Как я уже писала, мой папа был максимально притягателен в общении и вокруг него были всегда настолько разные люди, что все кругом диву давались. Папа умел выбирать только лучшее. Это встроенный дар. Такому обучаются на дорогих тренингах пол жизни и все одно не умеют с таким вкусом, как умел он, выкурить крепкую сигарету.
В 90 годы достать можно было все, если знал, где это лежит. Я часто болела и отец был убежден, что хорошие фрукты меня непременно поставят на ноги и я брошу болеть, пойду в сад, а он наконец-то выйдет на работу. Но я то знала, что ни в какой сад не хочу, поэтому старалась не доставлять ему лишних проблем со слезами, долгим завязыванием шнурков и тасканием с собой больших плюшевых зверей. Собиралась стремительно, зверей оставляла дома, и умела быстро перебирать ногами.
Рынок с фруктами располагался в самом центре города. Освещенный со всех сторон ярким солнцем, заполненный разношерстной публикой, наполненный невероятной смесью запахов спелых бананов, сырой рыбы и нехитрых пряностей . Мне нравились походы на рынок, отец садил меня на плечи и начинал умело лавировать по рядам, сквозь людей. Я видела все это великолепие с самого верха, издалека предупреждала о лотке с грецкими орехами, самой первой замечала палатку, где есть апельсины, быстро сигнализировала о приближении неприятных персон.
Папа знал всех торговцев. С некоторыми он дружил и они бывали у нас в квартире, и даже в строящемся доме. По воскресеньям приезжали и готовили на дровах в молодом еще саду, любовались зацветающими деревьями и склонами гор и вздыхали так тоскливо и протяжно. Тоска по дому вырывалась песней, красивой песней на незнакомом языке, но мне отчего то казалось, что я знаю о чем они поют. Это понимание приходило не со словами.
Самым близким и любимым был папин друг Ахмед. Роскошный, рослый азербайджанец. Он готовил мясо так, что оно тоже пело. Он научил меня любить овощи, приготовленные на огне, месить тесто для лепешек. Как он натирал мясо солью и рубленной зеленью! Его огромные руки могли отбивать мясо без молоточка, а душистый перец он разминал между пальцев. Потом своими вкусно пахнущими руками он хватал меня, поднимал перед собой и долго рассматривал, потом крепко прижимал к себе и так и таскал на руках все время, пока готовил. Он страшно тосковал по своим дочерям, работал на износ, что бы забрать их и перевезти сюда.
-Ахмед! перестань ее таскать на руках, тебе же не удобно готовить!
-ай...Олег, родной, я справлюсь с мясом и одной рукой, пусть дорогая посмотрит на все сверху!
Папа смеялся и отступал. Одной из весен отец заложил вдоль всей южной стены дома виноградник. Ахмед плакал от счастья, обнимал отца, говорил, что он его брат и что виноград -это символ достатка и родовой памяти.
И когда виноградник подрос, была Долма. Спустя столько лет это все еще наше семейное, фамильное блюдо. Май без Долмы -впустую прожитый май.
Ахмед говорил отцу, что он подарил ему виноградные листья на Урале, а значит подарил и родину.
Однажды я обожгла руки, сильно обожгла. Мчалась по саду без оглядки и налетела на растопленный мангал. Руки наполнились пылающими углями, джинсы оплавлялись прямо на глазах. Я не кричала, слезы лились по щекам, я помнила-реветь нельзя. С трех сторон сада ко мне мчались родители, бабушка, ближе всех был Ахмед. Он схватил меня и быстро опустил в чан со снеговой водой. Боль накатывала огромными солнечными кругами, пульсировала в руках, пекла в затылке.
Родители умчались в аптеку. Ахмед сидел и баюкал меня. Я сцепив зубы, что бы не орать во все горло, таращила глаза и старалась не моргать.
-Дорогая, надо поплакать..почему ты не хочешь плакать, а?
Качает головой, причитает, начинает петь тихую песню. Она такая грустная, что я начинаю ронять слезы, а следом и реветь. Реветь с завываниями. Мне становится так себя жалко, неведомая тоска разливается во всех груди. Реву теми спасительными слезами, которые облегчают участь, я забываю о том, что так сильно больно, что так обидно. Я просто плачу, уже все тише и тише, сворачиваюсь клубком.
-Цыпленок ты мой...надо уметь плакать, это великий дар уметь пролить слезы так, что бы стало хорошо. Слезы это такое счастье, умеешь плакать-умеешь чувствовать, умеешь жить. Пока слезы есть-ты самый живой на свете.
Для меня прежней, до крещения огнем, слезы были слабостью, это было очевидно, что плакс никто не любит. Я старалась не плакать, даже по делу.
Спустя годы, я вспоминаю все те слова, которые мне сказал Ахмед, которые говорил в последствии о том, что нужно себя беречь. Знать, что семья тебе дороже и ближе всего, но если ты сам вовремя себя не пожалеешь, то какой во всем этом смысл? Пожалеешь не в смысле "ой я маленький несчастный, все кругом одни уроды и козлы!"
Пожалеешь иначе: дашь волю слезам, дашь себе время на молчание и позволишь себе не отвечать на те вопросы, на которые не хочешь, оставишь свое личное сакральным, вовремя ляжешь спать, вкусно поешь с любимыми людьми, приготовишь Долму в майском саду и выпьешь вкусного вина.
Не станешь себя уничтожать и изматывать до донца. Будешь спрашивать себя по утрам :"а чего сегодня хочу, именно я?"
Когда Ахмед перевез своих девочек сюда, к нам, для меня в его доме всегда было место, он не перестал звать меня "мой цыпленок" даже когда мне было уже 25 и я разгуливала в деловом костюме и представлялась Ольгой Олеговной.
Когда я по воскресеньям приезжала к нему за фруктами, он неизменно спрашивал "хорошо ли я спала, завтракала ли и не пора бы мне немного отдохнуть?". Неизменно поил меня кофе с мускатным орехом, целовал в лоб, клал в карман горсть орехов или черешни "на дорожку".
Был момент в моей жизни, когда я забыла его слова. Обратилась камнем и не позволяла себе эмоций и слез. Методично и много работала, и убедила себя, что не нужны мне чувства, эмоции и радости. Мне нужно было все больше и больше работы, что бы запечатать зияющую в сердце дыру, из которой лилась тоска напропалую. Тоска никуда не уходила, ведь я даже не понимала откуда она взялась? Я потеряла себя настоящую. Живую, радостную.
Его голос в моей голове пытался кричать, убеждать, петь, что бы я перестала себя уничтожать. Я отмахивалась от него, уверяла, что никакого голоса нет и мне нужна работа. А голос убеждал "бросай такую работу, ты ничего кроме нее не видишь! приезжаешь в красивейшие города и не гуляешь по ним, не дышишь их пылью, не знаешь чем они пахнут!"
В момент, когда я позволила себе услышать этот голос-я плакала, как маленькая девочка, которая обожгла руки в костре и ей страшно жалко себя. В то утро я доделала свой проект, разом уволилась, аннулировала следующие работы и вернулась домой, отмотав 1200 км за сутки. Тогда я вернулась домой. Нет, не так Домой.
Спустя неделю в мою жизнь вошли цветы. Они стали заполнять эту зияющую дыру в сердце, размером с Техас. И начала заново отращивать свою личность. Мне видится, что сейчас я становлюсь собой, не прежней, но очень похожей. Способной чувствовать, радоваться и да, я умею плакать.
И говорю с голосами в своей голове.
С любовью, Оля на ферме.