверждают, что он и девочка были в галошах, а сегодня на них одни только чистенькие новенькие тапочки (значит, за ночь, по нашему обычаю, галоши украдены). Одеты бедно, глаза завязаны у всех, а у девочки почти все лицо завязано». Именно после этой казни Дешкин называет набережную Ялты «Набережной повешенных». И он не ошибается, т.к. уже 24 апреля 1942 года в дневнике упоминание о четырёх подростках, «повешенных против Зелентреста».
Но не только повешение было в арсенале наказаний оккупационной власти. 16 июля 1942 года в дневнике запись: «Наказание палками на базарной площади принимает постоянный характер. Сегодня опять били на площади 2 мальчишек 15–17 лет. Дали по 25 ударов и привязали с утра до 6 часов вечера к столбу. На груди доски: «я украл вещи в частной квартире». У них жалкий вид. У зрителей некоторых тоже, а у других зверино-торжествующий». И надо сказать, что они, если так можно сказать, ещё легко отделались, т.к. 25 января 1942 г. был «опубликован приказ о повешении всех мужчин и женщин, которые будут замечены в краже», а 14 июля следует напоминание «…о том, что часть населения ночует на окраинах и бомбоубежищах, а потому квартиры без охраны. Кто в них влезет с целью кражи, тому по закону военного времени – смерть».
Как уже отмечалось выше, это лишь небольшие, но достаточно показательные эпизоды ялтинского дневника, показывающие жестокость, бесчеловечность оккупационного режима в Крыму, ибо аналогичные карательные меры принимались практически в каждом населённом пункте полуострова.
[1] Москва-Крым. Историко-публицистический альманах, выпуск 5 / гл. ред. Козлов В.Ф. - М.: Фонд Москва-Крым, 2003
[2] Завадский О.А. Умножение (Глазами ребёнка война и немецкая оккупация Ялты 1941-1944 гг.). - Ялта, 2007
[3] Славич С.К. Три ялтинские зимы. – Ялта: Адонис, 2007
[4] ГАРК: Р-1289, Р-1479, Р-1481, Р-1480, Р-1495, Р-1499, Р-1501, р-1502, Р-1522, Р-2378 и другие.
[5] Крымъ: иллюстрированный историко-краеведческий альманах. / гл. ред. Козлов В.Ф. – Москва-Симферополь: Краеведение, 2013
[6] Историко-краеведческий альманах «Старая Ялта»: Газеты в оккупированной Ялте (1941-44 гг.) - № 6, 2013; Один день оккупации Ялты 6 января 1942 г. - № 9, 2014
[7] Доклад «Библиотека им. А.П.Чехова г. Ялты в годы оккупации» зав. читальным залом Воротынцевой Е.Р. на конференции «Крым в Великой Отечественной войне. Никто не забыт, ничто не забыто» 7 мая 2014 года в Центральном музее Тавриды; Экскурсия, подготовленная к.и.н. Будзар М.М. и студентами-магистрантами Крымского гуманитарного университета (г. Ялта) Беловой Я.Ю. и Недорезовой З.С. «Повседневная жизнь Ялты времен оккупации войсками нацистской Германии и её союзников».
[8] Розенблюм Марк Израилевич, 1891 г.р. числится в списках жертв оккупации вместе с женой Сарой Соломоновной и детьми: Софьей, Иссаком и Розалией (ГАРК. — Ф. р-1289, оп.1, д.4, л.18), проживал по адресу: ул. Литкенса, 6
[9] ГАРК. – ф. р-1289, оп. 1, д. 19
[10] В этот период Анищенко Н.С.